Борис МИСЮК

Дельфинолов

Небесно-голубая «Белуха», коротко гуднув звучным тепловозным тифоном, легко, безо всяких буксиров, отвалила от причала СРЗ, будто утерла нос всем промысловым судам, стоящим у соседних пирсов и не имеющим такого мощного подруливающего устройства и столь зычного гудка. Заложила пенный вираж и подобно крылатым «кометам» рванула на выход из бухты.
Мода на дельфинарии дошла до нас из америк-европ (и Москвы, которая тоже Европа). Хлеба и зрелищ! О, вопль народов всех времен. Сами хлеб не вырастим — за бугром закупим, слава аллаху, нефтебаксы не переводятся. А зрелищ — нате, хавайте, сколько влезет! Мировой футбол — прямо тут, в Сочах; гений бокса, тяж, чемпион мира Рой Джонс — в Москве, с нашим «десантурой» Дениской сразится; всяких шоу по стране, не говоря уже о телешоу, тысячи: певцы, актеры столичные, циркачи-шпагоглотатели летают по городам и даже весям; да и на местах, где губернаторы балдеют от футбола и актерок. Океанариум — нате. Дельфинарий — нате, вот она, «Белуха», голубой дельфинолов.
И вот она уже посреди Японского моря и уже выметывает кошельковый невод, окружая стайку белобочек. Скорость дельфинов, по замерам ученых, до тридцати шести узлов! Ни одному судну не угнаться. Однако «Белухе» маневр удается, и ее «кошелек» захлопывается, окружив стайку из полудюжины тихоокеанских белобоких дельфинов. Ход у «Белухи» в полтора раза медленнее. Как она обхитрила «скороходов морей», летящих гораздо быстрее?
Эта картинка меня буквально шокировала. Кошельковый невод — снасть внушительных размеров, тысяча двести метров длиной и двести метров высота «стенки». Ровно посередине длины к одному из поплавков, держащих верхнюю подбору невода на поверхности, прикреплен — я вижу — крошечный радиопередатчик, излучающий в воду сигнал — запись крика раненого дельфиненка о помощи. Ах, хитрованы! Белобочки, летящие-играющие в буруне перед самым форштевнем судна, мгновенно свернули направо и ринулись на помощь. Тем временем «кошель» захлопывается, и — дельфины в ловушке. Шесть белобочек — это ж целая команда для дельфинария! И так вот быстро! А интересно, сколько же дельфинариев в стране ждут свои заказы?
На телеэкране — убогое здание изнутри: облупившиеся стены, потолок, с которого свисают сталактиты. И голос диктора: «Московский дельфинарий довоенной постройки, которому уже более семидесяти лет, пришел в полную негодность и будет закрыт. В нем тысячи больных детей (ДЦП, аутизм, синдром Дауна) успешно проходили дельфинотерапию. Здание сгубила морская вода, и вот животных увозят в другие дельфинарии, а московские дети остаются...» Экран гаснет, но ненадолго. Загорается вновь, а на нем — сквозь мельканье и сетку — родной Владивосток, Спортгавань и дельфинарий с милейшими созданиями — белухами. Они выпрыгивают во весь свой великанский рост и нежно берут из рук тренера рыбу. А приморский диктор с грустью вещает, что финансирование дельфинария прекращено, он будет закрыт, а белух отправят в Японию.
Боже мой, так ведь там сейчас Фукусима-Хиросима. Как же можно?! И куда, кому, спрашивается, их тезка «Белуха» ловит еще и еще этих добрых животных? Впрочем, можно ли их, интеллектуалов моря, вообще называть животными?

Я попал на судно «Гринпис» как представитель Всемирного фонда дикой природы, WWF. Суденышко так и называется «MonitorGreenPeace». Монитор по-латыни: предостерегающий, а мониторинг — предостережение, слежение, контроль. Ну, а вообще-то мониторинг ведется чуть ли не прямо из Кремля, следящего за всякой золотой утечкой мимо их кармана, в частности за вывозом морепродуктов за бугор: дескать, воровать богатства России и с нами не делиться — не моги! Один из самых великих и самых красивых архитектурных ансамблей на Земле Русской — Кремль. Царя последнего убили и воцарились там убийцы. Самые настоящие, продолжающие убивать все живое — и народ, и природу.
Ну а Гринпис и WWF осуществляют совсем другой мониторинг, отслеживая как раз убийц. Мне очень симпатичен принцип, провозглашенный Гринписом: «Группа объединяет всех, кому небезразлично будущее нашей Планеты. Следите за нашими событиями, комментируйте их, участвуйте в акциях и приглашайте в группу друзей!»
И вот мой монитор держит курс на дельфинолов.
«Белуха» действительно отлавливает дельфинов для дельфинариев, но... О Господи, на самом деле это лишь прикрытие варварства XXI века!
Палуба «Белухи» — красная от крови. Она прямо так и называется: разделочная палуба. На ней убивают дельфинов и производят, если воспользоваться языком следователей, «расчлененку», которая затем спускается в цех, напоминающий прозектуру. Дельфиньи тела там кромсают целенаправленно: это — на тук, это — на консервы. Боже, они действительно делают консервы! Для кого?
Я уже настолько привык к дивному Божьему дару — получать мгновенные ответы на свои вопросы, что даже не удивляюсь. Ответ не заставляет себя ждать: для далекой столицы, для кремлевских «небожителей». В цехе чистенько, стерильно, здесь работают люди в белых халатах, как в больнице. Здесь делают консервы из дельфиньей печени, чем-то там зверски полезной. Для кого полезной? Ответ: для людоедов! А самое главное, на «Белухе» производят из семенников морских мачо препараты-афродизиаки. И это, это... СС, супер-секрет, который засекреченней даже Капустина Яра!
«MonitorGreenPeace» прижался к левому борту дельфинолова, а с правого борта матросы подсушивали невод. Наш капитан крикнул:
— Примите концы!
— Кто вы такие? — прогремел палубный динамик-«колокольчик» на «Белухе». — Откуда вы взялись, бляха медная?! Что вам угодно?!
— Патрульное судно Гринпис! Примите кончики!
— Немедленно отойдите от борта! Мы работаем по заданию правительства! Вы должны получить разрешение из Москвы!
— Гринпис — международная организация. И у нас на борту — полномочный представитель Всемирного фонда дикой природы.
— О-о-чень приятно! — съязвил кэп «Белухи» и тут же взял, как говорится, на полтона ниже. — Я рад бы с вами, ребята, познакомиться поближе, но вы тоже меня поймите! Я не хочу потерять работу!
— Добро, капитан! Но включите хотя бы УКВ, шестнадцатый канал!
— Добро, до связи!
Монитор легко отшвартовался (мы тоже не лыком шиты, подрулька и у нас есть), заложил крутой вираж, благо, море штилевое, и пошел на циркуляцию вокруг «Белухи». Я с крыла мостика снимал на видео мечущихся в неводе белобочек. В рубке наш капитан уже связался с капитаном дельфинолова.
— Говорит капитан монитора, Роман Месяц. Прошу на связь, прием!
— А, уже на связи. Здравствуйте! Меня зовут Дмитрий, будем знакомы.
— Надеюсь, будем. Хотя вы не назвали свою фамилию.
— Фамилия, в отличие от вашей, редкая — Иванов. Я вижу, вы нас снимаете?
— Да, снимает представитель Всемирного фонда дикой природы.
— Я бы не советовал ему делать это.
— И я бы не советовал вам делать то, что вы делаете.
— Мы с вами моряки, Роман, так ведь? И оба на службе, каждый на своей. Я предлагаю встречу и разговор накоротке. Сейчас закончим выборку невода, спустим мотобот, и я, если не возражаете, прибуду на ваш борт.
— Добро, ждем!
В крошечной каютке Романа кок, он же стюард, накрыл стол на троих. И вот уже бот «Белухи» подошел, и кэп, здоровенный мужик, с Петра I, в простом рабочем реглане защитного цвета, поднялся к нам на борт. Роман встретил его.
Приветливый взгляд гостя переходил с Романа на меня, скользнул по переборкам с цветными копиями кадров документального сериала «Китовые войны». Выпили, похрустели огурчиками, и лишь после этого Роман задал вопрос, которого все трое ждали:
— Официально «Белуха» отлавливает животных для дельфинариев?
Гость кивнул.
— Но... — Роман помедлил, — мы же все видели!
— Скажу вам честно, лучше б вы ничего не видели.
— Это что, угроза?
— Нет, конечно. Вы мне вполне симпатичны, ребята...
— Мы не ребята, мы — Гринпис. — Рома разлил по второй. — Но за «ребят» выпьем!
Опрокинули рюмки, приступили к котлетам с пюре — стряпне нашего кока.
— Сам с удовольствием смотрю «Китовые войны», — гость кивнул на переборку. — Гринпис и в Африке Гринпис. Но мы-то с вами не в Африке. Мы на саммит АТЭС работаем. На Русском острове, вы же знаете, океанариум построили, вот мы для него и ловим.
Но это все сказано было после второй, а после пятой, после наших не шибко дипломатичных наскоков кэп «Белухи», на миг зажмурившись, покаянно выдохнул:
— На бойне, бляха медная, работаю!
Роман не преминул добавить простодушно:
— На людоедской!
— Афродизиаки — это название от имени богини Афродиты, и, как известно, они стимулируют половую активность. После развала империи на рынке стран бывшего СССР появился новый афродизиак — попперс. Каждый, думаю, хоть раз посмотрел порнофильм, там во время секса герой-любовник прикладывает к ноздре крошечную бутылочку. Это и есть попперс.
Я дважды произнес это слово и заметил, как оба раза при этом гость поперхнулся дымом, попперсхнулся!
— Так что же вы делаете из трупов дельфинов? — Роман пустил струю дыма под стол и исподлобья, в упор, взглянул на гостя.
— Я не должен бы вам это говорить, но я почему-то верю, что облом, которого я давно жду, последует не от вас. Консервы мы делаем из печени.
— И что же в ней такого особенного вы нашли?
— Не мы, а высоколобые ученые там, в столице, обнаружили, говорят, в ней какие-то редкие элементы или вещества, в которых позарез, бляха медная, нуждаются кремлевские «небожители».
Роман разлил водку по рюмкам, и я выдал тост:
— За то, чтоб они, — я воздел очи горе, — москали-«небожители» подавились теми консервами! А еще про рoppers я скажу. Он продлевает оргазм. Говорят, мужики чувствуют, что при этом их орудие становится более массивным. «Небожители» знают в нем толк. Попперс уменьшает боль при содомии, именно поэтому его полюбили «голубые». Полагаю, среди наших «небожителей» их навалом. О попперсах, Рома, лучше меня, впрочем, может рассказать наш гость.
— Хочу за вас выпить, ребята! Снимаю шляпу перед вами, честное слово! — и, опрокинув рюмаху в один глоток, он продолжил: — Да, на «голубых», на красных, на всех, как баял Хрущев, пи…асов работаем. Но это все страшная государственная тайна! — он округлил глаза. — Я без шуток говорю. Да, ребята, эта бойня проходит под грифом СС, супер-секрет. Это же секретней Капустина Яра! У нас лаборатория на борту есть за семью замками очкур, и именно там готовят эти попперсы, про которые вы уже знаете. Махонькие такие бутылочки с белым порошком. Там работает один-единственный человек, лаборантка. Ну, мы с ней... — он будто подкрутил гусарский ус, — завертели, бляха медная, Lovestory. Н-да... Как же ж было, сами понимаете, у колодца да не напиться, попробовали мы с ней этот самый дельфиний попперс. Кстати, кодовое название его — «Доширак».
— Ну да, лапша на уши! — хихикнул Рома. — Как там в телерекламе: «Люди любят доширак! Потому что это вкусно!»
— Ой, ребята, вам-то могу сказать. Кайф дикий, бляха медная! Представляю, какой там, во кремлях да на рублевках, ночами визг стоит.
Внутреннее ухо (есть же такое, со школьной анатомии помню) у нас с Романом навострилось, и мы невольно заслушались кремлевско-африканскими визгами да стенаньями.


«Steve Irwin»

Да, новый капитан «Белухи» приветливостью старого не отличается. Ни к борту не подпустил нас, встретив струями из мощных брандспойтов, ни тем более к нам в гости не пожаловал, как Иванов. Лишь громогласный «колокольчик» с палубы дельфинолова рявкал знакомое:
— Мы работаем по заданию правительства! Немедленно отойдите от борта! Иначе мы будем вынуждены принять самые крайние меры!
Значит, облить водой в ноябре — еще не крайние? Ладно, ребята, тогда и мы вынуждены будем...
Выйдя на частоту GreenPeace, мы вызвали на связь героя «Китовых войн» — судно, носящее имя Стива Ирвина, австралийского «охотника за крокодилами». Не на крокодилов, а за ними! Он играл с ними, весело играл с огнем, со смертью — на радость публике. Он, как и Есенин, зверье... никогда не бил по голове, а года три назад безвременно, молодым, полным сил, погиб в море.
Нам ответил капитан «Стива Ирвина» Пол Уотсон — один из основателей «Гринписа», которому пришлось уйти, так как коллеги сочли его не в меру активным. Тогда он создал свой Гринпис, назвав его «SeaShepherd» («Морской пастух»). Журнал «Тайм» назвал Уотсона «экологическим героем XX века». Ему слово:
«В июне 75-го мы с Робертом Хантером (журналист и основатель «Гринписа») мешали охотиться 50-метровому советскому китобойцу, защищая восьмерых китов. Каждый раз, когда с судна целились в китов, мы становились перед ними. Спустя некоторое время на палубу вышел капитан. Он посмотрел на нас, криво усмехнулся и провел рукой по горлу — мол, каюк вам. Через мгновение у нас над головами просвистел гарпун с зазубренным концом и воткнулся в спину самки кита. И она закричала, совсем как человек, перевернулась на бок и забилась в агонии, заливая все вокруг кровью. В ту же минуту самый крупный кит хлопнул хвостом и ушел под воду. Мы забеспокоились, представляя, что он с нами сделает, но разгневанное животное вынырнуло за нами, направляясь к судну. К сожалению, там все были наготове — еще один гарпун воткнулся вожаку прямо в голову. Он тоже закричал и перевернулся. Теперь уже два кита бились вокруг нас в предсмертной агонии, вся вода вокруг стала красной. И вдруг наши взгляды встретились. Кит смотрел прямо на меня, и я видел, как он выныривает из воды, чтобы обрушиться на нас и потопить лодку. Он смотрел прямо на меня. И тут я увидел в его глазах то, что навсегда изменило мою жизнь. Он вдруг понял, что мы пытались сделать. Я следил за движением его мышц — невероятным усилием он развернулся обратно и ушел под воду, умирая. Он мог забрать наши жизни, но не сделал этого.
А еще в его глазах была жалость. Он жалел нас, что мы забираем жизни так бездумно, без жалости и уважения... И ради чего? Русские убивали китов ради китового жира, которым смазывали детали межконтинентальных ракет. Что же мы делаем?! Мы убиваем удивительных и умных животных, чтобы создать оружие массового уничтожения! Это же безумие!
С этого момента я посвятил жизнь защите китов. И акул, и черепах, и тюленей с морскими птицами. Но не людей».

Пол Уотсон отозвался с другого края планеты быстро и так запросто, словно приятель с соседнего судна:
— Captain of moto-vessel «MonitorGreenPeace» Roman Messiats, — представился наш капитан.
В английском я не силен, но тут-то чего было не понять. А легендарный капитан «Стива Ирвина» попробовал на язык Ромину фамилию, с трудом повторил, и Роман помог ему, «перевел»:
— Month... No, best — Moon!
Ну да, месяц, нет, лучше — Луна, которая Месяц. И все, дальше пошло для меня равнозначно: английский ли, китайский. Рома, видно, излагал наши, то есть дельфиньи, беды и звал на помощь. Объяснил, что работаем мы в нейтральных водах Японского моря, так что проблем с погранцами не будет. Переговоры длились с полчаса. Лицо у Ромы разрумянилось. Повесив трубку, он сказал:
— Давно не практиковался в «ангельском». Слушай, как нам крупно подфартило — они уже не в Антарктике! Идут на север, домой, в Штаты. Там, возле японских китобоев, их сменил «Боб Баркер», второй герой «Китовых войн». Уотсон пообещал, что свяжется со своими на берегу и, скорее всего, тут же изменит курс. До нас «Стиву» примерно неделя ходу. Пол спросил насчет топлива, и я заверил его, что забункеруем. Думаю, любой наш танкер почтет за честь дать бункер герою «Китовых войн»...
Всю неделю мы не отставали от «Белухи», наседали, циркулируя вокруг и мешая им делать заметы. Как-то ночью они сумели все же выметать невод и поймать стайку дельфинов. Поутру мы засняли на камеру их кровавые действа, несмотря на обстрел струями из брандспойтов.
Мы узнали из Интернета, что в Уотсона стреляли с японского судна, и если б не бронежилет, он бы погиб. Операция «SeaShepherd» чуть не поссорила два МИДа — Австралии и Японии, когда японские моряки взяли в заложники двух экологов — австралийца и англичанина. Так что брандспойты «Белухи» — это еще детские игрушки. Однако ж эти людоеды продолжают свое черное дело, а мы бессильны перед ними.
Но вот наконец на горизонте нарисовался «Стив Ирвин»! Красавец, долгожданный наш. Мне показалось, «Белуха» вздрогнула всем корпусом, как от взрыва глубинной бомбы. Они узрели знаменитый флаг на баке «Ирвина»: череп, а под ним — скрещенные, но не кости, а трезубец и кнут. Кэп «Белухи», не разглядев этих подробностей, истерически завопил на шестнадцатом канале УКВ:
— Pirates! Пираты!
Мы ответили:
— Ура! «Гринпис»! «SeaShepherd»! Полу Уотсону — ура, ура, ура!
И капитан «Белухи» неожиданно резко сменил тон:
— О, мистер Уотсон! Мы польщены вашим визитом. Я смотрел «Китовые войны», мы вас очень уважаем.
— I’m no mister, but master, equal your! — прервал его Уотсон.
Кэп «Белухи» извинился и давай плести про то, что они ловят «морских свиней», притом «исключительно для океанариумов нашей большой страны».
— Стоп травить! — крикнул в трубку УКВ Роман. — У вас же вся палуба и руки по локти — в крови!
В это время матросы дельфинолова судорожно авралили, смывая палубу, а Уотсон рассматривал этот переполох в сильный цейсовский бинокль. И кто-то рядом с ним снимал все на камеру. Уотсон зашел в рубку, и через минуту с борта «Ирвина» соскользнула в воду резиновая «Дельта» с мощным мотором. Трое парней в лодке знали свое дело отменно, и вот уже на палубу «Белухи» полетели пакеты с масляной кислотой. Мы с Романом вооружились «длинными глазами» и балдели, глядя, как матросы на палубе дельфинолова выделывают балетные па, размахивая руками, точно клоуны на манеже. Масляная кислота — сила!
Надо будет выпросить немного у Уотсона, решили мы. До ночи мы потешались, вертясь вокруг «Белухи», а ночью на ее палубе наблюдалась какая-то возня. Утром мы увидели на ее борту свежую надпись чернью: RESEARCH.
— Вот прохиндеи! — воскликнул Роман. — Теперь верю: они точно смотрели «Китовые войны», не врут. Сперли надпись у японцев.
У Уотсона на это тоже давно придумка есть. «Дельта» снова спущена на воду и летит к борту дельфинолова. Там, несмотря на ночной аврал, палубу отмыть, как видно, не удалось, ну и матрос с брандспойтом, шлепнувшись трижды, бросил шланг и скрылся в надстройке. А парни с лодки исполосовали красным спреем надпись «Research», сделали вокруг «Белухи» круг почета и были таковы.
Уотсон вышел на связь и рассказал, что японские «исследователи» уже отказались от этой завиральной надписи на своих бортах. И поделился радостью, которой «Морские пастухи» ждали столько лет: в Японии уже идет разговор на правительственном уровне, о том, чтобы закрыть ежегодный промысел китов!
Рома связался по рации со штабом промысловой минтаевой экспедиции и получил «добро» на бункеровку топливом. Когда танкер подошел к «Ирвину», мы ошвартовались с другого борта танкера. А когда вывесили штормтрап, спокойно перебрались через танкер на борт прославленного корабля экологов.
Пожать руку легендарному капитану Уотсону — это, наверное, мечта миллионов людей, болеющих о матери Природе. Нам с Романом повезло: мы не только обменялись рукопожатиями, но и удостоились теплого приема в капитанской каюте «Ирвина». Пол выставил на стол «ром для Ромы», и мы классно посидели, пока лилось топливо в танки «Стива».
— Sorry, Paul! — извинился Роман, кивнув на меня, двоечника, и рассказал, что Уотсон обязательно снимет фильм и покажет его широкой публике.
— Кэп «Белухи» наверняка уже связался с Кремлем, — сказал я, — и для охраны своих секретов, которые секретнее Капустина Яра, кремлевские мачо могут учинить нам подлянку. В виде подлодки или чего другого.
Рома тут же перевел это Уотсону, который обрадовался и живо комментировал мое сообщение.
— Субмарина — просто класс! — перевел мне Рома. — Она украсит фильм, и «Оскар» ему будет обеспечен.
Я оказался прав насчет подлянки. Наутро, правда, не под нами, а над нами, загудели винты — в хмуром ноябрьском небе нарисовались сразу две «Черные акулы». Ну да, город Арсеньев, их роддом, совсем рядом. Ка-50 (по классификации НАТО «Черная акула») — это, как гласит Википедия, ударный вертолет, предназначенный для поражения бронетанковой и механизированной техники, воздушных целей и живой силы.
Живая сила — это мы, «Стив Ирвин» и «Монитор». Мы — Живая Сила, ура, ребята! Роман перевел Уотсону, и тот откликнулся своим «Ura!» Он давно, мол, дружит с акулами, защищает их от гурманов-пожирателей супа из акульих плавников. Так что — виват, «Черные акулы»!
Боевые вертолеты, однако, шутить не умеют. Один стал пугать нас, заходя над палубой в пике. Его ракеты и пулеметы мы рассмотрели досконально и вместе с коллегами засняли на видео. Вторая «Акула» зависла над «Ирвином», и на шестнадцатом канале УКВ прозвучало по-английски:
— Не мешайте работать нашим морякам и ученым! Они работают по заданию правительства Российской Федерации!
Ну и дальше привычное вранье про дельфинарии и океанариумы, от которого нас уже тошнило. «Ирвин» ответил: мы не против дельфинариев, а против убийц дельфинов, чья «работа» уже запечатлена на видео и передана через спутник (satellite, o, yes, sputnik!) в Нью-Йорк и Париж.
Последнее сообщение поставило точку в радиобеседе.
— Какой умница! — восхитился Роман поведением Уотсона. — Вот не скажи он о передаче съемки, наши дубы тупорылые, винтокрылые не отстали бы ни за что.
— И еще спустили б на борт «Ирвина» своего английского говоруна, — продолжил я, — и он сейчас морочил бы Уотсона.
А «Черные акулы» между тем, сделав над нами пару кругов (наверняка докладывали в это время «наверх», то есть вниз, о своих переговорах с «зелеными»), ушли в сторону невидимого восвояси.

Александр БАРМИН

Мост через Оку

Кто победил фашистов?

Мой дед, Александр Макарович Смирнов, 1903 года рождения, беспартийный, был инвалидом Отечественной войны. Тихий, безобидный пенсионер не пил и не ругался, любил возиться с внуками, иногда ходил за грибами и на рыбалку. Дед часто разговаривал во сне, а иногда громко кричал и страшно матерился. Случалось, шуму было столько, что весь дом просыпался, приходили соседи с нижнего этажа. Бабушка говорила: «Макарычу война приснилась». Если кто-нибудь спрашивал, где дед воевал, он отвечал, что не воевал, потому что был негоден к службе в армии. Действительно, в его военном билете была запись: «Инвалид Войны, в боевых действиях не участвовал». О дореволюционной деревне, о том, как служил после революции в кремлевской гвардии, о том, как после войны они ехали поездом на Дальний Восток, дед рассказывал охотно.
О жизни в довоенном Серпухове и о катанинной фабрике дед и бабушка вспоминали часто. «Катанинная фабрика» на самом деле была пороховым заводом. Там Макарыч работал в цеху отбеливания целлюлозы. Однажды в цеху взорвался котел с хлором. Несколько человек погибло, дед стал инвалидом. Помимо болезни легких, у него перестали сгибаться два пальца на правой руке. Так что еще до войны он не мог быть годным к строевой службе. Про войну и бомбежки бабушка и мама еще рассказывали, правда, всегда очень неохотно, а вот дед про войну не рассказывал никогда. Если я к нему приставал, он говорил: «Читай «Василия Теркина», там все, как было на самом деле». Я читал. Интересно, конечно, но там все стихами, не хватает чего-то.
В 1965 году вышел двухсерийный документальный фильм «Великая Отечественная». Я затащил деда в кинотеатр. Когда показывали, как немца гнали от Москвы и наши саперы по грудь в воде среди льдин забивали сваи, дед заплакал. К моему удивлению, многие взрослые в зале делали то же самое. Я пытался успокоить деда: «Не плачь, деда, ведь мы победили». Когда дедушка успокоился, то сказал что-то малопонятное: «Войну вспомнил, это же про нас. Ока, Белёв». Потом дед Макарыч все-таки рассказал про войну. Это было на рыбалке, погода была славная, клев прекрасный, и дед был особенно благодушным. Я спросил, почему он не выбрасывает рыбью мелочь. «Она все равно жить не будет, а я из-за нее, может, и жив остался. Других-то много умерло», — сказал дед. Вот что дед Макарыч, бабушка Алексеевна и мама рассказали про конец 1941-го, начало 1942 года.
С середины сентября 1941-го фабрика не работала. Все строили укрепления на подходах к Серпухову за речкой Нарой. В октябре 1941-го Серпухов готовились сдавать. Фабрику эвакуировали, начальство разъехалось. Советскую власть представлял один парторг. Он выдавал дрова и крупу. Из подсобного хозяйства разбежались свиньи, жители их ловили или убивали на месте. Кто-то на глазах у Макарыча разрубил свинью пополам. Кто-то тащил детские кроватки из фабричного детсада. Какая-то тетка вывалилась из окна с тюком на клумбу.
Маме было тогда двенадцать лет, и она почему-то прятала под печку маленький гипсовый бюст Ленина. Немецкие самолеты налетали несколько раз ночью, выла сирена, бомб не было, только осветительные ракеты на парашютах. Макарыч уже не возвращался вечером с укреплений. Начались бомбежки. Бабушка с дочкой прятались в щели, рядом с домом. Все гремело и тряслось, они боялись, что их похоронит в этой щели, и читали «Отче наш». Центр города и фабрику разбомбили. За обвалившимися стенами на верхних этажах видна была мебель, свисали кровати и тряпье. А церковь на горе осталась цела. Скорее всего, немцы пользовались ею, как ориентиром, вот и не тронули.
Все-таки враг Нару не перешел. Слышно было, как ревут моторы за рекой, потом было затишье, и как-то ночью раздались залпы. Долго гремело и светилось на западе. Говорили, что это бьют наши «Катюши». Люди радовались: «Получили, фашисты!» В декабре началось наше наступление. Об этом времени мама помнила, что весь город ел конину, очень вкусное мясо, если пожарить его в печи на противне.
Макарыч вместе с другими инвалидами вошел в состав первой саперной армии. Их одели в ватники, обули в валенки, и пошли они за наступающими войсками чистить дороги, строить мосты и укрепления. В конце января они были на реке Оке у городка Белёв, где занимались техническим прикрытием белёвского моста. Белёв был наш, левый берег Оки выше моста — немецкий, правый — наш. Самолеты летают, мост бомбят, немец со своего берега бьет. А у саперов из оружия лом да топор. Восстанавливают мост под вражеским огнем, а ответить нечем. Ответят наши боевые части, немец затихнет. Потом опять все повторяется.
Кадровые офицеры у саперов были большой редкостью. Эти хоть как-то солдат берегли. Но в основном офицеры были из гражданских, прошедших краткосрочные курсы. Всякие бывшие парикмахеры, кассиры, прислуга. Эти ради того, чтобы не попасть на передовую, на все пойдут, всех своих солдат положат. Еще бы, с передовой тогда редко кто возвращался, а тут такой шанс свою шкуру спасти. Вот и гнали саперов под немецкий огонь. Стоит боец в воде по грудь среди льдин, забивает сваю, а на берегу офицер с пистолетом. Выйди из воды, попробуй. Гонит такой офицер-парикмахер бойцов бревна на мост тащить и под огнем пилить. Какой-то боец-плотник предложил: «Давайте бревна на берегу попилим, потом перенесем». Офицер его пистолетом по голове: «Умри, предатель». Упал плотник. Начался налет, потом его не нашли. Кормили плохо: жижа в котле, а там плавают куски огурца соленого или капуста.
Когда дадут сухарь, когда и нет. Люди понимали: война, надо терпеть. Стрелковые части уходили в Белёв и не возвращались. Вот где было жутко. А на мосту — тыл. Пришла весна, лужи среди мокрого снега. А саперы в чем ушли в декабре, в том и ходили — в валенках по лужам. Первый грозный признак Макарыч пропустил, не заметил. Вечером солнце только село, и не видно ничего — куриная слепота. Еле добрался до избы и в сумерках больше не ходил. Кормили все хуже, люди умирали. Столько вокруг смертей, никто и внимания не обращает. Может быть, их и не переодевали из зимнего, потому что судьба их была уже решена.
С реки сошел лед. Как-то во время затишья Макарыч прошел выше моста к островку и там, в заломе, среди трупов наших и немцев нашел несколько оглушенных бомбами рыбешек. Он их сварил в котелке. Потом он считал, что именно это помогло ему выжить. В конце апреля Макарыч начал опухать. Ходить было все труднее. Когда взвод шел утром на работу, Макарыч упал на дороге. Офицер-парикмахер пинал его, размахивал пистолетом: «Вставай, предатель, застрелю». Макарыч не мог встать. Он умирал от водянки и сказал только: «Значит, умру на своей земле, и свои же меня убьют». Его бросили в луже на дороге и ушли.
О чем думает человек, который сделал все, что должно, а его бросили? Никому он не нужен: ни командирам, ни товарищам, ни стране своей. Думал ли он о близких, и о том, что с ними будет? Что он чувствовал тогда, если и через двадцать лет дико кричал и бился во сне? Его подобрала стрелковая часть. Люди, шедшие на передовую, на смерть, отнесли Макарыча в лазарет. Доктор посмотрел на градусник и сказал, что так не бывает. Макарыч выжил, попал в госпиталь. В госпитале разные были люди. Одни старались поправиться, другие чего только ни делали, чтобы не вернуться на передовую: и раны себе разрывали, и лекарства прятали и выбрасывали. На передовой, конечно, страшнее, чем на Белёвском мосту под обстрелом.
Макарыч не надеялся выжить, но за жизнь боролся, всю жизнь лечился. Больше всего он страдал от больного желудка. Летом 1942 года бабушка добралась до фронтового Белёва и увезла Макарыча домой. Награды у деда были только за доблестный труд в Великой Отечественной войне. Он не считал себя участником войны, потому что видел настоящих участников, и еще потому, что был им должен. А свою награду он уже получил — жизнь. Макарыч, хоть и был крещен, в церковь не ходил, служителей культа не любил, пел про них частушки. Может быть, это оттого, что учился он в церковно-приходской школе, и там его часто ставили на горох. Но после войны он пошел в церковь, ту самую, которая уцелела после бомбежки, и поставил там свечку.
Сейчас много обсуждают, какое имя у Победы. Тогда, в 1941-м, сошлись чудовищные силы с обеих сторон, не рассмотреть отдельного человека. Кто же победил фашистов? Конечно, это не мой дед-инвалид и не трусливый зверь офицер-парикмахер. Это не безумный правитель-тиран, бросивший страну под ноги Гитлеру. Вряд ли это знаменитые советские военачальники. Может быть, они были выдающиеся полководцы и дело свое знали. Но что полководец сделает без солдата? Да разве они солдат считали? Дивизией больше, дивизией меньше. В том страшном бедствии все было против нас. Но было у нас что-то такое, чего не было у немцев. Я думаю, что это те люди, которые не прошли мимо моего умирающего деда и спасли его. Вот они и победили фашистов.