H X M

Публикации

Подписаться на публикации

Наши партнеры

2015 год № 2 Печать E-mail

Валерий МАЛИНОВСКИЙ. Посади свой кедр

К 70-летию Победы

Анатолий МЕЛЬКЕВИЧ. Судьба, из дневника Валентины Пономаревой

Роман РОМАНОВ. На Индию неспешный взгляд

 

 

 


 

 

 


Валерий МАЛИНОВСКИЙ


Посади свой кедр

 

 

Одиночество — расплата
За былую ипостась,
За породу, что порато
Кормным деревом звалась.
Евгений Лебков

На третьем часу езды из Владивостока в Находку железная дорога входит в крутой кривун. К развороту на сто восемьдесят градусов ее принудили горы. Через минуту-другую рельсы выправляются на прежний курс, но часть пятикилометровой петли — место стратегическое. Переселенцы из европейской России облюбовали его как выгодное для жизни и хозяйствования, а партизаны Гражданской войны не давали тут проходу белогвардейцам. На топографической карте 1992 года станционный поселочек даже обозначен как Партизан. Но теперь, когда и от него, и от окрестных кедрачей мало что осталось, машинисты объявляют его просто «98-м километром». Среди двух десятков пенсионеров, коротающих в «петле» век, живет и такой, для кого тайга — родная кровинка: обязывает каждого своего гостя отблагодарить землю-кормилицу посадкой кедра...

 

Хуторок у дороги

Электричка приостанавливается на «98-м» против беленого домика. У кромки леса, в сотне шагов от железнодорожного полотна он прикрыт соснами и елями. Усадьбу от грохочущих составов отделяет подобие дамбочки да грунтовка — отвилок от трассы на Партизанск, в село Тигровое. Из вагона хуторок не приметишь — не потеряешь. Не раз проезжал мимо, но однажды поверх придорожного кустарника, у боковой изгороди, открылся глазам яркий хвойный подрост...
На «Печатном дворе», ежегодной во Владивостоке дальневосточной книжной выставке-ярмарке, услышал об Анатолии Михайловиче Кожерове, его школе экологического просвещения, регулярных посадках кедра, прогулках с приезжим людом по тропам «здоровья и ботанических знаний». Узелок о полезном для природы человеке взял да и затянулся в памяти.
В 2010 году после камчатских пепельных троп, в охотку одолевая двадцатисемикилометровый зеленый шатер грунтовки в Тигровое пешком, уловил вдруг стойкий медовый аромат. Через сотню-другую шагов залюбовался раскидистой цветущей липой за беленым домиком — с копешкой сена во дворе, яркими цветами под окнами, молодой хвойной зеленью. На торце веранды табличка: «Кедровая школа». На лужайке — косарь.
Да это же он, Кожеров!
— Хо-зя-ин!!
Крепкий, высокий, сухопарый человек обернулся, поправил темные очки, и, не сводя прицельного взгляда — это чувствуется — со снаряженного по-походному пришельца, неспешно и настороженно направился к калитке. Приструнил собак.
Знакомимся.
— Никак из «Утра России»?! — смягчаясь, предполагает вполне утвердительно.
Признательно киваю.
— Газету выписываю. Статьи читаю. Встрече рад.
Удостоверение все же спросил. И уже участливо, с теплом:
— Всякое тут бывало... — И с места в карьер: — Правила в школе строгие, но для любителей природы выполнимые. — И засветившись необыкновенной внутренней добротой, понятной по приветливому голосу, движению губ и щек: — После чаепития с блинами и медом — экскурсия по экологической тропе, посадка кедра.
И по-деловому, беря в оборот, прежде чем впустить за штакетник:
— Если условия принимаются, добро пожаловать!
Редкое — с былым русским озорством — гостеприимство!
Первым делом напился из глубокого колодца.
— Он с сюрпризом!
Не теряя улыбки, Анатолий Михайлович ловит овода. Щелкнув его по темени, с силой мечет насекомое в блеснувшую глубь сруба. Всплеск. Включает фонарь:
— Гляди!
Пошевеливая плавниками, застыли шесть рыб.
— Форели. Уже несколько лет живут. Вода вкуснее и целебнее. А видишь вон тот колодец? — вскидывает руку в сторону навеса с воротом метрах в ста от дома. — Из него в 1948 или в 1949 году, точно уже не помню, пил Анастас Иванович Микоян, заместитель председателя Совета министров СССР. «Вкуснее воды не встречал!» — похвалил он моего младшего брата. Брат набирал ему воду тогда еще журавлем.
Пока хозяин готовил чай с иван-чаем и сразу на двух сковородах пек пышные блины, перекидывая их с бока на бок по-жонглерски в воздухе отработанными рывками сковородок, я по-свойски обошел дом, сфотографировал таблички на его стенах и подсобных строениях — высказывания писателей, ученых о природе, о необходимости ее бережения человеком. «Счастье — это быть с природой, видеть ее, говорить с ней. Л. Толстой». «Береги и умножай природу». «Самая большая роскошь на свете — это роскошь человеческого общения. Антуан де Сент-Экзюпери»... На оргалитинках не больше чердачной дверцы их вывел бывающий здесь самодеятельный артемовский художник Владимир Князев. А на кухне я заснял довоенную зоологическую карту Приморья — с подзонами лесов, ареалами и «портретами» видового разнообразия зверей, птиц, рыб едва ли не на каждом квадратном сантиметре.
— Кое-кому из гостей, — замечает Кожеров без отрыва от пекарства, — столь плотная недавняя фаунонаселенность Сихотэ-Алиня и приморских равнин в диковинку.
А я-то вырос в таежной глуши нижнеамурских отрогов хребта: лишь один наш дом стоял на контрольном пункте связи. Ни звери, ни птицы не боялись близости человека. На карабинный выстрел приходил к заливу на водопой лось, крякали на заре дикие утки, нагуливались между кочек метровые сазаны, бегали за козьим жердевым загоном зайцы. Добывали из необходимости только на еду. Сегодня на десятке километров лесного массива, пройденных с утра, не то что зверя — повсеместного прежде бурундучка не встретил. И радостно и грустно созерцать карту.
— Мед — диморфантовый, редкий, будем съедать его с сотами: воск способствует пищеварению. В нем неслыханное богатство! — сложные эфиры, свободные жирные кислоты, углеводороды, ароматические вещества. Сразу лет на десять жизни прибавится! — интригует хозяин.
— Уже прибавилось! У колодца.
Чай пьем в беседке, втроем. В гостях у Кожерова только что вернувшийся с лесной прогулки его тезка — Анатолий Михайлович Серый, преподаватель горного дела в Дальневосточном государственном техническом университете (ныне влит в Дальневосточный федеральный университет). Приезжает на выходные. Дружат со студенчества: вместе в 1966 году оканчивали горный факультет тогда еще Дальневосточного политехнического института. Друзья называют их «Михалыч I» и «Михалыч II».
Под душистый парок чая Кожеров рассказывает о своей здешней, как выясняется, отнюдь не умиротворенной, а полной боевых крещений отрывочной жизни.
— На этом месте — на Черемуховой, два — я уже шестьдесят пять лет. Это дом моих родителей: Михаила Александровича и Екатерины Афанасьевны. В беспредельные девяностые был период, когда дом захватили бандиты, «поляна» им, видите ли, понравилась, и я вынужден был уехать, добиваться справедливости. От многолетней судебной тяжбы — толку никакого. К моему счастью, бандиты впоследствии между собой перестрелялись, и я вернулся. Повезло. А родился на территории Артемовского гидроузла. Там было три села: наше Новохатуничи, Харитоновка и Многоудобное. Их снесли в семидесятые под водохранилище. Людей переселили в село Центральное, это в Золотой долине, даже перезахоронения произвели. А сюда, в Партизан, отца в 1945 году назначили заведующим пасекой. Она сохранилась, тут недалеко, с нее и мед этот. И карта эта — его.
Кожеров — староста улицы. Его избрали жители как грамотного, имеющего опыт административной работы специалиста. Да и отца его, знатного хозяйственника-пчеловода, конечно, помнят. Работал Анатолий Михайлович после института на шахтах Артема и Сучана (с 1972 года — Партизанск). Во вверенные ему забои спускался в составе бригад ставший известным писателем шахтер Александр Плетнев, автор романа «Шахта», в начале восьмидесятых удостоенного премий ВЦСПС и Союза писателей СССР как лучшее произведение о рабочем классе.
Трудился Кожеров в различных управлениях, в общественных организациях. Но в последние годы всем «98-м километром» решили: без божьей помощи тут не выжить. И установили в начале улицы поклонный крест. Из Владивостокской православной гимназии приехал отец Игорь с воспитанниками, освятил его. Прошли крестным ходом и до Тигрового — с ним нынче административно слиты, правда, формально, провели там ритуал закладки православного храма.
— В пору моего детства в Тигровом жило две с половиной тысячи человек, была школа-семилетка. Сейчас — двести пятьдесят жителей, четыре класса, шесть учеников, из них двое — из соседнего села Фридман. Так что картина неважнецкая, должен сказать, — итожит Кожеров с несвойственной ему грустью.

 

Эко-всеобуч

Знакомство с опекаемым природным уголком начали от дома, с груши-дички. Посадил ее Кожеров в молодости, сорок девять лет назад. В мае, две недели, пахуче цветет, устилая двор белизной лепестков. Прошлой осенью дала семь ведер плодов, получилось хорошее вино. Обок с грушей — ель, не спиленная при постройке дома, ей лет триста. Трехствольному кедру — восемнадцать, но во двор пересажен три года назад. Другому, соседнему, ровно пятьдесят. И аралии столько же. Липе за двести. Вокруг дома — бордовая, метра два высотой, мальва; красная, с крапинками, тигровая лилия; золотой ирис, тюльпаны, нарциссы. Солнечная поляна за омшаником, у боковой изгороди — питомник. Он полон того самого «яркого хвойного подроста»: с сотню кедриков, елочек, пихтушек — гостевые посадки последних десяти лет.
— На днях приезжал Петр Шаров, редактор артемовской независимой экологической газеты «Свежий Ветер Приморья», — посвящает в таежные контакты Кожеров, подводя к метровой кедрушке. — Это он посадил, стал членом нашего общества «Посади свой кедр». А вон на тот, большой, Шаров осенью слазил, снял с него четыреста девяносто восемь шишек. Но посадки не только на поляне, в лесу тоже. Оберегаем и самосеянцы, огораживаем. Сам увидишь. А это что за вид? Ну-ка, определи.
Рассматриваю хвою, кору — не кедр, не ель, не пихта...
— Тис?
— Правильно. Тис остроконечный. Могу теперь доверить тебе мотыгу, пакеты, завязки. Держи. Пошли!
Тис — дерево редкое, в тайге можно и не встретить, хотя и долгожитель: не менее тысячи лет длится его век, а отдельных видов — до трех-пяти. Растет крайне медленно. В сихотэ-алинских дебрях посчастливилось видеть дважды. Один, сантиметров тридцать пять в поперечнике, — на знаменитой водопадами и порогами речке Милоградовке. Красива текстура тиса. Мощный иммунитет. Конечно, охотников до него было хоть отбавляй. Знаменитая тисовая роща — вперемешку с липами — сохранилась с незапамятных времен на морском острове Петрова, входящем в состав организованного в 1935 году Судзухинского, а с 1970 года — Лазовского им. Л. Г. Капланова заповедника в бухте Киевке, северо-восточнее Находки. Свободного доступа на островную площадь около сорока гектаров нет. В расцвет Золотой Империи чжурчжэней, почти тысячу лет назад, остров был присоединен к материковой земле искусственным перешейком километровой длины, уже канувшим в море, но в штормовую погоду дающим о себе знать белой прожилиной гребней. Да и в лоции северо-западной части Японского моря опасность для мореплавателей указана. Хотя, по мнению академика А. П. Окладникова, исследовавшего остров, перешеек — естественная коса. Кто знает... Но роща — насадная. Рукотворен и фруктовый сад с двумя родниками. Ходит легенда, вполне достойная права не умирать: конфигурация рощи образует иероглиф. Какой? Стволов, по любительским прикидкам, не менее тысячи. Что столь веским словом хотела сказать довольно развитая цивилизация, уничтоженная в начале XIII века землежадными монголами?
В пору золотой приморской осени остров оживает. Всемирный фонд дикой природы, Общество сохранения диких животных, Фонд «Феникс», Союз экологических пресс-клубов Дальнего Востока, департамент Росприроднадзора по Дальневосточному федеральному округу проводят уже несколько лет Дальневосточный конкурс природоохранной журналистики «Живая тайга». После завершения устроители организуют лауреатский слет-семинар в «саду чжурчжэней». На несколько дней неформальные защитники природы погружаются в реликтовую энергетику. Далеко за полночь, ходят слухи, бывали случаи, что падающие звезды выписывали на небе ключ к иероглифу, но разгадать загадочное письмо все же не удается.
Экологическая тропа начинается за дровяником. По ее краям — поименованные «фонтаны» чубушника тонколистного, можжевельника даурского, «мозаика» цветущей калины Саржента, шипованные штыревые «антенны» элеутерококка колючего и аралии маньчжурской — каких только «инженерных» конструкций у природы нет! Под кустами, способными эффективно врачевать, — исторгающий свежесть салатный «газон», украшенный призывным набрызгом соцветий на любой вкус. А шаг с тропы — смыкаясь над головой, замерли в одухотворенном величии деревья: бархат амурский, клены — ложнозибольдов, мелколистный, приречный, зеленокорый, бородчатый, — дуб монгольский, калопанакс семилопастный, ольха маньчжурская, чозения толокнянколистная, березы ребристая и даурская... В их тени — папоротники, хвощи. Лес чистый, светлый. И точно: вокруг малюсеньких елочек — защитные тынчики.
— У нас каждые выходные — субботник, — сойдя с тропы, подбирает отмершую ветку Анатолий Михайлович. — Собираем сушняк, пилим и выносим валежник. А кто плохо заучивает названия деревьев, — с хитрецой, совсем не по-преподавательски предупреждает, — того оставляем на всю неделю лес подметать! Со сбором грибов и их жареньем.
— Готов забыть все, что услышал и увидел!
— Нет уж. Так ни лета, ни грибов не хватит.
Михалычи не только показывают и рассказывают, учатся и сами. Читают газеты, статьи в защиту природы. Стараются не пропускать природоохранные форумы, а при случае и высказаться на них. Ежегодно приходят в Тигровое на Тройнинские (в память о жившем в селе писателе-экологе) чтения. Кожеров в практическом знании тайги вряд ли кому уступит.
Все три собаки — Мальчик, Липа, Белка — уже подружились со мной, ластятся. Но вот вожак-пес рванул к речке, Малой Тахинке. За ним — обе ведомые. Вскоре и мы подошли. У берега — крашеные лавки, столик, кострище. Ни мусоринки! Только кучки кедровых шишек — гостинцы лесному «люду» — да скорлупки. Воды в речушке — кот наплакал. Переходя руслице по тополиному бревну с перильцами, замедляемся.
— Тайфунами стало подмывать вон тот кедр, — указывает Кожеров на слегка потерявшего вертикаль исполина. — Пришлось корректировать направление потока. Как только вода спадала, перетаскивали камни от одного берега к другому, меняли и углубляли русло. Работенка не из праздных, скажу, все лето на нее ушло. Но разве не обидно потерять такого красавца?!
Идем дальше. Метров через двести:
— А теперь — внимание! Этому кедру сколько дашь годков?
Старец, потерявший едва ли не треть коры. Обнаженные волокна флоэмы выветрены и выпалены солнцем до седины. Нижние ветки — безжизненные сучья. Живой, настоявшийся до цвета темного «шампанского» стекла пучок некогда роскошной кроны — на самом верху. Но могучие полуобнаженные корни дают еще пищу и силу семени.
— Задачка... Неужто битвы чжурчжэней с монголами помнит?
— Вполне. Видишь — старая рана? Ему в районе восьмисот. Оберегаем как зеницу ока. Ствол, заметь, в спираль закручен, потрескался. Это оттого, что, подрастая, дерево поворачивается за солнцем. Здесь была Ольга Борисовская, вдова Владимира Тройнина, большая любительница природы, член Общества изучения Амурского края, экскурсовод. Пояснила: это явление в ботанике называется гелиоцентризмом.
— Хочешь жить — умей вертеться? Что вы скажете, Михалыч Второй?
— Подметать лес тебе нельзя!
— Почему?
— Выметешь все.
Посмеялись и продолжили путь.
Жаль, что человеку недоступен энергетический язык деревьев. Должно быть, пока. Ведь и монголы сделали бы «секир-башка» любому, скажи им, что будущие люди порабощенных ими народов, разделенные необъятными землями Золотой Орды, научатся когда-нибудь разговаривать друг с другом, да еще не видя лица, как если бы стояли рядом.
Недовольно зацокала белка на верхушке ели. Сквозь зелень кленов — узоры синего неба. Сеется под таежный полог ласковое тепло. Тихо в лесу, затаенно, веет из распадка царством Берендея. Живут, не скрывают Михалычи, в этом царстве барсуки, ежи, бурундуки, козы. Никто их не трогает. Наведывается тигрица. После беспощадного браконьерского двадцатилетия зверье числом стало прирастать.
— Вторая часть экскурсии — компенсационная: энергию блинов и меда — восстановлению природы, — весело подводит Кожеров к мини-елочкам. — Вот, смотри: здесь семь штук. Выкопаем три. Вяжи на них завязочки бантиком на юг, так потом и посадишь. Это важно — сохранить при пересадке сторону света. Завязал? Освобождай корни от земли... Но не совсем, немного оставь... Вот так, да... Здесь еще немного... Аккуратно ставим в пакет. Лесная программа выполнена. Возвращаемся!
Место для посадки Кожеров предложил выбрать самому. Приглянулась низинка, за дровяником. Он одобрил, наказал: «По два ведра воды каждой!» Посадил их в рядок, метра через три друг от друга. Очередь кедра — осенью. Тогда и стану членом общества.
А ведь и вправду: остаться здесь на недельку — «толстовское» счастье.
Но урок ботаники на ходу и самый настоящий экологический всеобуч оказались незабываемыми, и грибами меня угостили по справедливости.

 

Лесные коварства

Я полюбил наведываться к Михалычу. Бывали ночевки. А как-то спросил:
— А что сейчас с вашим «Девяносто Восьмым»?
Он потупил взор, придержал дыхание, будто подклинило сердце.
— Как и везде, где простой народ. Уже ни людей, ни былого большого хозяйства. На сегодня — двадцать два дома, семь брошенных. Лет двадцать назад было и коров двадцать две. Не осталось ни одной. Последнюю держали в две тысячи втором соседи. Но ехали на «воровайке» два бича, она паслась у дороги, внаглую погрузили, в Партизанске сдали на мясо. И сколько мы ни бились, ответственности — ноль.
Михалыч глянул в окно, вздохнул, добавил: — Даже козы нет. Только немного кур. Другой пример. Я держал трех баранов. В январе десятого в мое отсутствие их загрыз пес городского дачника, огромный, как в фильме «Собака Баскервилей». Заявил. Приехал участковый, говорит: «Вот если бы сам дачник загрыз, привлекли бы, а за собаку не можем». Но все же моральное удовлетворение получил, как и в случае с бандитами: пса тигр утащил. Далее я опросил жителей: у кого что за последние десять лет пропало. Составили опись, подписались. Но народ забеспокоился: «Если дадим ход, Гривина, участкового, уволят». Знаю и сам: он человек неплохой, справедливый, в грязных делах не замечен, люди его уважают. Даже стихи для детей пишет, на гитаре играет. А кого назначат? В общем, законы не работают, о чем тут говорить...
Помолчали.
— Давай вот что. Давай-ка в лес сходим, наберем цвета липы, чай будешь зимой заваривать, полезная вещь.
По-молодецки собрались, пошли.
Сразу за селом, у лесной дороги, — лимонник, виноград.
— Должен быть неплохой урожай, — поглядывая по сторонам, прикидывает Михалыч. — Но здесь, на обочине, ягоды обдерут зелеными. Хорошо, если лианы пожалеют. А то ведь рубят. Сколько их раньше было! А сейчас полдня протопаешь — ведра не наберешь.
Каркнула ворона над головой, взгромоздилась на высокую ель.
— Было дело, перед Новым годом иду здесь, слышу: голоса веселые. Сворачиваю в ельник — верхушки пилят. «Что ж вы, творите, варвары?!» — пытаюсь призвать к совести, а у самого кровь кипит. — «Жить тебе надоело? — огрызаются. — Вали отсюда, батя, пока трамваи ходят!» — «Я-то на трамваях поездил вдоволь, — говорю, — а ты о своих внуках подумал?» Они опять: «Вали, вали, тебе говорят!» — «Просто так вы отсюда не уйдете», — сказал и вернулся на дорогу. Знал, что у лесников рейд. Рубку, слышу, прекратили, костер палят, пьют, ржут. Дождался опергруппы. Всех и повязали.
— А если бы возникли по-серьезному? Тайга ведь, бухие...
— Тут уж надо чувствовать грань допустимого.
— А где ты, Михалыч, глаз потерял?
Он остановился, улыбнулся.
— Да нет, не подумай, это другая история.
— Расскажи, если не секрет.
— Да какие в тайге секреты... С друзьями за шишками ездили. Вон за те сопки. Лет десять назад. Там поурожайней было. Подхожу к хорошему такому кедру, не замечаю, что на нем медвежата-белогрудки. Поначалу притихли, потом один рявкнул. Матуха из кустов — пулей да прямиком на меня. Руку выставил, закричал. Но что ей рука! Давай она меня драть. Хорошо, ребята недалеко находились, прибежали, отбили. Сразу связались со знакомым хирургом, меня в машину, и ходу в больницу. Ран опасных было много, слышал разговоры: «Вряд ли выживет». Но я твердо решил побороться за жизнь, дал себе установку. Сказал, чтоб принесли свежие листья женьшеня, прикладывали к ранам, приготовили кое-какие настойки. Выкарабкался. И на удивление всем — быстро.
Тайгу Михалыч не бросил. Бояться ее не стал.
У дороги, идущей к турбазе «12 месяцев», к верховью «упитанной» и быстрой тут Малой Тахинке, — два огромных пня, метра по два в поперечнике.
— И мешать ведь не мешали, а взяли и спилили! — не сдерживается Михалыч. — Зачем?! Такие тополя стояли! Они и белкам, и медведям — зимние квартиры. Не у дорог, конечно, но все равно. И так по всей тайге. От рубок в Тахинке и воды почти не стало.
Подошли к раскидистой высокой липе. Видно: был огород, жили люди. Пустошь зарастает. Я взобрался метра на четыре, но рясный цвет выше. Михалыч, глядя на мою «городскую» акробатику, повелел: «Слазь!» И полез сам. Когда он поднялся метров на восемь, я не удержался, полюбопытствовал снизу:
— Сколько ж тебе лет, Михалыч?
Крону охватил звонкий смех, последовал бодрый, без признаков учащенного дыхания, ответ:
— Двадцать второго октября семьдесят пять будет!
— Какого года? — уточняю, зная шутливый нрав своего нового друга.
— Этого! Этого!
— В семьдесят пять-то и я залезу... после меда и липового цвета... Сфотографируешь?
— Только после чаепития и экскурсии, — раздалось сквозь смех.

 

 

Крепись, тайга

Быть с природой, видеть могучие деревья, водопады, слышать птиц, дышать свежестью трав — конечно, счастье.
Но много ли истинных поборников тайги, таких, как Кожеров? По моим походным наблюдениям, еще десяток лет назад — один-два на село, а то и ни одного. Те, кто призван защищать леса и реки по должности, не в счет. Это, всем известно, стяжатели-внезаконники. Иначе где голоса государевых служителей? Так, праздные рассуждения, запудривание мозгов народу. На деле — уловки типа рубок ухода, контрольных выловов и санкционированных отстрелов. Но с каждым годом защитников все больше. Жизнь заставила понять: рубить под собой сук чревато. Кожеров, конечно, не разгонится с его «частными» возможностями. Но в меру своих сил и возраста бережно хранит доступный ему околичный лес — так, как учили отец и мать, переняв, в свою очередь, любовь к природе от своих родителей.
На экологической тропе Анатолия Михайловича частенько обогащаются знаниями дети. Не только биологическими. Тайга — хранилище множества тайн. И порой лишь старожилы знают о них. Но теперь мало кто с ними общается. К Михалычу приезжают детишки с папами-мамами, а бывает, и целыми группами.
Обратился как-то к Кожерову Ярослав Ливанский, командир приморского отряда «АвиаПоиск», с просьбой помочь его подопечным — среди них немало подростков — вывести на точное место разбившегося неподалеку много лет назад советского военного самолета. Ребята запрашивали Министерство обороны, копались в архивах и примерное место катастрофы выяснили. Но «примерно» для тайги малоприемлемо, можно блукать неделю и не найти. Каково же было удивление Ливанского, когда Кожеров невозмутимо произнес: «Я был на этом месте, но давно. Обломки видел». — «И показать можете?» — изумился Ливанский. — «Никаких затруднений».
Вскоре явился весь отряд. Размялись чаем, блинами, медом, экскурсией, посадкой кедров. И выступили.
Кожеров вел по тайге восемь километров, ни разу не усомнившись в точности курса. Ливанский сверялся по навигатору, удивлялся.
— Здесь! — остановился Анатолий Михайлович на заросшем, без единой железки месте. Недоумение. Настроили миноискатель. Он подтвердил: здесь. Расковыряли дерн — обломки фюзеляжа. Общий восторг. Нашли останки летчика. А по архивным документам, пилот катапультировался. Связались с родственниками. И была установлена истинная картина катастрофы, раскрыты ее детали.
Я и сам узнал несколько лесных тайн от Михалыча. Был погожий день. Мы спускались с гор, он то и дело обращал мое внимание на характерные приметы местности.
— Вот эта насыпь — бывшая узкоколейка. Сейчас, конечно, мимо пройдешь и не поймешь. Она делала петлю и поднималась вон на ту сопочку. Там во время войны добывали уголь политзаключенные. Стоял памятник Сталину. И что ты думаешь? Нашлись смельчаки, взорвали его.
— «Сувениры» остались?
— Знаешь, были. Приличные такие куски, с арматурой. Сейчас не знаю. Но можно глянуть как-нибудь.
— А военнопленные японцы тут работали?
— Работали. Лес валили. Жили в бараках, недалеко от нас. Сами их и построили. За несколько лет конвойные японцев изучили, многим доверяли. Сами, бывало, после возвращения с деляны на час-другой убегут к девкам, а за старшего оставят кого-нибудь из пленных. Видим, сидят на бревнах, курят. Худые. Мама втихаря кастрюлю с борщом принесет им, так они мигом ее опорожнят и кланяются. Есть и кладбище. При случае покажу. Лет десять назад я сообщил о нем в Генеральное консульство Японии во Владивостоке. Но что-то тишина. А в Тигровое приехали, там тоже кладбище их, подправили могилы. Чтят своих все же, не забывают.
— Не только своих. И в Токио, и в Нагасаки, где зимовала до революции Владивостокская эскадра, и в Цуруге, и в Хакодатэ русские могилы в цветах. А теперь вот и китайцы в Порт-Артуре Русское кладбище привели в идеальный порядок. В конце восьмидесятых я был в северокорейском Хамхыне. Сходил на захоронения советских летчиков. И там — памятник, цветы... А страна — беднейшая.
— А мы у себя на Родине память утрачиваем. Плохо это...
Подходя к дому, выкопали пять молоденьких кедров. Два посадили в «питомнике», три я увез в Тигровое, нашел им местечко у домика своих друзей — литератора Марины Савченко и художника Александра Бея, на улице Покосной, 21. Теперь с полным правом могу спросить любого: «А ты посадил свой кедр? Нет? Так посади»!
Крепись, тайга.

И давно хочу я обратиться к тебе, Матушка-Природа.
Вот, скажем, унесла война мужчин — рождаешь больше мальчиков. Излишне размножились зайцы — плодишь лис. Обрушилась на поля саранча — даешь больше птиц...
А что противопоставишь человеку, самому несовершенному своему творению, посмевшему поднять руку на тебя саму?..

 

 

 


 

 

К 70-летию Победы


Анатолий МЕЛЬКЕВИЧ


Судьба


Из дневника Валентины Пономаревой

 

 

Шел грозный 1942 год. В то время я, как и все мои товарищи, работала на трудовом фронте за двоих: бухгалтером расчетной части и начальником планового отдела. Кроме того, выполняла ряд общественных нагрузок: была бойцом рабочего отряда, нештатным грузчиком, рубщиком дров, вместе с другими женщинами выходила на рытье окопов, числилась резервным донором — в любое время меня могли вызвать и взять кровь для переливания раненым.
Работа для меня в ту пору была лекарством. Так уж сложилась жизнь — свое единственное дитя я потеряла. Прошлое давило, не давало дыхнуть. И я решилась…
Решение это зрело в мучительных раздумьях много месяцев подряд, но помогло испытанное лекарство — физическое перенапряжение: я вместе с другими бойцами рабочего отряда только что вернулась из ночного рейда — проверяли подозрительных лиц, вылавливали дезертиров…
Спасск в то время был городишком небольшим, и все учреждения каждому его жителю были хорошо знакомы. Но мне казалось, что я не успею, поэтому по дороге туда не шла — бежала, хотя мешал противогаз, саперная лопатка, винтовка… Помню, я почему-то вдруг внезапно останавливалась, что-то вслух говорила, — наверное, себя успокаивала, и снег под ногами в это время тоже переставал тревожно поскрипывать, и в висках на время пропадала боль.
И вот наконец знакомый двор детдома, огороженный штакетником. Сколько раз я уже здесь бывала… Сдерживая неровное дыхание, почти повиснув на ограждении, я почти не слышала ребячьего гама, хотя двор был полон детей: младшие лепили большую черноокую снежную бабу, бросались снежками, а те, что постарше, расчищали от снега дорожки от центрального корпуса к многочисленным подсобным строениям.
Шум и веселье царили во дворе детдома. Но сердцу моему, несмотря на молодость, уже немало испытавшему, виделось и другое, невидимое для других. Посреди двора стоял голубоглазый мальчик — я его видела впервые, хотя бывала здесь не раз. Глаза его, широко раскрытые, оставались неподвижными даже тогда, когда в спину и грудь попадали пущенные кем-то снежки.
К тому времени мое дыхание уже успокоилось, я уже подошла вплотную к нему, но он меня не видел. Щемящая боль подсказывала мне, удерживая от вопросов, — в детдом он, видимо, попал недавно, еще не прижился. «Я твоя мать, — хотелось ему крикнуть, — защищу тебя, только забудь перенесенный тобой ужас!»
Но что-то меня заставило почти молча проглотить готовый вырваться из уст крик. Я заспешила в главный корпус.
— Вы! — удивленно воскликнула детдомовский экспедитор, знакомая мне по прошлым посещениям. — А за Аллочкой сегодня должны прийти.
Она вопросительно взглянула мне в глаза, затем — на дверь с табличкой «Директор» и, как бы раздумывая, говорить или нет, закончила:
— Ее хочет взять командир войсковой части, что находится за виадуком. Сын у него погиб на фронте. Восемнадцать ему было, детей больше нет. Может, говорит, жена оживет, перестанет убиваться.
Я не стала дальше слушать и буквально вломилась в кабинет директора.
— Ну как же так! — и сама не услышала свой дикий вопль. — Вы же знаете: Аллочка моя!
Директор, пожилой мужчина, фамилия его Шаломай, ничего не ответил. Взглядом показывая на стоящий неподалеку стул, чуть привстал, зачем-то снял очки.
— Садись, Валентина.
Затем неторопливо, словно в уме что-то подсчитывая, стал шагами мерить небольшой кабинет — только рассохшиеся доски в ответ чуть поскрипывали. Директор о чем-то думал.
Я-то тогда еще не все знала. Аллочку я приметила давно, но с оформлением документов все медлила и с девочкой, которой в ту пору шел седьмой годик, раньше времени решила не знакомиться, сказать ей обо всем внезапно.
— Хватит тебе инкогнито возить ей гостинцы, готовь документы, — как бы очнувшись, произнес директор, — породнимся.
От радости я тогда последнему его слову как-то не придала значения, — о том, что я хочу удочерить Аллочку, он знал давно, но не торопил. Только через некоторое время я узнала почему.
Медлить уже было нельзя. Пятого мая, то есть через два месяца и пять дней, прошедших после памятного посещения детдома, я вновь подошла к знакомому зданию. Во дворе вместе с другими ребятишками увидела Аллочку. И сразу же застучало в висках, учащенно забилось сердце. «А вдруг, — думаю, — она помнит родную мать и скажет, что я не ее мама…»
И я тихо, словно мышка, проскользнула мимо, открыла знакомую дверь кабинета директора.
— Хорошо, что пришла, — ответив на мое «здравствуйте», тихо произнес директор.
А затем, листая принесенные мной документы, сказал уже громче, глядя на оставленную полуоткрытой мною дверь:
— Приведите Аллу Пономаренко…
В кабинет вбежала маленькая, худенькая девочка.
— Вы меня звали? — спросила она, на ходу поправляя торчащие в разные стороны русые косички. Затем пристально посмотрела на меня и вновь перевела взгляд на директора.
— Вот, Аллочка, тебя нашла твоя мама.
Что здесь было! Девочка вскрикнула, подбежала ко мне, бросилась на колени, ухватилась за обе мои ноги. Я хотела взять дочку на руки, сделала движение, но она, всхлипывая, еще крепче их обняла.
— Мамочка, не уходи! Дай я на тебя насмотрюсь…
А у меня у самой уже слезы в глазах.
— Что ты, доченька…
Голос мой дрожал.
— Ну, пойдем, родненькая, домой.
При последнем слове девочка встрепенулась, отпустила наконец мои ноги.
— Правда?! — еще сомневаясь, она цепко ухватилась за мою руку.
Всю дорогу она закидывала меня вопросами:
— Мама, а где мы живем?.. Есть ли там игрушки?.. А ты, мам, работаешь?..
Я, как могла, так и отвечала. А потом она вдруг остановилась и, пристально глядя в глаза, спросила:
— А тебя мамой Зоей зовут?
Вначале я не нашлась, что ответить.
— Валей, — сказала, а сама внутренне сжалась, словно предчувствуя разоблачение.
Девочка тут же, беззаботно щебеча, сказала, что ее первую маму звали Зоей, но она умерла, что ее папа умеет делать кровати, и у них была швейная машинка, но она у тети… Ничего этого я не знала. Не догадывалась и о другом.
— А у меня есть младшая сестренка, Лида.
Аллочка примолкла, а затем всепонимающе взглянула мне в глаза.
— Ее взял в дети наш директор.
Только тут я вспомнила и поняла значение произнесенного им последнего слова — «породнились».
Дочку я старалась ни о чем не расспрашивать. Вначале думала, что ее родственники в оккупации или погибли, но, взглянув в свидетельство о рождении, увидела, что она уроженка Приморского края. Глядя на заснувшую дочь, невольно мысленно перенеслась в западные районы страны, где остался мой девяносточетырехлетний отец, где гремели взрывы снарядов и бомб, где сражались и гибли советские люди. Находясь в тылу, мы горели желанием помочь нашей матери Родине.

Прошло некоторое время. Аллочка ходила в детский сад, а если мне приходилось ее покидать ночью, она провожала.
— Мамочка, — услышав гудок сирены, кричала дочь, — собирайся, уже гудит.
Пока я одевалась, она подавала мне противогаз, саперную лопатку, винтовку… Тревогу объявляли обычно ночью. К этому привыкли и я, и дочка. А домой бойцы рабочего отряда возвращались обычно к утру. Ложиться спать уже было некогда, и я готовила завтрак, а потом будила ребенка.
Чтобы попасть в детсад, надо было пересечь железную дорогу, поэтому всегда ее провожала. А из садика она прибегала ко мне на работу сама, каждый раз заявляя:
— Ты не бойся, меня через дорогу провела тетя.
После работы часто приходилось брать в руки пилу, колун и вместе с другими женщинами идти заготавливать дрова — ими «питалась» мельница. Словом, жизнь текла своим чередом: в заботах о маленьком человеке, в труде. Но меня всюду, словно наваждение, преследовали мысли: отец Аллочки живой, он вернется. Я и желала этого, и боялась. Не покидали думы и о ее сестренке Лидочке. Как хотелось, чтобы сестры были вместе!
И вот однажды я получила письмо. Прочитала обратный адрес, и жар расползся по телу, и холод, пришедший незаметно ему на смену, заполонил глаза мутной пеленой.
— От него, — невольно вырвался вопль.
Письмо было от тяжелораненого отца Аллочки. Писала по его просьбе медсестра. «Кто вы, — спрашивал Даниил Никифорович, — и почему взяли именно мою дочь? Я был недоволен ответом из детдома, когда узнал, что моих девочек взяли на воспитание чужие люди, тем более горше, что они не вместе… Моя жена умерла в начале войны, когда я был уже на фронте. Родные, проживающие во Владивостоке, хотели их приютить у себя, но детей уже перевели в другой детдом. Так мои дочери оказались сиротами…»
В ответном письме я его попросила о детях не беспокоиться, быстрее поправляться и бить врага. Хотя и боялась потерять Аллочку, но радость все же пересилила мой страх: «Есть и у нее сейчас отец», — шептала я вслух, а сама невидящими глазами смотрела в узкое окошко, глотала непрошеные слезы.
Девочка тоже радовалась. Писать она еще не умела, зато хорошо рисовала, и мы посылали эти рисунки ее отцу. Но вскоре письма к нам перестали приходить. Было это в октябре 1944 года — советскую землю уже почти очистили от врага, но месяцы проходили, а письма не было.
— Мама, почему ты стала редко читать папины письма? — однажды, пристально посмотрев мне в глаза, спросила Аллочка.
Пришлось идти на хитрость: читая старые, знакомые ей письма, я придумывала новый текст. А у самой губы и руки дрожали.
В это время пришло другое письмо — от моего отца. Он жил в Тульской области, попросил, жалуясь на старость и одиночество, переехать жить к нему.
— Приедем туда — будем ближе к папе, — охотно согласилась дочка. — Кончится война, и он вернется.
Что я ей могла сказать в ответ? Что он погиб, как и многие миллионы таких же молодых, здоровых?
— А Лидочку заберем с собой?
На меня смотрели бездонные, чистые, но уже по-взрослому пристальные, ждущие ответа глаза девочки.
— После войны папа вернется, и он сразу же за ней поедет.
Перед отъездом я зашла на предприятие, чтобы попрощаться с товарищами. Мы все жили одной дружной большой семьей: переживали, если приходила похоронка, радовались, когда получали письма от живых.
— Валечка, ой, пляши! — буквально на пороге встретила раскрасневшаяся от радости подруга Серафима.
И снова на конверте незнакомый мне почерк. Письмо было от него. Писал он, вернее, диктовал, что после первого ранения под Ленинградом, еще два получил, но быстро возвращался на фронт, а вот в Восточной Пруссии не повезло — опять очутился в госпитале, и надолго.
«Сердце ему, что ли, подсказало? Именно перед отъездом пришло от него письмо». Но ехать к отцу надо было. Я сообщила Даниилу Никифоровичу новый адрес, пожелала ему скорого выздоровления. В час ночи мы покинули Спасск-Дальний.

Второй месяц мы живем в совхозе «Богучарово» Тульской области. Аллочка пошла в первый класс. Дед во внучке души не чает: вдвоем пекут картофель, разные сладости. Возятся старый и малый, словно дети.
— Вас спрашивает военный, он на костылях, — прервала мои размышления молоденькая работница цеха, в котором до сих пор еще трудился мой отец.
Она еще несколько мгновений пытливо, изучающее смотрела мне в глаза — в селе все знали подробности моей жизни. А я и не помню, что сама думала после этого сообщения. Он вошел, грудь вся в орденах, а я, как чумная: то помогаю ему снять сапоги, то зачем-то надолго застываю с тазом горячей воды… «Может, это не Аллочкин отец?» — шептала я сама себе. Тут вдруг хлопнула входная дверь.
— Папочка! — очнулась я от громкого крика.
Слезы застлали мне глаза. А когда очнулась, увидела сидящих рядом отца и дочь. В руках Аллочки поблескивали кусочки смешанного с табаком сахара-рафинада. Крепко прижав к себе дочурку, покалеченный воин радовался молча.
Прошло несколько недель.
— Вот видите, — Даниил Никифорович смущенно показал на костыли. И вдруг без всякого перехода: — Я вижу она вас любит, как и вы ее.
Он несколько минут сидел молча.
— Надо ехать за Лидой… Давайте обо всем спросим Аллу.
— Нет, я не хочу отнимать у вас дочь.
— Алла! — крикнул он, так ничего и не ответив на мои слова.
С улицы вбежала Аллочка.
— Ты хочешь поехать во Владивосток, где у тебя тетя, дядя, дедушка, бабушка?
— Хочу, хочу! — но через мгновение замерла. — А мама?!
Мне стало совестно: еще подумает, что это я ее настроила.
— Ладно, оставайтесь здесь, — после некоторого раздумья промолвил Даниил Никифорович. И добавил уже совсем тихо: — Приезжайте…
На следующий день он уехал. Жизнь пошла своим чередом. Дочь ходила в школу, отец, несмотря на преклонные годы, еще трудился, а я оставалась хлопотать по хозяйству. Все вроде бы складывалось. Только на душе было неспокойно: «Вдруг он напишет мне, что Лиду из прежней семьи вернуть нельзя?»
И вот однажды долгожданное письмо пришло, а также вызов и деньги на дорогу. «Я все обдумал, — писал он, — и прошу вас взять на себя заботу обо мне, инвалиде, и моих детях».
— Это моя судьба, — вслух произнесла я.
Но отец мой вскоре тяжело заболел, пришлось отложить отъезд. Я известила об этом Даниила Никифоровича. Через некоторое время пришло письмо, в котором он сообщал о приезде с младшей дочерью, Лидочкой. А двадцать восьмого февраля 1945 года, когда наши воины уже громили врага в покоренных фашистами странах, от него пришла телеграмма: «Выехал поездом, вагон…»
Меня удивило слово «выехал». Я поняла, что он едет назад один, без дочери. Что можно было сделать? Все валилось из рук.
А тут еще умер отец. Уж как Аллочка убивалась! Не с кем ей стало так увлеченно готовить любимые кушанья, а мне было некогда: срочно устроилась на работу. На батюшкины похороны собралась вся деревня — девяносто шесть лет он здесь прожил и до последней минуты трудился.
Тринадцатого марта я встретила Даниила Никифоровича. Одного.
— Вот, — развел он безнадежно руками.

Уже несколько месяцев мы — муж и жена. Он — мастер по столярному делу, еще и пенсию по инвалидности получает, а я работаю плановиком. Человек он хороший, ко мне обращается на «вы», но, чувствую, все равно как бы не в себе. И я решилась…
…Через некоторое время пришел долгожданный ответ от Калинина…

От автора. Дневник Валентины Павловны, обгоревший, истрепанный, попал ко мне при весьма странных обстоятельствах. Последние его страницы явно кто-то вырвал. Поэтому и пролежал невостребованным в моем архиве более тридцати лет.
Думаю, у моих героев все сложилось хорошо. Они вернули маленькую Лиду и, может быть, до сих пор все живут там, где я когда-то обнаружил дневник — в Надеждинском районе, практически в пригороде Владивостока.

 

 

 


 

 

 


Роман РОМАНОВ


На Индию неспешный взгляд

 

 

1. Нью-Дели: no problem, или Милости просим в наш бедлам!


Пожалуй, ни одна страна не вызывает у путешественников столько противоречивых эмоций и мнений, сколько порождает загадочная старушка Индия — от полного и категоричного неприятия всего индийского до телячьего восторга и желания остаться там навсегда. Интернет-форумы и путеводители обрушивают на читателей такую лавину рассказов об испытаниях, якобы подстерегающих путника на древней земле индусов, что после знакомства с подобными отзывами, кажется, только умалишенный решится провести отпуск на берегу величавого Ганга. Согласно очевидцам, мужественно прошедшим через горнило суровой индийской действительности, беспечного туриста там поджидают немыслимые опасности. По традиции, он может заболеть малярией в болотистых местностях южных штатов, обгореть до мяса в коварных лучах тамошнего солнца, в каком-нибудь мрачном мусульманском квартале непременно подвергнуться ограблению (киднеппингу, изнасилованию — нужное подчеркнуть), а также случайно подхватить дизентерию в чумазой придорожной харчевне. Виртуальные летописцы даже приводят пример совсем уж печальной человеческой кармы, упоминая об одном паломнике, который в целях духовного очищения погрузился с головой в мутные воды священной реки, легкомысленно проглотил там зловредную кишечную палочку, отчего заболел и, вернувшись на родину, умер.
В пику всем авторам подобных страшилок, одна наша хорошая знакомая, прожившая в Индии ни много ни мало три года и, собственно, составившая нам подробную программу путешествия, заявила, что не фиг читать дурацкие бредни — нужно просто ехать и наслаждаться каждым мгновением, а желательно остаться там навсегда. Когда мы спросили, что нужно взять с собой в поездку, она ответила, что, раз уж мы будем все время передвигаться по Индии с места на место, то надо сложить в рюкзачок лишь самое необходимое (например, пару чистых трусов и бутылку коньяка), на ночь багаж поместить под кровать, а утром благополучно забыть о нем и уехать в аэропорт налегке. «На месте за сущие копейки купите все, что нужно, — беспечно сказала опытная «индианка», — а вообще вам там ничего не будет нужно. Просто расслабьтесь и получайте удовольствие». Единственное, она однозначно посоветовала взять фотоаппарат, потому что, дескать, Индия с ее невероятными красками и формами — настоящее сокровище для охотника за экзотическими образами.
Разумеется, наша группа, состоявшая из шести бывалых туристов, осмотрительных и интеллектуально развитых (сами посудите: Инна — хореограф, Ира — переводчик, Алевтина — математик, Наташа — бухгалтер-визажист, Вова — архитектор, ну и я — что-то вроде писателя), подошла к сборам более основательно. Прежде всего, мы рассовали по рюкзакам дорожные аптечки с лекарствами на все случаи жизни. Активированного угля набрали столько, что, по словам Али, им запросто можно было топить печь. Далее, следуя советам знатоков, взяли с собой фонарик, дабы безлунными ночами отыскивать путь к гостинице, и даже лупу — разглядывать детали оригинальных изображений Кама-Сутры, высеченных на стенах одного из храмов. Особо продуманные прихватили еще подстилочки, чтобы в случае чего можно было сделать привал прямо посреди пыли и грязи индийских дорог, если вдруг приведется долго блуждать пешком. Что касается фотоаппарата, я благоразумно зарядил его перед дорогой, снабдил всеми необходимыми переходниками и картами памяти и поместил на ночь у изголовья кровати. Приехав же утром в международный терминал, обнаружил, что под кроватью я его благополучно и оставил. Одним словом, всё, как учили. Впрочем, Вова прихватил с собой на всякий случай запасной цифровик, который с удовольствием передал на время путешествия в мое пользование…
В аэропорт имени Индиры Ганди, построенный в получасе езды от Нью-Дели, мы прибыли ровно в полночь. Слегка ошалевшие после одиннадцати часов воздухоплавания с впечатляющими провалами в воздушные ямы, во время которых ноготочки нервно впивались в подлокотники кресла и в животе гадко ухало, мы вынесли свои малость затекшие ноги в зал прибытия. Он бы ничем не отличался от подобных помещений в других международных аэропортах, если б не чудовищных размеров панно на стене, на котором красовались объемные изображения человеческих ладоней. Пальцы на этих исполинских руках были сложены в мудры — хитрые комбинации, каждая из которых имела определенный смысл и несла в себе древнее позитивное послание. Чтобы непосвященные иностранцы при виде панно не чувствовали себя совсем уж тупицами, рядом с одной из стоек находился щит, на котором подробно разъяснялось значение каждой «распальцовки».
Пройдя несложные иммиграционные процедуры и в графе «адрес проживания» уклончиво начертав слово «hotel» (что вызвало вялое недовольство полусонных чиновников, желавших знать точное название гостиницы), мы наконец-то вышли на воздух, где сразу же поняли, что попали в иное климатическое измерение. Родину-то мы покидали при нуле градусов, а приехали в страну, где ночная температура уже в начале апреля не опускалась ниже двадцати пяти. Понятно, что, укутанные в свои толстовки и межсезонные курточки, мы ощущали себя до ужаса гротескно и неуклюже — особенно при виде местного населения, в большей степени раздетого, нежели одетого.
Встречать нас прибыл Амит Гоэль — друг нашей «индийской» знакомой и он же ее партнер по мелкому бизнесу, который она успела там «заварить». Приехал этот упитанный темнокожий парень в сопровождении русской девочки Любы, прожившей в Индии полгода и назначенной им на роль нашей провожатой. Предполагалось, что Люба, якобы в достаточной мере изучившая психологию и нравы индийцев, должна была максимально облегчить нам общение с местным населением. Однако, как оказалось, хитрюга Амит просто приставил ее к нашей группе казначеем, и Люба заведовала финансами, следя, чтобы мы не останавливались в чрезмерно роскошных гостиницах и не ели слишком много. Словом, держала нас в строгих рамках установленного Амитом бюджета.
Пока мы ехали в столицу по практически не освещенному шоссе, Амит развлекал нас исполнением жизнерадостных песен из индийских фильмов (причем пел одновременно и мужские, и женские партии, что слушалось исключительно забавно). Когда ему надоело услаждать нас вокалом, он поведал на беглом английском историю своей жизни. Мы узнали, что он является владельцем магазинов, торгующих специями и чаем, и успешно ведет бизнес с Европой, куда поставляет свою продукцию. Мало того, в Польше, где живут приятели Амита и куда он регулярно наведывается с дружественными визитами, он рекламирует свои приправы на телевидении и является чуть ли не героем миллионов домохозяек и кухарок. Однако в глазах собственной семьи, разоткровенничался Амит, печально вздыхая, он выглядит не героем, а белой вороной, отчего с родней у него несколько натянутые отношения. Слава богу, отец поддерживает своего мальчика Амитку во всех его начинаниях, сказал он. И добавил, что, как только папенька даст дуба, сам он, скорее всего, покинет страну — если не навсегда, то на очень долгое время…
Вскоре мы приехали на какую-то узкую, темную улицу, сплошь заваленную грудами мусора, что было хорошо заметно и без освещения. Амит остановил машину перед единственным зданием, из которого сочился свет. Это была наша первая гостиница в Индии — HOTEL RELAX. Крошечное лобби с мраморным полом было обильно декорировано высокими деревянными шкафчиками с инкрустацией, массивными напольными вазами из блестящего металла и еще множеством крупных и мелких предметов интерьера, создававших здесь удивительно уютную атмосферу. Хозяин гостиницы приветствовал нас, улыбаясь во весь рот и чуть ли не приплясывая — до того он был рад нас видеть. Он сердечно заявил, что друзья Амита — это и его друзья, и он сделает все, чтобы мы запомнили отель на всю жизнь. Члены нашей изысканной компании поставили размашистые подписи на страницах огромной амбарной… в смысле, гостевой книги, и потопали на третий этаж в свои номера, взбираясь по ступеням, каждая из которых была втрое выше привычных для нас. (Впоследствии я отметил, что все лестницы в Индии не на шутку крутые и преодоление их представляет немалую проблему для пожилых людей — им вынуждены помогать молодые родственники.)
С наслаждением сбрасывая в роскошное кресло предметы своей тяжелой, неуместной здесь, одежды и окидывая усталым взором любезно предоставленную нам с Владимиром комнату, мы впервые столкнулись с нюансами поразительно неприхотливого индийского быта, о котором не без издевки упоминали многочисленные путеводители по стране. «У индийцев нет проблем, — говорилось в одном из них, — а иностранцы придумывают их себе сами. Если в гостиничном номере вы полчаса не можете найти выключатель, но потом случайно обнаруживаете его на потолке, то где же здесь проблема? Раз выключатель в принципе существует, значит, рано или поздно вы его сами отыщете, и не стоит тревожить по таким пустякам обслуживающий персонал».
В нашем номере, слава богу, выключатели находились на стене в зоне непосредственной видимости. В ряду их было не менее десяти штук, но рабочим оказался лишь один, притаившийся где-то ближе к центру. Больше озадачивал древний кондиционер, тарахтевший так, что идея заснуть под его грохот казалась чистым абсурдом. Вова пытался было отключить адскую машину всеми разумными способами, но под конец сдался и был-таки вынужден потревожить персонал. Парень, прибежавший в номер, пожал плечами, сказал «No problem», открыл неработающий холодильник и щелкнул что-то на хранившемся внутри тумблере. В ту же секунду воцарилась восхитительная тишина. На том же тумблере он ткнулся еще в какую-то кнопку, и с мягким шуршанием начали вращаться лопасти вентилятора, висевшего над нашей общей с Владимиром двуспальной кроватью (оказывается, односпальных коек в индийских гостиницах нет по определению). Вентилятор не дал нам задохнуться ночью в нашей «келье», где не было ни одного окна, которое выходило бы на улицу. Крошечное окошко, правда, находилось где-то под потолком в ванной комнате, но мы об этом узнали только на следующее утро благодаря лучу света, пробивавшемуся в комнату. Второе же окно, зарешеченное и скрытое тяжелым занавесом, выходило зачем-то в просторное фойе на нашем этаже.
Гостиничного паренька пришлось вызвать еще раз, когда обнаружилось, что после душа нам нечем вытереться. Расторопный служащий принес пару условно банных полотенец, которые выглядели так, будто ими не однажды вытирали ноги. В ответ на наш подозрительный вопрос о том, не пользовались ли этими тряпочками сомнительной свежести предыдущие постояльцы, он жизнерадостно заявил, что все «no problem» и что полотенца почти совсем чистые. Пришлось довольствоваться тем, что было, потому что не мокрыми же ведь ложиться в постель (отличавшуюся, кстати, примерно той же степенью чистоты). Надо сказать, нам с Вовой крупно повезло: сантехника начала прошлого столетия в нашей ванной еще проявляла какие-то признаки жизни, имелись даже зачатки горячей воды, льющейся хилой струйкой на наши уставшие тела. Обитатели других номеров оказались куда менее удачливыми, потому что у них даже холодная вода была сосредоточена исключительно в смывном бачке унитаза. Зато, например, у Наташи с Алей недостаток воды компенсировался наличием десяти рулонов туалетной бумаги, которая хранилась — догадайтесь, где? — ну разумеется, в отключенном холодильнике!..
Из сладкого утреннего сна меня вывел звучный голос какого-то дервиша, посредством монотонного песнопения совершающего свои религиозные отправления. Я сунул ноги в шлепанцы и, покинув густой мрак нашей безоконной комнаты, вышел в залитый солнцем холл. Как и внизу, он был богато украшен великолепными позолоченными креслами, скамьями с резными спинками, оригинальными столиками с черепашьими тушами вместо ножек, деревянными фигурами зверей и птиц и зеркалами в затейливо вырезанных рамах. Надо признать, что подобного эстетского интерьера мне не доводилось видеть ни в одной гостинице мира — здесь все производило неизгладимо приятное впечатление. (Позже выяснилось, что на первом этаже отеля находилась художественная лавка, где всю эту экзотику можно было купить прямо с доставкой на дом в любую часть света.)
Вволю налюбовавшись умиротворяющей красотой нашего холла, я вышел на балкон — там за изысканным чугунным столом сидела Инна, медитативным взором устремившись куда-то вниз. Увидев меня, она пояснила, что вот уже полчаса наблюдает за невозмутимым дворником, который с усердием маньяка подметал пятачок асфальта перед гостиницей, несмотря на всю тщету своего труда: очищенное место тут же покрывалось новым мусором, который словно сам собой вырастал на только-только начавшей оживать торговой улице.
Напротив отеля, вдоль длиннющего белого здания, то ли когда-то недостроенного, то ли разрушенного временем и людьми, раскладывали свой товар продавцы съестного. Одни в позе лотоса сидели посреди огромных банановых гроздей — прямо на земле, покрытой грязным одеялом. Другие восседали на застеленной рогожей повозке, вокруг которой выстроились десятки бидонов разного калибра, а в центре композиции находился рекламный щит с броской надписью — BEST MILK. Мимо телеги, наполненной роскошным зеленым виноградом, проплыла широкобедрая индианка в сари с пронзительными красными всполохами — ступая с королевским достоинством, она несла на голове невероятных размеров плетеную корзину, в которой высокой пирамидой были выложены ярко-оранжевые мандарины. На крыше примыкающего к гостинице здания совершал утреннее омовение раздетый до пояса мужчина. На последнем этаже противоположного дома, увенчанного розовыми куполами, женщина в небесно-голубом одеянии мыла окна. В это раннее время звуки улицы казались приглушенными, будто смягченными воздушной дымкой, и оттого еще отчетливее вырисовывалась монотонная песнь невидимого дервиша. Подобно тому, как наполнявший пространство таинственный голос разбудил меня, он словно пробуждал к жизни всю эту удивительную улицу с ее домами, людьми, редким транспортом и ворохами живописного мусора, который, судя по всему, был ее неотъемлемой частью…
Ровно в девять утра вся группа, включая заспанную Любу в непальских шароварах, собралась на балконе, чтобы за чаем непосредственно обсудить с Амитом маршрут нашего дальнейшего путешествия. Еще один немногословный и подвижный отельный мальчик принес начищенный медный чайник и белоснежные фарфоровые чашки. Черный чай оказался просто умопомрачительным — необыкновенно насыщенным и мягким на вкус. Я испытал что-то вроде потрясения, когда заглянул внутрь чайника и увидел там одноразовые пакетики с надписью Brook Bond — правда, дополненной словами Taj Mahal, но какая разница? Весь мой предыдущий опыт говорил о том, что в пакетах с таким названием содержатся переработанные отходы чайной продукции, которые и пить-то можно лишь в условиях крайней необходимости. Наверное, это был первый культурный шок, пережитый мною в индийском государстве — я прошел испытание Настоящим Чаем.
Амит явился с пятнадцатиминутным опозданием. Поразительно тугое брюшко нашего нового приятеля было обтянуто скромной белой футболкой с надписью POLAND и изображением его собственной сияющей физиономии. На пухлых бедрах этого индийского Карлсона трещали и почти лопались джинсы, карманы коих подозрительно оттопыривались по всем сторонам света. («В Амиткиных карманах сосредоточено его главное мужское достоинство!» — не без ехидства прокомментировали наши девочки). Чуть позже из тех карманов толстенькими, но проворными пальцами Амит примется извлекать кипы всякой разной валюты и шустро обменивать наши доллары и евро на многие тысячи рупий, то и дело норовя обсчитать дорогих русских гостей (якобы совершая досадные ошибки из-за разницы в вечно колеблющемся курсе денег). Ох уж этот Амит — за ним нужен был глаз да глаз! Благо среди нас находился бдительный математик, который мог без калькулятора учуять момент, когда толстенький мальчик собирался в очередной раз надурить нас, доверчивых в своей отпускной расслабленности туристов.
Надо было видеть, как он театрально возводил глаза к синему небу, чтобы «высчитать» расходы, связанные с нашими будущими передвижениями, и прямо с неба брал сумму, в пять раз превышающую все мыслимые траты. В ответ на наш отчаянный возглас «Это невозможно!» он так же театрально погружался взором внутрь себя, и из глубин его естества всплывала другая сумма — уменьшенная вдвое, но все равно совершенно безумная. В конце концов Амит предложил совсем экономный вариант путешествия — с трехразовым питанием по требованию клиента, с поездкой на «специально модифицированном автомобиле» (в котором могла разместиться вся группа, включая Любу), бесплатным посещением некоторых экскурсионных мест и проживанием в самых что ни на есть скромных гостиницах, где из всех удобств в наличии имелась лишь горячая вода. На этом варианте решили остановиться, прикинув, что, наверное, Амит заработает на каждом из нас не больше двухсот долларов — сущие копейки, хотя для Индии — реально бешеные деньги, на которые можно жить месяцами.
Довольные результатом, стороны удовлетворенно пожали друг другу руки (а кое-кто наверняка с тихой радостью потер свои пухлые ладошки), и Амит повел русских друзей на их первый индийский завтрак. Расположенный рядом с отелем ресторан Tadka, куда он нас привел, принадлежал его дяде — Амит тут же с важным видом представил нас ему и своей маленькой племяннице, заигрывавшей с посетителями. А проживало все благородное семейство в доме напротив — таком же обшарпанном и на вид полуразрушенном, как вообще почти все постройки в Индии. В самом центре столицы, где мы, собственно, и находились, создавалось ощущение, что мы попали в какие-то трущобы, и облезлые здания, тесно жавшиеся друг к другу (что вообще характерно для азиатских стран), казалось, вот-вот рухнут от древности и немощи. Впрочем, впечатление, будто постройки вокруг наполовину разрушены, оказалось обманчивым: наоборот, сказал Амит, дома находились в процессе непрерывного строительства. Владельцы надстраивали целые этажи, когда им попросту позволяли средства. Деньги иссякали, и строительные работы прекращались до очередного финансового вливания — все логично, все no problem. Что же касается внешнего вида зданий, то кого он вообще здесь волнует? — беспечно отзывался Амит, недоумевая, что нас так удивляет в вопросе удивительной индийской архитектуры. Мы сделали предположение, что, вероятно, для здешнего населения важность представляет содержание, а не форма…
В Нью-Дели мы не собирались задерживаться надолго, так как кроме двух-трех храмов да парка с древним захоронением и руинами, по стенам которых сновали сотни юрких бурундучков, смотреть там было практически нечего. Время до начала автомобильного путешествия дамы решили потратить на то, чтобы превратиться в настоящих индианок. Иначе говоря, сшить себе наряды, близкие к аутентичным, но в то же время более подходящие для долгих поездок в машине, нежели сари. Кроме того, в их планы входило разукрасить себе верхние конечности узорами, выполненными хной. Амит предупредил, чтобы по всем вопросам приобретения товаров и услуг мы обращались только к нему. Дескать, все лучшие торговцы и мастера в городе — его давние друзья, которые не обманут иностранцев, не разведут их на бешеное бабло. О том же, какой процент «друзья» отстегивают Амиту за поставку тех самых иностранцев, он предпочел умолчать…
Когда мы, сытые и донельзя восхищенные знакомством с индийской кухней, вышли из ресторана, утро уже давно перешло в разряд позднего. Улица Неру Базар, такая тихая и умиротворенная всего полтора часа назад, внезапно обрушилась на нас вводящим в ступор шумом и гамом, невероятным обилием красок, разноцветьем одеяний и товаров в лавках, а также хаотичным броуновским движением всего, что только может двигаться. Люди, мелкий и крупный транспорт, вальяжные животные (ну, коровы — а как же без них в столице-то!) — все были одновременно устремлены в разные стороны, шли, бежали и ехали каждый в своем темпоритме, путаясь друг у друга под ногами, лапами и колесами. Но — удивительное дело — никто не толкался, не натыкался на соседа, не материл ближнего своего и не устремлял ему вслед энергично воздетый в небо средний палец. Социальная агрессия здесь отсутствовала напрочь, и очень скоро посреди этого орущего, гудящего и мычащего бедлама мы начали ощущать себя как рыбы в воде.
Амит неторопливо вел нас к своему магазину специй на улице Мейн Базар, в истории искусства известной как «сердце Дели», и поминутно с важностью кивал головой своим друзьям и знакомым, имя которым было легион. Дружить с Амитом было выгодно: все его знали, он слыл крутым парнем на районе, местной достопримечательностью и знаменитостью, потому что именно у его лавки чаще всего толпились светлолицые чужеземцы и закупали крупными партиями его благоухающий товар. Самый факт того, что ты общаешься с Амитом, уже делал тебя избранным, как бы прикоснувшимся к высшей касте — кстати, Амитка с легкой небрежностью упомянул, что сам он принадлежит к касте брахманов, выше которых, по индийским понятиям, стоит только бог…
Пока мы с Вовой изучали содержимое Амитовой лавки — лучшие черные и зеленые чаи Индии, натуральные ароматические масла, сыпучие приправы и специи с головокружительным запахом, — хозяин увел девочек в соседний магазин, где они выбрали себе легчайшие разноцветные ткани для будущих паджабов — женских костюмов, состоящих из шаровар, длинных блуз-кафтанов и широких шарфов для головы. После этого они посетили салон местного «модельера», который, сидя на земле в позе лотоса и ни разу не приподнявшись, небрежно снял с наших дам мерки и велел приходить вечером за готовым платьем. Костюмчики, прямо скажем, получились сногсшибательными, но при этом все практически одного размера, будто портной пользовался мерками, снятыми с одного человека.
Вторая часть женской программы действий — боевой раскрас рук — прошла у Амита в магазине, прямо на глазах многочисленных прохожих. В реалити-шоу участвовали четыре мастера, которые при помощи инструментов, напоминающих свернутые из фольги треугольные шприцы, выдавливали на руки девушек тонкие струйки хны и с помощью ее создавали шедевры национальной декоративной живописи. Коричневые узоры, покрывшие дамам кожу от локтей до кончиков пальцев, следовало закрепить спустя какое-то время соком лайма — мастера пообещали, что рисунки будут держаться не меньше двух недель. Забегая вперед, скажу, что жертвам этого боди-арта результат не вполне пришелся по душе. Почти десять дней девочки страстно желали, чтобы рисунки побыстрее смылись, так как их постоянно преследовало ощущение, будто у них грязные запястья — просто ужас какой-то. Но в тот первый вечер они были безумно счастливы, что стали немного похожи на индианок, и были готовы выезжать во всеоружии навстречу приключениям.

 

2. Искренне ваш Кришна, или Галопом по индийским храмам


Индия — это страна, где повседневная жизнь людей тесно связана с религией, где все бытие проникнуто духом общения с многочисленными национальными божествами. Общение это основано на интимном восприятии бога как друга и советчика, к которому можно непрестанно обращаться по самым разным житейским вопросам. Для современного индийца боги являются такой же несомненной реальностью, какой они были, скажем, для жителя Древней Греции: он просыпается утром, радостно ощущая присутствие божественного покровителя, и с тем же благостным ощущением отходит ночью ко сну.
Неудивительно, что при подобном мифологическом характере индийского мышления в стране чрезвычайно распространены такие социальные институты, как церкви и ашрамы — места религиозных отправлений, где каждый может сполна удовлетворить свою потребность в общении с божеством, просветлиться или, уйдя в нирвану, слиться с «источником вечного наслаждения». Именно для этого в Индию приезжают тысячи паломников со всего света: месяц-другой пожить в ашраме, укрывшись от мирской суеты, почистить карму и, подключившись к высшим сферам сознания, выйти на прямой диалог с богом.
Скажу прямо: наша туристическая группа таких глобальных задач перед собой не ставила: не такие уж мы религиозно-верующие, чтобы свой краткий отпуск целиком и полностью посвящать чужим богам. Ну, а в храм зайти да поозираться кругом — дело, как говорится, святое: храм — это же ведь культурный артефакт как-никак, а мы за культурой в различных ее проявлениях, собственно, и приехали.
Первым культурным объектом, на который нас нацелил Амит, был делийский храм Birla Temple, посвященный богине процветания Лакшми. Услужливый таксист доставил нас прямиком из Амитовой лавки к стоявшему на возвышенности и окруженному рвом трехцветному зданию с обилием ажурных башенок, резных балконов и наличников, делавших его причудливым и веселым.
Напротив высокой лестницы, ведущей к храму, нас встретило оживленным хрюканьем целое свинское семейство: в грязной луже у подножия ступеней уютно расположилась хавронья с полудюжиной поросят. Ободренные таким теплым, хоть и неожиданным, приветствием у входа в святое место, мы прошли в служебное помещение, где дружелюбный охранник попросил нас разуться и оставить там сумки со всеми вещами, включая фотоаппараты и сотовые телефоны. Когда этот славный человек принял у меня поклажу и запер ее в ячейке, я попытался было всучить ему десять рупий за работу, однако он лишь покачал головой и, улыбнувшись, ткнул пальцем в надпись на английском языке, висевшую позади него: «Пожалуйста, заботьтесь о душевной чистоте служителей церкви — не давайте им чаевые». Сюрреализм да и только, подумал я тогда, взбираясь по крутым ступеням высокого крыльца, гладкий камень которого приятно охлаждал босые стопы.
По традиции, всяк сюда входящий должен был возвестить о себе миру (а может, самому богу?) ударом в колокол, висевший над головами посетителей. Для этого нужно было подпрыгнуть и ударить рукой увесистый бронзовый язычок, чтобы он метнулся, как баскетбольный мяч, задел собой колокольный бок и наполнил пространство торжественным звоном. Нашу группу на входе задержала переводчица Ира: она обладала высоким филологическим интеллектом, а вот ростом и прыгучестью для подобных упражнений немножко не задалась и все никак не могла задеть пресловутый язычок хотя бы кончиком наманикюренного ногтя. Проводница наша Люба даже заскучать успела: молча прошла в залу, села на пол в позе лотоса и углубилась в самосозерцание, — а Ира под ободряющие возгласы товарищей все пританцовывала вокруг колокола и приноравливала свой интеллигентный кулачок к его разверстому зеву — колокол же, простите за каламбур, издевательски показывал ей язык. Наконец Ирина собрала в кучу всю волю, взметнулась вверх и так шарахнула по бронзе, что находившиеся в храме птицы от оглушительного звона перепуганно взвились под самый купол.
А что это у вас, уважаемый автор, по храму птицы стаями летают? — хитро спросите вы меня, намереваясь подловить на вранье. А я вам аргументированно отвечу: отчего же им там не летать, если в огромном помещении с высоченными потолками нет ни единого застекленного окна или крытой галереи. Здание продувается всеми ветрами, поэтому даже в сильнейшую жару там стоит вечная прохлада и воздух дивно свеж — сами понимаете, птицам в храме привольно и уютно, разве что пугают иногда некоторые дикие посетители…
Стоит отметить, что интерьер в церкви явно не был чрезмерным. В главном помещении (величиной с небольшое футбольное поле) стояло несколько столов, а на них красовались статуи индийских богов типа наших раскрашенных германских кукол в половину человеческого роста, только у этих было неоправданно много рук — у кого четыре, а у кого и шесть. Все такие улыбчивые и нарядные, в многоцветных расшитых золотом одеяниях, по парам семейным расположились: Дурга с Шивой напротив входа машут прихожанам своими десятью (в общей сложности) ручками, Лакшми с супругом Вишну улыбками ниспосылают на людей благодать, а еще какие-то три девицы под окном переплели пальцы в сложносочиненных мудрах — вот, в принципе, и все убранство.
Правда, одна небольшая комната (Glass Room) все-таки поражала воображение. По стенам ее под разными углами находились зеркала, а в центре в небесно-голубом одеянии стоял Кришна с флейтой в руках. Отраженный бесчисленное количество раз в зеркальных коридорах, образ его тысячекратно множился и, постепенно уменьшаясь и растворяясь в пространстве, уходил в бесконечность. От безмолвной тайны, наполнявшей комнату пастушка Кришны, холодок пробегал по коже — здесь явно ощущалось присутствие божества…
В тот день мы посетили еще один храм — Bahai Faith Temple — Храм Лотоса. На огромной, свободной от других застроек территории белокаменное сооружение в форме священного цветка было видно издалека — оно очень эффектно смотрелось в окружении экзотических пальм. К нему стекались толпы людей в сказочных одеяниях с неповторимыми узорами (ума не приложу, как индийцам удавалось многие века окрашивать ткани в подобные тона: еще пятьдесят лет назад явно ведь не было искусственных красителей, а свои умопомрачительные сари женщины Индии носят на протяжении тысячелетий). Метров за двести от храма полицейские тактично просили народ разуваться и сдавать свои тапочки и сланцы (иной обуви в этой стране не признают) в особые «катакомбы», что были расположены по обеим сторонам от тропинки, ведущей к озеру с храмом-лотосом. Мы сдали обувку, которую проворные люди внутри этих полуподземных помещений упаковывали в мешочки и расставляли по бесчисленным полкам, и пристроились в конец длиннющей живописной очереди — двигалась она, впрочем, довольно шустро.
Непосредственно у входа в Лотос два гида предупреждали на хинди и английском, что в храме нужно было просто сесть на скамейку и строго соблюдать тишину. Внутрь запустили сразу человек сто, и мы минуты три сообща посидели на лавочках, молча полюбовались полостью исполинского божественного цветка, а потом служители храма дирижерским взмахом руки мотивировали нас на такое же безмолвное продвижение к выходу, — позже выяснилось, что целью посещения данного места как раз является наслаждение тишиной, приобщение к вселенскому покою. Каюсь, но блаженства я не испытал: трудно, видать, достичь просветления за пару минут, да еще когда тебя окружает сотня паломников.
На этом наша столичная культурная программа была исчерпана, и рано утром мы выехали в Агру — город, в котором находится знаменитый мавзолей Тадж-Махал, одно из семи официальных чудес света. Худощавый усатый водитель по имени Маниш гостеприимно распахнул перед нами дверцы «специально модифицированного автомобиля», вмещавшего семерых пассажиров и таким образом позволявшего экономить на транспорте. Сидеть сзади было, мягко говоря, тесновато, а особенно забавно, наверное, чувствовала себя Инна, которую с двух боков сдавливали мы с Ириной и которой приходилось часами держать колени в неестественно высоком для сидящего человека положении. Маниш тщательно уложил наши рюкзаки на крышу автомобиля, намертво привязал их ремнями и веревками к багажной решетке, и мы помчались (если можно так назвать поездку со скоростью 80 км/ч) по просторам штата Уттар-Прадеш.
Пока мы не выехали за пределы города и подолгу стояли на светофорах, к машине то и дело подходили грязноватого вида, но отнюдь не болезненные, вполне упитанные детишки и через открытое окно предлагали всякую хрень — шариковые ручки, переводные картинки, комиксы — по расхожей цене в несколько рупий. Лучше всего в таких случаях было поднять стекло и молча игнорировать юных бизнесменов, которые не прекращая канючили с монотонной вежливостью: «Madam, sir, ten rupees only, ple-e-e-ase». Наша Наталья, мать двоих детей, не выдерживала их жалобного взгляда и, чуть не рыдая от умиления, протягивала им копеечку, а те, удовлетворенные, деловито шагали к очередной жертве их предпринимательской хватки.
Потом мы оставили столицу позади и несколько часов ехали по какой-то угрюмой местности с довольно скудной — пыльной или выжженной — растительностью. Изредка мелькали нищие села с приземистыми, похожими на сараи домами без окон и дверей — в голове не укладывалось, что там вообще могли жить человеческие создания. Небольшие поля и огороды были пусты, на них никто не работал, людей нигде не было видно. Если бы не лениво пасущийся домашний скот, можно было бы подумать, что это просто давно заброшенные места.
Чтобы сфотографировать возвышавшуюся над дорогой статую многорукого Шивы, оседлавшего сердитого льва, мы затормозили у придорожного рынка — торговцы лениво полулежали в шезлонгах под навесами, где стояли столы со снедью и дешевыми сувенирами. За нами тут же потянулась толпа старых и малых попрошаек с синхронно вытянутыми в одном направлении руками и головами (ни дать ни взять хореографическая постановка экзотик-модерн-балета), и мы были вынуждены опять забраться в автомобиль и продолжить путь.
Вдруг в нескольких минутах езды от этого удручавшего нищетой места возник буквально из ниоткуда роскошный, белоснежный и воздушно-легкий, как торт безе, храм, обнесенный ажурной стеной с запертыми резными воротами. Улыбчивый полицейский по ту сторону ограды сообщил, что служба начнется лишь в четыре часа дня (а к тому моменту едва перевалило за полдень), поэтому мы решили заехать в близлежащий городок Вриндаван и обязательно вернуться сюда к открытию. Интересно, что некоторые индийцы уже сидели и лежали на подстилках близ храма, придя сюда за несколько часов до начала церемонии, как на концерт какой-нибудь залетной рок-звезды. Одна женщина в темно-зеленом сари уютно спала на пляжном жароотталкивающем коврике, а рядом с ней играл ее сынишка. «Интересно, они что, вообще никогда не работают, — подивился Вова, — раз запросто могут себе позволить прождать полдня, чтобы попасть в храм?» В ту минуту ему никто не смог дать вразумительного ответа, но скоро у нас начало складываться некоторое представление об удивительном образе жизни индийцев…
Когда мы выбрались из машины у врат старинного города Вриндавана, водитель, отпуская нас на прогулку, велел всем плотно закрыть сумки, покрепче держать в руках фотоаппараты и вообще быть крайне бдительными. Маниш объяснил, что здешние хамоватые обезьяны вполне могли неожиданно сигануть сверху и сорвать с головы человека шляпу, вырвать у него из пальцев кошелек или своровать вещицу из плохо охраняемого рюкзака за плечами. Мы прямо-таки поежились от подобных новостей и, обследовав друг друга на предмет безопасного обращения с личным имуществом, вошли в город, бросая подозрительные взгляды на каждую встречную мартышку и пытаясь прочесть в ее наглых глазах план разбойного нападения с целью грабежа. Впрочем, приматы не проявляли к нам никакого интереса (одни лениво бродили по крышам зданий, другие качались на ветвях деревьев, третьи удрученно почесывали себе голову, сидя на земле), поэтому вскоре мы расслабились и начали беззаботно озираться по сторонам, наплевав на опасность.
Заметив наши любопытные взгляды, к нам подрулил странноватого вида мужичок на велосипеде и спросил у Ирины, будто почувствовав, что именно она в группе отвечает за международные переговоры:
— Do you need room? (Вам нужно жилье?)
— No, — ответила она кратко. Мужичок объехал нас сзади и, пристроившись к Ире с другой стороны, невозмутимо переспросил у нее:
— Do you need room?
С той же краткостью Ира вновь отклонила предложение. Тогда велосипедист объехал русских туристов спереди и с надеждой спросил Ирину прямо в лицо:
— Maybe, you need room? (Может быть, вам нужно жилье?)
— No, — рявкнула Ира, которую достали дипломатические переговоры. Мужичок поправил очки и, педагогическим жестом воздев палец в небо, наставительно изрек:
— Be polite, please. (Будьте вежливы, пожалуйста.)
И укатил, вполне удовлетворенный неизгладимым впечатлением, которое он произвел своим шоу на группу гогочущих иностранцев. Театр абсурда, да и только…
Мы бродили по улицам города с его вполне пристойными колониальными зданиями (перемешанными, конечно же, с неказистыми полуразрушенными домишками), с его ухоженными и не очень коровами, что копошились в кучах отбросов или задумчиво поедали рассыпанные на тротуаре лепестки роз, с его живописно одетыми торговцами, которые скучали посреди залежей пыльного товара. Наш «экскурсовод» Люба поведала, что Вриндаван — это святое место для паломников-кришнаитов: согласно верованиям индуистов, здесь в древности находился лес, где Кришна во время своего последнего земного воплощения пять тысяч лет назад устраивал божественные игрища. Наверное, поэтому большая часть торговых лавок предлагала вещи, связанные с именем бога: книги с его жизнеописанием, значки с рисунками на ту же тему, картины, изображавшие Кришну и его жен, а также амулеты и предметы для различных церковных ритуалов. Любаша заметила, что скоро в главном храме города — Baki Bihari Temple — начнется служение, поэтому люди на улице усердно готовились к этому событию: маленькие девочки лепили восковые свечки для ритуальных наборов, а парни постарше собирали красивые венки из цветков роз. Целиком такой набор, уложенный на большом пальмовом листе, можно было приобрести здесь же за полста рупий.
Спустя некоторое время почти пустые улочки города начали заполняться людьми, которые двигались единым потоком по направлению к церкви. Недолго думая, мы влились в этот поток, решив, что не можем пропустить службу в таком историческом месте, а Инна с Ирой даже купили каждая по наборчику со свечой, розовым венком и фарфоровой коровкой. Вскоре мы пришли к храму, небольшая площадка перед которым уже была плотно набита желающими пройти через очистительные храмовые процедуры. Нарядные индийцы все прибывали целыми кланами — от стариков до грудных младенцев — и еще больше уплотняли не слишком большое пространство, так что скоро свободного места на площадке не осталось вовсе и хвост последних прихожан затерялся где-то среди зданий соседнего переулка. Ожидая, пока откроют ворота храма, люди весело общались и покатывались со смеху, слушая речи местного юродивого — беззубого парня со всклокоченными сединами и белым шарфом поверх серого рубища: он возвышался над толпой, стоя на бордюре, и вовсю «петросянил» на потеху публике. А по крышам соседних домов вальяжно расхаживали обезьяны, с любопытством поглядывая на это сборище.
Вдруг толпа ухнула, медленно развернулась в сторону отворившейся храмовой двери и начала потихоньку, по-черепашьи, продвигаться ко входу: людская масса была настолько плотной, что сделать полноценный шаг не представлялось никакой возможности — накрепко сжатый толпой разгоряченных предстоящим событием тел, я едва мог переставлять ноги. Чтобы войти внутрь, нужно было преодолеть несколько ступеней крыльца, и я испугался за крошечную старушку, отчаянно пытавшуюся взобраться на одну из них: мне показалось, что напиравшие сзади люди сейчас собьют ее с ног и растопчут, даже не заметив. Однако страшного не произошло, старушку даже ненароком никто не толкнул, и она благополучно просочилась в храм.
Внутри пространство было разделено железными турникетами наподобие тех, что находятся у стоек регистрации в аэропорту. Возбужденная толпа медленно продвигалась вдоль этих заграждений, и целью ее было достичь алтаря, что находился в центре храма за арками, украшенными пышными цветами. Там от прихожан принимались и освящались упомянутые выше ритуальные наборы. Ощущение легкой паники, охватившее было меня на входе (а вдруг и в самом деле затопчут, раздавят эти религиозные фанатики с горящими глазами?!), постепенно прошло. Невольно ставший единым целым с этой ликующей толпой, которая в унисон со служителями храма неистово орала слова гимна, восхвалявшего бога Кришну, я на несколько минут выскользнул из реальности и впал в некий транс. Мне почудилось, что я стал участником массовых съемок какого-нибудь исторического фильма, а точнее, персонажем этого фильма: трудно было поверить, что действие происходит на самом деле. Пребывая в этом состоянии, я все же успевал отслеживать, что люди в толпе напрочь лишены агрессии и совершенно мирно сосуществуют в своем замедленном продвижении к алтарю: сдавленный со всех сторон, я ни разу не почувствовал, чтобы мне хоть кто-нибудь наступил на ногу. У нас же в такой нереальной давке, наверное, давно бы поубивали друг друга.
Когда мы наконец выбрались из храма наружу, нас вдруг оглушила непривычная тишина. Владимир поинтересовался у Любы, с чем были связаны сегодняшние церковные торжества — может, вся многотысячная толпа собралась отпраздновать великий религиозный праздник, какую-нибудь индийскую Пасху? Люба удивленно на него взглянула, пожала плечами и сказала, что подобные службы проводятся ежедневно, потому что Кришну нужно восхвалять неустанно днем и ночью, и завтра люди в том же составе явятся сюда, чтобы с радостью в сердце выразить свою огромную любовь к этому богу. Вообще-то, добавила Люба как нечто само собой разумеющееся, служение Кришне и есть основной смысл жизни индийцев, особенно тех, кто родился во Вриндаване. Коренные жители этого города пребывают свое последнее рождение на Земле и после смерти отправляются в духовный мир. Считается, что рожденные здесь отрабатывают «мелкие прегрешения» в своей карме, перед тем как стать полностью освобожденными душами. Поэтому, закончила свой монолог Любаша, ничего важнее совершения религиозных отправлений для индийского народа нет и быть не может, аминь. А мы-то, глупые, еще удивлялись тому, что индийцы за несколько часов до начала службы собираются у ворот храма — дескать, заняться им больше нечем, как только протирать штаны близ церкви. А в этом, оказывается, смысл жизни целого народа, ну надо же как удивительно получается…
Согласно плану, после Вриндавана мы вновь отправились к нашему храму «безе». Поскольку уже смеркалось, он был освещен разноцветными огнями и теперь скорее напоминал праздничный слоеный торт. Как и следовало ожидать, нам пришлось разуться — вдали от храма, на краю мощеной площади сразу за ажурной оградой (интересно, что люди каким-то образом ориентировались в сотнях практически одинаковых сланцев, оставленных другими, и никогда не цепляли чужие). Через поющие фонтаны, которые, по наблюдению Алевтины, своими формами и движениями выражали сугубо национальный колорит (вероятно, напоминая подвижную широкобедрую фигуру индианок), мы приблизились к храму и вошли в него. Внутри все дышало радостью и весельем: богатый интерьер с мраморными колоннами и балконами, роскошными коврами на полу и исполинской люстрой, свисавшей ярусами со второго этажа храма; многочисленные объемные изображения танцующих и поющих божеств, особым образом подсвеченные и оттого казавшиеся живыми; люди, стоявшие или сидевшие на полу и с ликованием в голосе исполнявшие религиозные песнопения, сведенные к тысячекратному повторению слов «Харе Кришна, Харе Рама». Что и говорить, пастушок Кришна был светлым и веселым божеством, и, наверное, единственным заветом, который он оставил воспевающим его людям, был завет вовсю радоваться жизни, петь и танцевать, прославляя бога — причем делать это не время от времени, отрываясь порой от тягостного труда, а каждый день, каждую минуту, ибо в радости состоит истинный смысл жизни. Одним словом, дэнс-дэнс-дэнс.

 

3. В Варанаси пьют бангласси, или Персонажи священного города


Путь из Агры с ее знаменитой царской усыпальницей — беломраморным Тадж-Махалом — оказался долгим: до древнего города Варанаси мы добирались более двенадцати часов. Впрочем, дорога не показалась такой уж утомительной — всегда находилось какое-нибудь развлечение. Сначала все в один голос сочувствовали Инне, которую на лужайке перед дворцом шейха Акбара укусил за мизинец юркий бурундучок: она наклонилась, чтобы погладить это прехорошенькое создание, бурундук же, сволочь, тяпнул ее так, что палец потом ныл несколько дней.
— А что если он болеет бешенством? — с тревогой вопрошала Инна, рассматривая густо обработанное зеленкой укушенное место. — Он ведь и меня мог заразить?
— Мог, — с серьезным видом кивала Ирина, отправляя в рот сочные виноградины. — Если этот зверь и вправду вирусоноситель, тогда ты скоро умрешь, сестра, и мы в Варанаси сожжем тебя на погребальном костре.
— А прах на рассвете развеем по Гангу, — подхватила Алевтина с переднего сиденья.
— Спасибо вам, друзья, за добрые слова, — с чувством сказала Инна. — Я знала, что вы сможете хорошо утешить.
Исчерпав запас издевательств по поводу увечной конечности Инны, мы немного послушали Любу: она кое-что рассказала о Варанаси и предупредила, что это — особое место в Индии, где сурово осуждается большинство человеческих пороков, к которым в других городах относятся более терпимо. Например, там категорически запрещается употреблять алкоголь — мало того, на улицах нельзя даже вслух упоминать о нем, потому что это может быть расценено индуистами как оскорбление.
О том, что нужно заранее созваниваться с хозяином гостиницы, где мы должны были остановиться по прибытии в Варанаси, вспомнили лишь поздно вечером. Люба деловито набрала его номер и услышала очаровательный ответ: дескать, вы бы еще позже позвонили — в отеле осталась только одна свободная комната, и, если хотите, ночуйте там всемером. Уже подступала полночь, искать другую ночлежку в совершенно незнакомом городе было неразумно, поэтому мы решили, что, под стать нашему автомобилю, это будет «специально модифицированная комната» — а что еще подойдет группе безумных русских туристов?
Около часа ночи мы въехали в какой-то абсолютно неосвещенный квартал, и только свет фар выхватывал из темноты узенькую дорожку, по обе стороны которой возвышались громады мрачных, неприветливых зданий. От одного из них отделился человек — Маниш поспешил вылезти из машины, чтобы спросить, не здесь ли находится Ishan Guest House. Человек посмотрел на него невидящим взглядом и, попытавшись сделать шаг, рухнул наземь — вот вам и город трезвенников. Наш водитель плюнул, выругался по-индийски и забрался обратно в машину. Снова набрали номер Мишры (так звали хозяина отеля), и с его помощью добрались-таки до искомого места — оно и впрямь оказалось совсем рядом.
У ворот дома, возле которого мы затормозили, стоял благородный старец в свободном белом одеянии — тусклый свет фонарика в руках старика делал его похожим на привидение. Это и был Мишра — он лично вышел нас встретить, дабы сообщить, что обычно здесь в полдень отключают свет, а дают его в час ночи, поэтому скоро в гостинице станет светло, ну а заселиться, дескать, мы можем и с фонариками. Еще Мишра поспешил обрадовать нас с Вовой, сказав, что нашлась и другая комната с парой свободных коек, поэтому нам не придется ночевать вместе с дамами, смущая их своих присутствием.
Оставив девочек в номере с большой кроватью и обширным матрасом на полу (с грехом пополам этого должно было хватить на пятерых), мы с Владимиром совершили в потемках сложный переход по лестницам и лабиринтообразным коридорам и вошли в комнату, на которую нам указал Мишра. К нашему изумлению, луч света выхватил из темноты нары, на которых полулежала женщина, отделенная от мира прозрачной москитной сеткой. В другом углу на таком же ложе дрых посапывающий во сне мужчина. Судя по всему, два пустующих места предназначались для нас. Меня в который раз посетило чувство, что я попал в кинофильм — на этот раз такой, где герой ночами ошивается по притонам с пьяницами и наркоманами обоих полов и вынужден вповалку с ними спать.
— Пошли-ка, на фиг, отсюда, — эмоционально сказал Вова, озвучив мою внутреннюю речь, — уж как-нибудь всемером уместимся на полу.
Едва мы с дополнительными матрасами и подушками вернулись к своим девочкам, Аля вручила нам походный стакан и произнесла заговорщическим шепотом:
— Значит, так, Люба сейчас принимает душ, а мы, пропащие души, быстро пьем виски — в конце концов, мы заслужили маленький праздник души…
Утром меня разбудил бьющий в глаза луч солнца. Первое, что я увидел, была висевшая на стене странная картина с надписью Sweet Home («Милый дом») — трудно было придумать более нелепое название для этого места, живо напоминавшего приют для бездомных, что вповалку спали на полу. Из соседнего здания доносился противный звук какого-то национального инструмента: прилежный ученик без устали играл экзотическую гамму, спотыкаясь в одном и том же месте перед верхней нотой. В сотый раз прослушав безнадежные попытки музыканта довести до совершенства кульминацию «произведения», я вышел из комнаты. Две молоденькие индианки удивительно практичным способом мыли коридор, просто выливая ведра воды на бетонный пол — вода стекала вниз по лестницам, а девушки лишь смахивали тряпкой оставшиеся лужицы. Я тут же стал жертвой их уборки, поскользнувшись на мокром бетоне и грохнувшись на пол — правда, довольно удачно, без ушибов и сотрясения мозга.
Перед выходом в город мы наслаждались божественным чаем в окруженном каменной оградой дворике гостиницы. Сейчас, при свете дня, здесь все выглядело совершенно иначе, было по-домашнему уютно. Мишра, угощавший нас собственноручно изготовленным фруктовым сахаром, больше не походил на привидение — скорее напоминал заботливого дедушку в большом семействе. Он приветливо желал доброго утра своим интернациональным постояльцам, которые неспешно выползали из номеров, одетые кто во что горазд. Мимо нас продефилировал лысый англичанин в развевающейся белой юбке кришнаита, шмыгнул небритый турок с обмотанным вокруг бедер махровым полотенцем, проплыла молодая испанка с растрепанными волосами и заспанными глазами, но почему-то в черном вечернем платье. Чувствовалось, что всем здесь исключительно хорошо, и, покидая гостиницу, на воротах которой красовались ярко-желтые знаки свастики, мы уже понимали, что готовы всем сердцем полюбить это чудесное место с его радушным хозяином.
Наш отель располагался в самом центре Варанаси, в древнейших кварталах, выстроенных вдоль Ганга, поэтому уже через десять минут мы стояли на берегу священной реки. Зачарованные открывшимся перед нами видом города, история которого насчитывает пять тысяч лет, мы начали наше неторопливое шествие вдоль берега.
Береговая линия была сплошь застроена гатами — живописными ступенчатыми сооружениями из камня, которые с древних времен служили местом ритуальных омовений индийцев. Вот и сейчас в мутных водах Ганга весело резвились взрослые и дети. Было не похоже, что они боятся подхватить какую-нибудь страшную инфекцию, наглотавшись всякой гадости, и в расцвете лет отойти в мир иной. Словно насмехаясь над смертельной опасностью, в реке стоял чернокожий муж с ярко окрашенными хной волосами и чистил зубы, тщательно прополаскивая рот водой из Ганга. Парня не смущало даже то, что в двух метрах от него купалось целое стадо буйволов с устрашающе закрученными рогами.
Интересно отметить, что помимо места для омовений, гаты веками использовались в качестве площадки для кремации покойников. Варанаси же известен как единственный из семи священных городов в Индии, где производится наибольшее число ритуальных сожжений. Погребальные костры здесь не гаснут ни днем, ни ночью, ибо сюда везут усопших со всех концов страны, доставляя их на телегах и автомобилях, в поездах и самолетах.
Продвигаясь вдоль берега и любуясь оригинальными старинными зданиями, замшелые стены которых были эффектно покрыты черно-белыми и цветными граффити, мы вдруг почувствовали, что запахло жареным — не было сомнений, что мы приближаемся к месту, где сжигали трупы. Вскоре мы увидели несколько огромных костров, пылавших близ реки. Несколько человек баграми поправляли дрова и сгребали к центру раскаленные угли. В глаза мне бросилась торчавшая из костра ступня — она ритмично подергивалась кверху, будто ее хозяин напоследок разминал ноги. Костровый работник прервал гимнастические упражнения покойного, багром упихав его непослушную пятку под дрова.
К скамейке, на которую мы присели, чтобы издали понаблюдать за процессом, подошел пожилой индиец и на хорошем английском сказал, что он много лет занимается похоронным бизнесом, унаследовав дело своего отца. Он поведал, что, согласно верованиям, душа человека, сожженного на берегу Ганга, освобождается от цикла реинкарнаций, именно поэтому люди порой затрачивают огромные суммы, лишь бы провести погребальные церемонии в Варанаси. Трупы животных, продолжал наш словоохотливый гид по царству мертвых, не сжигают, так как у них нет души, а бросают в реку, где живые организмы помогают плоти разложиться, высвобождая таким образом оставшиеся природные элементы. Наравне с животными в Ганг сбрасывают без сожжения трупы нищих и беременных женщин (считается, что они своими страданиями еще при жизни заслужили освобождение души), а также тела детей и незамужних девушек, которые не успели загрязнить карму грехами и поэтому не нуждаются в очищении души на костре.
Пока он говорил, на верху лестницы, ведущей к месту сожжения, показалась группа людей, выполнявших какие-то любопытные действия: они с громкими ритмичными песнопениями сбегали по ступеням вниз, неся на шестах тело человека, полностью накрытого золотым покрывалом. Подбежав к Гангу, они положили тело таким образом, чтобы покойник наполовину оказался в реке, и, открыв ему лицо, стали зачерпывать ладонями воду и лить ее в рот усопшему. На мой вопрос, зачем они это делают, похоронных дел мастер ответил, что эти люди, родственники умершего, только что в специальном доме завершили семичасовой ритуал прощания с ним и принесли его сюда, чтобы, по верованиям, человек в последний раз перед сожжением мог совершить омовение и напиться. Рассказав все это, славный малый получил от нас честно заработанные сто рупий и ушел восвояси, а мы побрели дальше, находясь под сильным впечатлением от увиденного.
Мы продвигались к гату, где вскоре должна была состояться Ганга-Пуджа — ежевечерняя церемония поклонения великой реке. По мере нашего приближения к этому месту стали все чаще попадаться персоналии, выглядевшие экзотично даже на фоне ярко разодетых индийцев. Навстречу нам шел бородатый человек в длинном черном одеянии с золотой перевязью, лицо которого было густо выбелено и представляло собой театральную маску. Возле воды на полосатой подстилке сидел абсолютно голый темнокожий толстяк со смешным узелком на макушке — он тоже принялся наносить на лицо белила в тот момент, когда я его исподтишка заснял. Один седобородый дед в оранжевой чалме и с тремя красными полосами на лбу сам настоял, чтобы я его сфотографировал, а потом, прохиндей, потребовал за свои модельные услуги десять рупий. Тоже мне бизнесмен нашелся.
Добравшись до нужного гата, где бойко шла торговля предметами для предстоящей церемонии (продавали наборы из цветов и свечей, жестяные талисманы в виде солнышка и прочую мелочь), Люба позвонила лодочнику, который на следующее утро должен был обеспечить нам встречу восхода солнца на реке. Через десять минут появился незатейливо одетый парень с внешностью скорее малайзийца, нежели индийца. За его неулыбчивой серьезностью угадывалась внутренняя утонченность, не слишком характерная для представителей рабочих профессий. Люба тут же оседлала свой излюбленный деловой тон, при помощи которого она общалась с местным населением (чтобы все сразу понимали, кто тут высшая раса), и холодно поинтересовалась у лодочника, сколько стоят его услуги. Сону (так звали парня) спокойно ответил, что обычно люди платят столько, сколько им подсказывает сердце, поэтому пусть клиент сам определяет «цену вопроса», а для него, мол, деньги не представляют большой ценности. Любаша разнервничалась и заявила, что если он намерен вилять и избегать открытости в переговорах, то пусть катится ко всем чертям, а мы наймем другого владельца лодки — благо, их тут сотни, желающих заработать на туристах. Насилу ее уговорили не обижать такого приятного и обходительного человека, тем более что Амит заранее предупредил, что максимальная цена за прогулку по реке — двести рупий, поэтому незачем устраивать битву из-за нескольких грошей…
Церемония оказалась завораживающей. Неспешно протекающее в синих сумерках действо постепенно вводило в транс монотонными песнопениями, густым ароматом витавших в воздухе благовоний и синхронными движениями участников шоу, которые исполняли ритуальные танцы с дымящимися медными сосудами и пылающими факелами в виде кораблей. Тысячи людей смотрели церемонию, сидя на ступенях гатов, а еще тысячи наслаждались этим в высшей степени театральным действием, отплыв на больших лодках примерно на сто метров от берега. Эти лодки, набитые людьми в невероятных одеяниях, сами по себе представляли фантастическое зрелище.
После церемонии мы попросили Сону проводить нас до знаменитого кафе Blue Lassi Shop, где, по рассказам нашей знакомой, тайком продавали традиционный молочный напиток ласси, начиненный марихуаной. Назывался нелегальный коктейль «бангласси». Когда мы пробирались сквозь лабиринт узеньких улочек, доступных исключительно для двухколесного транспорта, я поинтересовался у лодочника насчет этого таинственного напитка. Сону испуганно зашикал и вполголоса произнес, что на улице слово «бангласси» лучше не произносить, особенно если поблизости бродят вооруженные полицейские — а их тут было пруд пруди.
Кафе оказалось совсем крошечным. Это было узкое прямоугольное помещение с ярко-синими стенами, больше напоминавшее просторный шкаф: в нем умещался всего один длинный стол с двумя лавками по сторонам. Еще две короткие скамейки стояли в дальних углах — словом, одновременно здесь могло уместиться не больше десяти человек. Однако, судя по надписям, оставленным на стенах посетителями со всех концов света, тут побывали тысячи людей — местечко явно пользовалось популярностью. Двери в кафе не запирались, отчего ситуация казалась комичной: посетители распивали запрещенный напиток на глазах сотен прохожих, которые сновали туда-сюда буквально в метре от «преступного» стола.
Распрощавшись с Сону до утра, мы заказали один бангласси на всех, упрятав его среди обычных фруктовых коктейлей. На правах организатора путешествия половину напитка прикончила Инна, ну а остальным досталось буквально по глоточку. Было вкусно — это все, что я могу сказать по поводу дегустации веселящего коктейля. Пока мы «наркоманили», снаружи послышались звуки уже знакомых песнопений, а в следующую секунду мимо нас промчалась группа людей с носилками, на которых лежал человек, накрытый золотым покрывалом. Ого, сказали мы: одно дело — наблюдать за похоронной процессией издалека, и совсем другое — быть чуть ли не ее участником. В который раз за день у меня возникло ощущение, что я попал в кинофильм. Не прошло и десяти минут, как сцена в точности повторилась. Нереальность и даже абсурдность ситуации почти умиляла: мы тут, можно сказать, радуемся жизни, а рядом, на расстоянии вытянутой руки, молниеносно проносится облаченная в золото смерть — ну не странно ли? Когда же в пределах следующего получаса перед нами пронесли еще четырех покойников, мы просто перестали обращать на них внимание. В конце концов, здесь никого не удивишь постоянным присутствием смерти, ведь Варанаси не зря называют «городом мертвых».
На следующее утро мы покинули гостиницу, когда было еще совсем темно, чтобы встретить восход солнца в лодке нашего молчаливого знакомого Сону. Мы отплыли на середину реки, так что перед нами открылась великолепная панорама целого города, который огромным амфитеатром раскинулся на берегу Ганга. По традиции, загадав желание, мы опустили в воду венки из маленьких белых бутонов и зажженные свечи, лежавшие на жестяных блюдцах среди красных цветков. Неспешное течение подхватило их. Они начали медленно удаляться от нас, но еще долго были заметны отражавшиеся в реке крошечные огоньки, плывущие в никуда, в объятия Вечности.
Солнце поднималось над великим Гангом, мы медленно скользили вдоль берега. Несмотря на ранний час, жители Варанаси выходили к реке, чтобы совершить первое ритуальное омовение. Мальчики и мужчины раздевались до трусов, а женщины входили в воду прямо в своих роскошных сари — культура страны по сей день не позволяет им носить купальники, поэтому индианок в бикини можно увидеть разве что в фильмах Болливуда.
Когда совсем рассвело, мы причалили к берегу, и Сону повел нас на прогулку в свой родной квартал, по пути немного разговорившись и рассказав о себе. Работать он начал в четырнадцать лет, когда его семья стала испытывать серьезные финансовые затруднения и больше не могла оплачивать обучение сына в школе. С тех пор, подобно своему отцу, Сону работает лодочником, оказывая платные услуги иностранным туристам. Нет, он нисколько не влюблен в свою профессию, но чем еще он может зарабатывать, не имея в свои двадцать девять лет даже полного среднего образования? Ну, разве что мелким бизнесом заниматься, особенно в пору летних наводнений, когда Ганг разливается так, что жители прибрежных районов вынуждены месяцами жить на крышах пятиэтажных домов — понятно, что в такое время ни о каком туризме здесь не может быть и речи.
Сону сказал, что хочет познакомить нас со своим другом, удивительным человеком по имени Ашвини, который жил в этом квартале. Он привел нас к дому в тупике улицы, но, чтобы попасть в него, нам пришлось переступить через тушу бездомной умирающей коровы, валявшейся в куче отбросов. (В Индии никому в голову не придет прервать жизнь священного животного, даже если всем ясно, что оно обречено, поэтому истощенная корова может целую неделю проваляться на тротуаре до того, как испустить дух.)
Дверь открыл высокий человек грязноватой наружности, одетый в рабочие джинсы и неказистую рубашку, — это и был друг лодочника. Мы вошли в каменное помещение, где густо пахло навозом и вокруг колонн бродили три холеные коровы на цепях. В ответ на восклицание Ирины о том, что это так мило — держать дома животных, Ашвини возразил: дескать, это не животные, а члены семьи. Он сказал, что сейчас приготовит для нас чай, и открыл дверь в комнату, из которой как раз выходил пожилой мужчина, одетый лишь в кусок белой ткани, обернутой вокруг бедер. Хозяин указал на него рукой и гордо сказал, что этот человек — его дядя и учитель в одном лице. На мой вопрос, чему же обучил его дядя, Ашвини сказал, что их семейство вот уже четыреста лет из поколения в поколение занимается созданием природных лекарств и благовоний для ароматерапии.
Для того чтобы войти в комнату, нужно было сильно наклониться, так как дверной проем был необыкновенно низкий. Ашвини объяснил, что традиционно в индийский дом входили именно так, поклонившись земле, ибо этим человек показывал, что он оставляет у порога всю гордыню и проявляет уважение к хозяевам или членам семьи. Все стены в комнате были покрыты от пола до потолка деревянными полками, на которых стояли тысячи флаконов с ароматическими маслами, порошками и мазями.
Дождавшись, когда принесут чай и все рассядутся по лавкам, что стояли по сторонам этой парфюмерной лаборатории, Ашвини принялся рассказывать о своей продукции. Едва он заговорил об ароматах, с ним произошли поистине волшебные метаморфозы: этот «коровий мальчик» на наших глазах превратился в мага и одновременно непревзойденного шоумена. Надо было видеть, с какой непередаваемой грацией он погружал в кипарисовое масло стеклянную палочку, а потом наносил ее кончиком благоухающую точку на запястье или лоб одного из нас. Надо было слышать, с какими изысканными интонациями он выговаривал фразу, будто пропевая мелодию из арии: «And this oil is used for beau-u-u-ty» («А это масло используется для красоты»). Надо было ощущать то коварное гипнотическое мерцание, что излучал Ашвини, неспешно вращая у нас под носом серебряную курильницу и одурманивая наше сознание дымящимся порошком сандалового дерева. А потом он называл цены на свои товары, и цифры звучали сладчайшей музыкой в наших ушах: «Пачули — тысяча рупий… сандал — две тысячи рупий… розовое масло — три тысячи…»
— Отчего же так дорого розовое масло? — глядя на парфюмера влюбленными глазами, спрашивала Ирина.
— Так ведь оно создано для красоты, — мягко отвечал Ашвини, пожимая плечами — не раздраженно, а как мудрец, знающий истинную ценность всякой вещи. И все вопросы сразу отпадали, и становилась понятной эта простая истина, и руки сами собой извлекали деньги из кошельков.
Видит бог, я не собирался ничего покупать, но, увлекаемый всеобщим безумием, я метнулся в соседнюю комнату, где лежала моя сумка с бумажником, и поспешил обратно. Пребывая в состоянии эйфории, я забыл о высоте здешних дверных проемов и со всей дури вмазался лбом о притолоку. Удар был таким сильным, что на несколько мгновений я даже потерял ощущение того, где я нахожусь, а когда пришел в себя, увидел, что вокруг меня испуганно носятся девочки и мальчики. Обнаружив, что со лба у меня стекает кровь, я почувствовал дурноту и позволил уложить себя на лавку. Прервав сеанс обработки клиентов, Ашвини куда-то выбежал и вернулся с чашкой горячего молока и горсткой лекарственного порошка — он велел мне все это проглотить и заесть кусочком фруктового сахара.
Надо мной озабоченно склонилась Наташа. Она проверила ссадину у меня на голове и сказала, что лучше всего ее было бы зашить, как она это делает своим детям в случае необходимости. Увидев, однако, что я при этих словах зеленею и покрываюсь холодным потом, готовый рухнуть в обморок, она смилостивилась и просто заклеила рану медицинским клеем — понятно, что вместе с чубчиком. Ашвини снова принялся обрабатывать посетительниц, а я вышел в помещение с коровами, чтобы проветрить мозг от дурмана благовоний. Сев в кресло, я закрыл глаза, а когда вновь открыл их, увидел молоденького индийца, который стоял рядом и сочувственно глядел на мою мученическую физиономию.
— Меня зовут Лалит, и я сейчас исполню для тебя танец, — пообещал он, — очень красивый. От него люди быстро выздоравливают.
Он отошел к столбам с коровами и начал изображать какие-то танцевально-ритуальные движения. Мне стало смешно, и я в самом деле почувствовал себя лучше. Потом парнишка рассказал, что его мечта — уехать после школы и стать знаменитым болливудским актером. А сейчас, дескать, он занимается дизайном современной одежды и, если не станет звездой экрана, обязательно прославится как модельер.
— Кстати, сейчас мы пойдем на шелковый рынок, — сказал Лалит, — я сюда специально за вами пришел.
Вскоре из волшебной парфюмерной комнаты вышли сияющие и благоухающие дамы. Ашвини, показавшийся следом за ними, выглядел несколько отстраненным и равнодушным. Вероятно, сорвав свой немалый куш с иностранок, он не хотел больше утруждать себя, изображая чаровника и дамского угодника. А может, просто устал после «спектакля»: влюбить в себя за десять минут целую армию женщин — задача, знаете ли, не из легких.
Когда Вова открыл входную дверь, намереваясь покинуть дом, в помещение заглянула какая-то уличная корова и трубным голосом издала то ли приветственное, то ли прощальное мычание. Трудно было бы найти более впечатляющую финальную точку для нашего визита к потомственному творцу ароматов, но тем не менее она нашлась. Едва мы вышли за порог, мне на голову с крыши упал кусок некой твердой субстанции — на мое счастье, она не была тяжелой, а то, боюсь, этот день навсегда потерял бы для меня свое очарование. Тем не менее я усмотрел в этом событии некий знак, который мне еще предстояло разгадать…
Люди в магазине шелка, куда нас привел Лалит, устроили перед нами очередное представление. Кажется, спектакли с демонстрацией товара в индийских магазинах являются обычным делом. Торговцы и сами получают удовольствие от такого общения с потенциальным покупателем, ну а человек, просмотревший шоу, вынужден купить хоть маленькую вещицу просто даже из уважения к «исполнителю», так что доля прагматизма со стороны хозяев лавок здесь все же имеется.
Когда друзья Лалита начали раскладывать на прилавке тончайшие шарфы и платки, разворачивать великолепные отрезы тканей, раскидывать исключительные по красоте накидки и огромные покрывала ручной работы, девочки бросились скупать все, что попадало им в руки — в этом царстве струящегося шелка, переливающегося на свету всеми мыслимыми оттенками, трудно было не сойти с ума, поэтому шопинг в самом деле получился безумным.
Люба, выглядевшая бледноватой, прилегла на лавку в стороне от торгового буйства. Когда я подошел к ней, чтобы продемонстрировать чудный шарф, который я вознамерился себе приобрести, она с удивлением сказала:
— Я-то думала, что вы будете с утра до ночи ходить по храмам и в день посещать по три-четыре службы, а вы устроили какое-то сумасшествие, покупая всю эту дребедень — что у аптекаря вашего, что здесь. Не понимаю, зачем вам вообще нужно было ехать в Индию…
Бедная Люба вообще много чего не понимала по поводу нашей группы, но главный удар ее еще ждал впереди. Когда мы, расплачиваясь с Сону за работу, отдали ему не традиционные двести рупий, а целую тысячу, Люба испытала настоящее потрясение. Она не видела изумленных глаз молодого лодочника, не замечала, что он весь просиял от такой неслыханной щедрости и его благодарность просто не знает границ — кто знает, возможно, эта сумма равнялась его месячному заработку. Люба знала только то, что мы совершенно неразумно и глупо превысили Амитов бюджет и в очередной раз поспособствовали развращению здешних работяг, которым и так нужно постоянно указывать, где их место.
Наверное, в этот момент Люба и начала заболевать. Когда мы ехали на тук-туке в гостиницу, она чувствовала сильное головокружение и тошноту, хотя изо всех сил пыталась изобразить бодрость. В конце концов, Любаша сдалась и признала, что ей нездоровится.
— Надеюсь, это не смертельно, — выдавливая из себя улыбку, пошутила она.
— Не переживай, Любаня, — мягко сказала сидевшая рядом с ней Аля, — если ты умрешь, мы сожжем тебя на погребальном костре, а прах на рассвете развеем по Гангу…
— И в память о тебе напишем книгу о том, как ты любила путешествовать в дальние страны, — с переднего сидения донесся голос Ирины…

 

4. Как на именины Инны мы примчались в Ришикеш


Сейчас самое время открыть карты и наконец-то сообщить читателю о цели нашей поездки в Индию: мы приехали сюда, чтобы веселой гоп-компанией отпраздновать юбилей Инны — такая вот серьезная причина. Идея отметить свой день рождения с друзьями именно на индийской земле (причем непременно в сари) зародилась у нее года за два до путешествия и долгое время оставалась эфемерной мечтой, которая, однако, вдруг начала уплотняться и в один день превратилась в реальную возможность. «А почему бы и нет, — твердо сказала Инна, — в конце концов, в жизни раз бывает… тридцать с чем-то лет».
Первая часть программы — покупка сари — была выполнена в священном городе Варанаси, а юбилейные торжества с распитием оставшегося российского коньяка и поеданием индийских фруктов предполагалось провести в еще одном святом месте — городе Ришикеше, который был финальным пунктом нашего автомобильного путешествия и находился уже в другом штате — Уттаркханде.
Так как Люба накануне отъезда проявляла все классические признаки недомогания, то мы решили оставить ее в гостинице у Мишры для лечения, но перед самым отъездом, наглотавшись таблеток, она вдруг заявила, что чувствует себя необыкновенно бодро и готова и дальше нести свой крест… в смысле, продолжать с нами путешествие. Делать нечего, пришлось брать девочку с собой.
Первая часть пути ничем особенным не отличалась, если не считать того, что водитель через каждые двадцать минут выбегал из машины, что-то с интересом разглядывал в задней ее части, а потом невозмутимо продолжал рулить. Часа через два мы решили, что пора слегка перекусить, и попросили Маниша выследить какую-нибудь придорожную харчевню. К тому моменту мы уже усвоили одну национальную особенность: чем грязней и отвратительней по виду было едальное заведение, тем вкусней и разнообразней там готовили. Поэтому, когда Манишка указал на стоявший у дороги закопченный сарай с отверстиями вместо окон и дверей, девочки радостно захлопали в ладоши и велели останавливаться.
Белозубый парень, болтавший с кухонными работниками у закутка с глиняными печами, поспешил усадить иностранных гостей за стол с облупленной голубой краской, небрежно смахнув с него толстый слой пыли. Затем он бухнул на стол ведерко с водой (не исключено, что питьевой) и поставил перед каждым по стакану. Заметив, что посетители не спешат пить из ведра и вообще отодвинули его к самому краю, официант забрал посудину и взамен принес воду в бутылках, тоже густо покрытых пылью. Наташа улыбнулась ему и жестами попросила отогнать стаю жирных назойливых мух, которые в предвкушении обеда вились прямо над столом. С выражением «no problem» на лице парень включил висевший напротив вентилятор, и гадкие насекомые тут же исчезли из поля зрения. Такой простой, но эффективный способ борьбы с летающей нечистью в Индии используется повсеместно: в городских ресторанах вентиляторы висят над каждым столом, да и в деревенской столовой вроде этой всегда найдется парочка спасительных «ветродуев».
С помощью Любы и Маниша мы сделали заказ: шпинат с сыром, национальные лепешки чапати и роти, цветная капуста со специями, соус карри, рис с овощами и черный чай, который в Индии варят до густоты и пьют с огромным количеством сахара. Протягивая бумажку со списком блюд официанту, Ира поинтересовалась, где тут находится уборная. Парень озадаченно на нее посмотрел, повертел головой по сторонам и сделал неопределенный жест, показывая куда-то за угол сарая. «Понятно», — сказала Ира, хотя, конечно же, ей ничего не было понятно, и женская часть нашей группы отправилась на поиски туалетов, с которыми, как в один голос утверждают все путеводители по Индии, здесь царит полная неразбериха.
Первой с поисков вернулась Наталья. Хохоча, она поведала, что никаких уборных или хотя бы выгребных ям здесь и в помине нет, но в твоем распоряжении имеется все чисто поле.
Потом вернулась Алевтина, которая единственная из всей группы снимала индийскую действительность на видеокамеру. С круглыми от изумления глазами она вынырнула из кухонного отсека и воскликнула:
— Вы знаете, как они готовят для нас чапати? Прямо на полу раскатывают лепешки, подстелив какую-то газетенку — не слишком же они утруждаются соблюдением санитарных норм. Правда, я заметила, что все кастрюли и сковородки у них содержатся в идеальной чистоте, так что расслабьтесь, друзья мои, травить вас здесь никто не будет.
Успокоенные Алиным культурологическим открытием, мы тем не менее перед обедом традиционно продезинфицировали руки, стол и посуду, сперва обработав их спиртовым раствором, а затем тщательно протерев антисептическими влажными салфетками, которые в огромном количестве привезли из дома. Особенно потрудились над чайными ложечками, увидев, что наш официант вытер их прямо о свои портки неопределенной свежести…
После обеда мы еще какое-то время ехали. Маниш так же регулярно выскакивал из машины и задумчиво чесал в голове, а при въезде в следующий городок он остановился, велел всем выбираться наружу и объяснил, что авто требует небольшого ремонта, минут на десять. Когда Наташа окинула взглядом неполадку, она побледнела и воскликнула:
— Вы в курсе, что заднее колесо держится на одном болте?! Все остальные по дороге повылетали! Да если бы оно соскочило даже на такой смешной скорости, с которой мы ехали, нам бы всем головы поотрывало! Я водитель и знаю, о чем говорю — насмотрелась на последствия всяких «неполадок». Сама с двумя детьми побывала в кювете в перевернутом автомобиле.
Пока Маниш бегал в автомастерскую за механиками, мы сидели на большом пыльном столе перед открытыми торговыми лавками. Люди, работавшие в них, то и дело бросали заинтересованные взгляды на компанию белокожих иностранок, одетых в индийские паджабы. По пыльной дороге проходили местные жительницы в черных платьях до пят и в парандже — открытыми оставались лишь огромные черные глаза. Они окидывали нас быстрым, цепким взглядом исподлобья и невозмутимо шли дальше. Мы поняли, что попали в одно из мусульманских поселений. И невольно вспомнили о яркой роли исламистов в новейшей мировой истории. И почему-то захотели побыстрее отсюда свалить.
Приведенные Манишем рабочие полчаса колдовали с колесом, а потом сказали, что здесь, на улице, ничего починить нельзя и необходимо доставить машину в автомастерскую, которая, к счастью, находилась в двухстах метрах отсюда. Наш водитель на черепашьей скорости повел авто вслед за мастеровыми, а мы принялись изучать карту Индии, чтобы определить, где мы вообще находимся и сколько нужно добираться до ближайшего большого города. Задачу по спортивному ориентированию мы провалили, потому что попросту не ведали, как называется данная местность, и делегировали Ирину узнать название у работников аптеки, возле которой сидели.
Оглянувшись минут через десять, мы увидели очаровательную картину: Ира, ни дать ни взять иностранная королева, восседала в окружении дюжины местных чернявых парняг, которые зачарованно смотрели на нее, не отрывая глаз и разве что не раскрыв рот. А наша звезда международной дипломатии, закинув ногу на ногу и небрежно жестикулируя в вибрировавшем от зноя воздухе, что-то бойко им втирала. Парни все как один снимали Ирину на камеры сотовых телефонов: вероятно, их городок не так уж часто навещали красивые белые леди, поэтому такое событие было необходимо увековечить, чтобы потом взахлеб рассказывать о нем своим друзьям, наглядно демонстрируя, как все происходило. Ира произвела на жителей Джагдиспура (так назывался этот населенный пункт) столь неизгладимое впечатление, что хозяин аптеки сбегал в лавку на другой стороне улицы и принес для всех нас чай масала — традиционный индийский напиток, который пьют из одноразовых глиняных пиал, а сами пиалы потом разбивают тут же об асфальт.
Между тем прошло больше часа, а автомобиль все не был готов. Мы пошли к Манишу, чтобы оценить серьезность ситуации, и увидели сногсшибательное зрелище. Два каких-то подростка валялись в дорожной пыли, киркой и молотом выковыривая колесо из нашей машины, а у покосившейся сараюшки без окон и дверей (это и была автомастерская) стоял третий тинэйджер, готовый в случае чего поднести другой необходимый инструмент — стамеску, там, или рубанок, мало ли что могло потребоваться. Наша Наталья, едва не упав в обморок при виде такого ремонта, заявила, что в этой машине она больше никуда не поедет, потому что жизнь ей дороже. Напрасно Манишка говорил, что здешние мастера знают свое дело и через двадцать минут автомобиль будет как новенький — Наташа ничего не хотела слышать и попросила Иру позвонить Амитке с просьбой выслать сюда другую машину.
Переговоры оказались более чем эмоциональными. Наверняка весь Джагдиспур слышал, как Ирина по телефону упрекала Амита в недостаточно хорошей организации нашего путешествия и требовала незамедлительно доставить сюда комфортабельное такси вместо этой развалюхи, за которую мы заплатили бешеные деньги и где даже ноги вытянуть нельзя. Наша больная (в хорошем смысле слова) Любаша вконец расстроилась. Заплакав, она сказала, что доверяет Манишу и, когда колесо поставят на место, поедет вместе с ним. Потом добавила, что с нашей группой она только портит себе карму.
Прошло еще часа два. Солнце начинало садиться, и надо было все же что-то предпринимать с транспортом. Никому не хотелось ночевать в мусульманской деревне и даже просто шарахаться в темноте по улицам, потому как ведь никто не знает, что у здешних жителей на уме. Сейчас они улыбаются, а потом, тьфу-тьфу-тьфу, порежут где-нибудь за углом — примерно в такие тона окрасились мысли и разговоры русских путешественниц под воздействием жары, газетных страшилок и неопределенности настоящего момента.
Чтобы совершить хоть какое-то полезное действие, мы с Ириной вернулись к нашим аптекарям, которые уже завершали рабочий день, и попросили вызвать нам большое такси до ближайшего города. Через сорок минут (вместо обещанных пятнадцати) приехал старенький грузовичок, готовый вместить шестерых пассажиров, и почти в тот же момент подоспело известие о том, что наш автомобиль отремонтирован, поэтому Люба, как и планировалось, могла ехать с Манишем. Все облегченно вздохнули и сердечно распрощались с местным населением, которое напоследок совершенно бесшумно обступило плотным кольцом заезжих гостей — блин, вот так и разрывают заживо на мелкие кусочки, поделилась потом Аля своими ощущениями от прощальной сцены с этими знойными мужчинами.
Впервые за все наше индийское путешествие мы наконец-то поехали, что называется, с ветерком, с нормальной скоростью, как и положено на хайвэе. Амитка нам уже говорил, что если человек научится управляться с авто в Индии, то он сможет водить где угодно. Мы тогда вежливо улыбнулись и промолчали, потому что, казалось, только дурак не сумеет проехать по индийскому городу с его неторопливым движением и рассудительными водителями. А оказалось, Амит был прав и мы просто не знали особенностей национального вождения. Наш новый водила (хромой, беззубый, весь какой-то контуженный и тяжело дышавший) помчался как ненормальный, причем мы сразу перестали понимать, по какой линии едем — справа или слева. Он просто сновал как челнок туда-сюда, но по большей части мчался прямо посреди дороги. Тут вдруг оказалось, что другие водители такие же безбашенные, как и наш: они все норовили обогнать нас, непрерывно сигналили, выныривали из самых неподобающих мест и вообще устраивали на дороге не поддающийся описанию кавардак. Наша бедная Наталья, что по легкомыслию уселась спереди, в который раз за этот день пережила культурный шок, когда мы едва не столкнулись лоб в лоб с огромным грузовиком, мчавшимся нам навстречу почему-то тоже по центру дороги. Она громко взвизгнула и закрыла глаза руками, но в этот самый момент оба водителя технично разошлись каждый по своей стороне трассы, и, к счастью, все остались целы.
За ту пару часов, что мы ехали до города Лакнау, мы еще не раз становились свидетелями дорожных чудес, которые, наверное, могли произойти только в Индии. Какое-то время ехавший впереди нас грузовик внезапно, ни с того ни с сего, въехал на всей скорости в здоровенное раскидистое дерево, и оно повалилось на проезжую часть буквально в полусотне метров от нас. Странный водитель грузовика даже не подумал затормозить и спокойно поехал дальше — наверное, поспешил скрыться из опасения, что его остановят полицейские. А потом, подъезжая к шлагбауму у железнодорожного полотна, наш лихач, невзирая на приближающийся поезд, нагло поехал прямо на полосатую перекладину, которую уже успели опустить, и — вы можете себе представить такое в России?! — шлагбаум снова подняли, а мы невозмутимо проехали, избежав еще одного томительного простоя в пути. Наташа потом призналась, что за то время, пока мы ехали с новым водителем, спина у нее не успевала просыхать от холодного пота.
Однако все испытания рано или поздно заканчиваются, и спустя еще день относительно комфортабельного путешествия — на этот раз в двух просторных автомобилях, которые заказал для нас Амит — мы в одиннадцать часов вечера прибыли в Ришикеш — «город обезьян и ашрамов». Амитка с несколько сконфуженным видом (это ведь по его вине мы прошли через такие опасные приключения) встретил нас у входа в гостиницу Raj Mahal Hotel. Наскоро расселившись по номерам, в которых, наконец-то, имелись почти все блага цивилизации (и даже настоящая ванна с горячей водой!), мы собрались у Инны в комнате, чтобы отметить ее день рождения. Именинница, наскоро замотавшись в сари, исполнила для нас индийский танец — движения она тут же взяла из дурацкого клипа, который крутили по местному телевидению. В особо эмоциональных местах она издавала озорное восклицание «Аччь!», как делали все певицы-индианки, и получалось это у нее совершенно неподражаемо — в общем, выступление удалось на славу, получился готовый сценический номер. Но главное, несмотря на все препятствия, учиняемые коварной индийской действительностью, мы успели-таки ровно в полночь поднять бокалы — сначала за здравие юбилярши, а потом за то, чтобы в нашей безумной группе привилась традиция отмечать дни рождения в местах не менее экзотических, чем эта страна.
Утром мы вышли на балкон и застыли от восторга: гостиницу окружали великолепные высокие горы, и от этого воздух здесь был необыкновенно свежий и бодрящий, — а мы вчера ночью и не заметили, в какой райский уголок нас привезли. По крыше нашего отеля и близлежащих зданий расхаживали важные обезьяны, которые всем своим видом показывали, кто тут хозяин. С одним из таких хозяев мы столкнулись прямо во время утреннего чаепития у Инны в комнате — Наташа попыталась выйти на балкон, но, вскрикнув, тут же энергично захлопнула дверь.
— Ой, — сказала она растерянно, — к нам в гости, кажется, орангутанг пожаловал.
Я осторожно вслед за ней приоткрыл дверь — в метре от меня на перилах сидел огромный волосатый обезьян едва ли не с меня ростом. Мы серьезно смотрели друг на друга — он не шевелился. Я решил, что обмениваться с ним рукопожатием, пожалуй, не стоит, потому как общеизвестно, что обезьяны, особенно дикие, являются носителями СПИДа. Да и потом, если такая огреет по башке, мало не покажется. Поэтому я осторожно закрыл дверь и предложил Але заснять это чудо природы на видео. Она сделала такую попытку, потому что ее тоже распирало любопытство, но впоследствии из этой исторической записи, длящейся всего две секунды, узнать можно было не слишком много поучительного: было только слышно, как скрипнула балконная дверь и в унисон с ней взвизгнула Аля, а видеоряд представлял собой лишь внезапно вспыхнувший и тут же померкший лучик дневного света.
После завтрака мы пошли гулять по городу, который из-за своего расположения в горах имел самый причудливый рельеф. Здесь не было ни одной ровной улицы, все они либо спиралевидно закручивались, либо сновали вверх-вниз — наверное, людям с нетренированными ногами в Ришикеше приходится несладко. Мы миновали узенькую торговую улицу, которая вместе со всеми лавками располагалась по сторонам крутой каменной лестницы, когда-то в древности выдолбленной прямо в горах. Конечно же, не удержались и по дороге впали в грех шопинга: я купил серебряный браслет и «поющую» чашу, а в одном магазинчике с товарами для просветления души все члены нашей изысканной компании приобрели себе по колоде карт с предсказаниями на каждый день.
Потом вышли на более широкую улицу, где бродили толпы «блаженных». Надо сказать, что Ришикеш считается местом паломничества всех кришнаитов и буддистов мира — подлинных и мнимых. Некоторые приезжают сюда с искренним намерением очиститься и живут согласно всем религиозным законам — такие, как правило, обитают в ашрамах, в уединении от людей и мирской суеты. На краю города есть местечко Maharishi Mahesh — заброшенный ашрам, который называют «битловским»: знаменитая ливерпульская четверка прожила там целый месяц в яйцеподобных кельях для медитации. (Конечно же, мы проникли в ашрам через «туристический» пролом в каменной стене и посидели в позе лотоса в этих удивительных двухэтажных «яйцах» с великолепной акустикой.)
Некоторые из оседающих в городе приезжих не охотятся за просветлением, но их привлекает ритуальность и таинственность жизни тех, кто «по-настоящему» погружен в религию. Они из любопытства или моды ради облачаются в рубище отшельника и методично превращают шевелюру на голове в так называемые дредлоки («ужасные локоны»). Это такая «прическа», при которой волосы не стригутся, не расчесываются и со временем превращаются в жесткие, практически негнущиеся патлы, иногда в несколько метров длиной. Считается, что по ним бог вычисляет истинного праведника и помогает ему быстро попасть в рай, попросту хватая его за волосы и затаскивая на небо.
Третью же группу составляют те, кто приезжает сюда побалдеть в расслабленном и неторопливом ритме индийского существования и потусоваться среди всех этих «неформалов» — как правило, это европейская и русская молодежь, которая благодаря дешевизне местной жизни может себе позволить оставаться здесь месяцами, не задумываясь о добывании средств на хлеб насущный. Специально для такой публики здесь существует кафе «Маленький Будда» — с превосходной атмосферой и отвратительной европейской кухней. Я оказался последним лохом, заказав там тосты и якобы грибной суп-пюре: весь корм был абсолютно непригоден для еды…
На улице «блаженных» за нами всю дорогу шел один харизматичный человек, увешанный национальными барабанами дхолак собственного производства. Он неустанно выбивал на них зажигательные танцевальные ритмы, по ходу успевая рассказать, что каждый день проделывает сюда путь в несколько десятков километров, чтобы продать свою высококачественную продукцию понимающим людям, какими, несомненно, являемся мы. Он развел нас с Натальей на то, чтобы мы купили себе по небольшому барабанчику. Мало того, наткнувшись на Наташку час спустя, он вынудил ее поменять купленный инструмент на барабан большего размера (с доплатой в триста рупий), убедив, что у него гораздо более глубокий звук. Разумеется, она не смогла отказать такому славному мужчине…
Потом по навесному мосту мы перешли через Ганг, который, в отличие от реки в Варанаси, здесь только начинался, поэтому был достаточно узкий, очень холодный из-за горных источников и имел незамутненный зеленый окрас. Девочки заранее решили, что они непременно пройдут обряд ритуального омовения именно в Ришикеше, где вода Ганга была необыкновенно чистая, и мы пошли вдоль обрывистого берега в поисках подходящего места для погружения. Найдя относительно пологий спуск, мы спустились, и наши красавицы, как истинные индианки, прямо в своих живописных паджабах с визгом вошли в ледяную воду и несколько раз окунулись. Теперь они могли быть спокойны: их карма была вновь чиста, как изумрудная зелень истоков священной реки. Программа путешествия была выполнена практически полностью — к сожалению…

 

Архив номеров

Новости Дальнего Востока