Сергей Фесенко. Грабли исторического нетерпения

Олег КОПЫТОВ. Чтение как духовная ценность

Сергей ФЕСЕНКО

Грабли исторического нетерпения

Последние митинги в Москве на Сахарова и Болотной, события так называемой «арабской весны» на Ближнем Востоке, реформы Петра Первого, восстание декабристов, деятельность «революционеров-разночинцев» и «народовольцев» в России, свержение Николая Второго усилиями буржуазно-либеральной оппозиции в феврале 1917 года и последующая политика Временного правительства — все это, конечно, очень разные события и процессы в мировой истории. Но, как это ни покажется удивительным на первый взгляд, между ними существует настолько глубокая внутренняя связь, что их можно рассматривать как отражение одного и того же явления в истории самых разных стран и эпох. Коротко его можно сформулировать так: радикальное проявление исторического нетерпения части национальных элит отставших в своем развитии стран, возникающее в результате знакомства с положением дел в странах «передовых». Целью настоящей статьи является анализ и более подробная иллюстрация этого тезиса.
Начнем с «начала всех начал» (по выражению Льва Толстого) — с деятельности Петра Первого.
Существует устоявшееся мнение о «полезности» и «прогрессивности» реформ, проведенных им, как о чем-то давно доказанном, общепризнанном и очевидном. Но не многие знают, что подобная оценка была господствующей далеко не всегда, а сформировалась искусственно в таком однозначно-положительном виде лишь в годы советской власти, в угоду большевистской, сталинской идеологии, видевшей (и небезосновательно!) параллели между деятельностью Ивана Грозного и Петра Первого, с одной стороны, и советским тоталитаризмом, с другой, и пытавшейся найти в этих примерах оправдание злодеяний советского режима благими целями «прогресса» и «модернизации» страны.
До 1917 года существовало если и не преобладание отрицательной оценки деятельности Петра, то, по крайней мере, некоторый баланс между ней и оценкой положительной. Причем, если отрицательная оценка исходила от очень многих и очень разных (далеко не только славянофилов!) писателей и мыслителей, то противоположная оценка определялась в основном (как и в советское время, но по другим основаниям) позицией правящих кругов — царствующей династии Романовых, предпочитавшей видеть в деятельности ее представителей лишь положительные стороны.
После Октябрьской революции позитивная оценка стала единственно возможной. Интересной, даже забавной (если допустимо здесь такое выражение) иллюстрацией этого является творчество знаменитого писателя, автора хрестоматийного романа «Петр Первый» Алексея Толстого. Известно, что в его творчестве имелось два периода: «добольшевистский» и «большевистский». И если в первый период Толстой писал то, что думал, то во второй, «большевистский» — он был вынужден «играть по правилам», установленным господствующей властью и писать (как, впрочем, и все остальные официально разрешенные писатели) то, что «надо», и так, как «надо». Так вот, в первый период своего творчества Толстой оценивал Петровские «реформы» более чем отрицательно. Очень характерна для его позиции следующая цитата из рассказа «День Петра»:
«С перекошенным от гнева и нетерпения лицом прискакал хозяин из Голландии в Москву… Налетел с досадой, — ишь угодье какое досталось в удел, не то, что у курфюрста бранденбургского, у голландского штатгальтера. Сейчас же, в этот же день, все перевернуть, перекроить, обстричь бороды, надеть всем голландский кафтан, поумнеть, думать начать по-иному. И при малом сопротивлении — лишь заикнулись только, что, мол, не голландские мы, а русские, избыли, мол, и хозарское иго, и половецкое, и татарское, не раз кровью и боками своими восстановляли родную землю, не можем голландцами быть, смилуйся, — куда тут! Разъярилась царская душа на такую непробудность, и полетели стрелецкие головы. Днем и ночью при свете горящего смолья, на брошенных в грязь бревнах, рубили головы… Сам царь слез с коня у Лубянских ворот, отпихнул палача, за волосы пригнул к бревну стрелецкого сотника и с такой силой ударил его по шее, что топор, зазвенев, до половины ушел в дерево. Выругался царь матерно, вскочил на коня, поскакал в Кремль…»
А то, как изображал те же самые события тот же самый писатель в написанном при большевиках романе «Петр Первый», не нуждается в напоминании и комментариях.
Совершив в молодости поездку по европейским странам и познакомившись с достижениями европейской цивилизации, Петр был просто шокирован открывшимися ему масштабами российской отсталости. Именно тогда он загорелся идеей, как можно быстрее сократить этот разрыв. Но, к сожалению, выбрал для ее реализации порочный путь заимствования внешних форм и атрибутов западной цивилизации, вместо того чтобы, поняв механизмы и движущие силы ее успехов (а это, прежде всего, большая свобода частной инициативы, создание благоприятных условий для развития торговли, ремесел и зарождающейся промышленности), попытаться внедрить именно их в российскую действительность в той мере, в какой это было тогда возможно. Напротив, Петр решил «реформировать» страну, «подняв ее на дыбы», усиливая рабство, вместо того чтобы его ослабить, «закручивая гайки», действуя исключительно административными методами, порождающими с неизбежностью чудовищную коррупцию и неэффективность управления, влекущими за собой шаткость, неустойчивость и крайнюю непрочность даже тех результатов этой политики, которые принято считать ее достижениями.
Пример — флот, любимое детище Петра. Построенный путем значительного напряжения сил и ресурсов страны, к концу его царствования он имел в своем составе несколько сот кораблей с почти тридцатью тысячами экипажа. Но уже через полтора десятка лет после смерти Петра российский флот представлял собой жалкое зрелище: не подкрепленный развитым частным судостроением, не соответствующий возможностям российского бюджета того времени, он уменьшился в несколько раз. При этом значительная часть кораблей пришла в полную негодность, став жертвой казенной бесхозяйственности и разгильдяйства.
Крепостное право Петр не только укрепил, но и значительно расширил сферу его применения, распространив его на промышленность. Своим указом от 18 января 1721 года он отменил существовавший ранее закон, по которому крепостными могли владеть только помещики и государство, и предоставил это право также купцам. Рассматривая «реформы» Петра, историки редко подчеркивают это событие. Однако его не просто негативное, а буквально чудовищное влияние на перспективы развития социальной структуры российского общества, производительных сил трудно переоценить. Ведь это ограничение, установленное задолго до Петра его «отсталыми» предшественниками, содержало в себе, как в зародыше, элементы заинтересованности зарождающейся капиталистической прослойки в свободной рабочей силе, а фактически — в постепенном ослаблении и отмене крепостничества. Именно под влиянием подобной заинтересованности, как одного из важнейших факторов, и произошло постепенное «размывание» крепостнических порядков в передовых европейских странах.
«Подарив» российским купцам-капиталистам, по существу, даже не крепостных (ведь «крепостной» во всех странах и во все времена был «прикреплен» не столько к хозяину, сколько к земле), а рабов («говорящие орудия», как в «старую добрую» рабовладельческую эпоху две тысячи лет назад), прикованных сплошь и рядом цепями к тачкам на рудниках, Петр надолго лишил российское крестьянство его единственного потенциального союзника в деле ликвидации крепостничества. Был вбит последний гвоздь в гроб еще только-только зарождавшейся российской промышленности, начинавшей свое развитие (до петровских «реформ»!), основываясь на свободном наемном труде (некоторое количество лично свободных «простых» людей было в России и в те времена). Не соверши Петр подобных преступлений против перспектив и возможностей будущего развития страны, крепостное право могло быть изжито страной гораздо раньше, и не потребовалось бы через сто лет декабристам идти на отчаянный, благородный, но самоубийственный и безнадежный с самого начала акт, неизбежный провал которого еще более укрепил консервативные тенденции в развитии страны, продержав ее в историческом тупике еще несколько десятилетий.
Таким образом, вместо того чтобы заложить прочный фундамент для последующего длительного и постепенного прогресса России, Петр начал строить здание «новой», «реформированной» страны на песке, загубив в зародыше еще только зарождающиеся начала ее производительных сил, обрекая страну на безнадежное экономическое отставание от Европы. Отставание, которое не преодолено и по сей день в значительной степени «благодаря» его «реформаторским» усилиям.
Не меньший (а скорее всего и гораздо больший) ущерб нанесла его деятельность развитию российской культуры. Известно, что общество, развивающееся по своим естественным законам, представляет собой как бы живой организм, каждая социальная группа которого выполняет свою роль в его функционировании и развитии. В условиях колоссальной неграмотности и культурной отсталости подавляющего большинства населения (что было свойственно в то время не только России, но и «передовым» странам) роль аккумулятора национальной культуры любой страны выполняла ее элита (тогдашняя «интеллигенция»), представленная прежде всего аристократическим (в России — дворянским) сословием. Накапливая и развивая (доводя ее порой до высочайшего уровня) в своей среде национальную культуру, элита вольно или невольно транслировала ее в «пограничные» слои и социальные группы, откуда она постепенно проникала все глубже и глубже в народ. В свою очередь, элементы народной культуры (фольклор и т. п.) усваивались и аккумулировались «верхами». Процессы эти (действующие, хотя и с разной скоростью, но во всех странах), будучи взаимонаправленными и в основном стихийными, обеспечивали постепенно, на протяжении длительного времени, культурный прогресс и духовное единство нации.
«Реформы» Петра разрушили это единство, оторвав в культурном отношении элиту от народа. Петр насильственно навязал российской элите европейскую «передовую» культуру, обязав (наряду с обезьяньим копированием внешних атрибутов западной культуры — кофе, табак, парики, бритье бород и т. п.) говорить и писать только по-французски (по-немецки и т. п.). По существу, он воздвиг непроницаемую культурную перегородку между элитой и народом, в огромной степени законсервировав культурную отсталость народных масс (а попутно и лишив национальной духовной и культурной подпитки «интеллигенцию» той эпохи). Даже в середине XIX века последствия этой чудовищной культурной «вивисекции» остро чувствовали передовые умы России. «Мы для народа — иностранцы», — писал Достоевский. А ведь культурная отсталость означает в развитии любой страны отсталость не только культурную. Поскольку культура теснейшим образом связана с цивилизацией (материальным прогрессом), это приводит к замедлению общего развития страны, в том числе и развития ее экономики.
А как же быть с тем, что все-таки удалось Петру — «ногою твердой стать на море»? Конечно, то, что «все флаги в гости были к нам», принесло России определенную пользу. Но была ли эта польза так велика, чтобы оправдать строительство новой столицы «на костях» (воздвигнутой, к тому же, не в центре, а на самом краю огромного по территории государства, с его и без того острыми проблемами транспорта, связи и управляемости в условиях «техники» того времени)? На развитие российской экономики западные товары если и влияли положительно, то в самой ничтожной степени. В основном это были предметы потребления «правящих классов», дворянского обихода и т. п. А вот отрицательное влияние товаров из развитых стран (получаемых в обмен на российское зерно, лес и пушнину) на развитие собственных производительных сил страны отсталой было более очевидно и особенно понятно нам сейчас с позиций сегодняшней российской действительности: зачем стараться осваивать производство сложной продукции, если ее можно получать из Европы в обмен на дары природы (недр) или на «простые» продукты традиционного хозяйственного уклада? Так, может быть, не стоило столь сильно торопиться и надрываться, «прорубая окно в Европу»? Может, следовало вначале самим укрепиться (или, как говорил во второй половине XIX века князь Горчаков, «сосредоточиться») и «прорубать» его лишь тогда, когда бы оно уже способно было открыть России путь к «улице с двусторонним движением», к торговле «на равных» или почти «на равных»?
Конечно, «история не знает сослагательного наклонения». Но иногда она предоставляет нам интересные материалы для сравнительного анализа. В данном случае роль такого примера может выполнить страна, отстоящая от петровской России на полтора столетия вперед во времени и на половину земного шара в пространстве — Япония XIX века. Вплоть до 60-х годов XIX века Япония была экономически очень отсталой страной, проводящей, к тому же, политику абсолютного изоляционизма от окружающего мира. Перелом в ее истории наступил в 1854 году после позорного военного поражения от нескольких американских военных кораблей, залпами своих орудий заставивших правительство Японии открыть границы для западных торговцев. Правящие круги поняли необходимость этого и стали проводить политику ускоренной модернизации страны, которая увенчалась беспрецедентным в Мировой истории успехом: за тридцать лет (с 1868 по 1900 годы) Япония превратилась из крайне отсталой в одну из самых передовых стран мира по уровню развития промышленности (в том числе военной). И предшествующая этой модернизации длительная изоляция от мира не явилась в ее случае помехой, поскольку страна развивалась хотя и медленно, но органично, без искусственных «скачков» и деформаций, постепенно и незаметно созрев для мощного последующего рывка.
Возникает, правда, такой вопрос: чем объяснить, что большинство западных историков (в том числе современных), основная масса которых писала и пишет свободно, честно и непредвзято, затрагивая российскую тему, оценивают реформы Петра в основном положительно? По всей вероятности, дело тут в следующих устоявшихся, хотя иногда (как в данном случае) и обманчивых стереотипах, превращающихся порой в логические «ловушки»: «Достижения Запада неоспоримы. На протяжении как минимум последних столетий он являлся и является символом и оплотом прогресса. Петровские реформы сделали отсталую Россию (или, хотя бы, часть ее) более похожей на Запад. Следовательно, они были прогрессивны». Такая поверхностная логика, на первый взгляд, кажется убедительной, но при более глубоком и подробном рассмотрении предмета оказывается, что «не так все просто». Забегая вперед, можно заметить, что и в наши дни многие на Западе (даже среди людей, доброжелательно относящихся к нашей стране), наблюдая за политической деятельностью в России сил, позиционирующих себя в качестве «либералов» и «западников», искренне считают их «авангардом прогресса», пытающимся своей «бескомпромиссной» борьбой за «полную» демократию привести Россию в лоно западной цивилизации…
«Прошло сто лет», наступил XIX век, но порочный вектор развития России, заданный в начале века XVIII нетерпеливым и недальновидным царем, продолжал действовать и оказывать свое пагубное влияние на судьбы страны. К власти в Российской империи пришел Александр Первый. Умный, хорошо образованный, современно мыслящий и прогрессивно настроенный государь. С первых дней своего восшествия на престол он задался целью осуществить в стране программу постепенных и осторожных, но настойчивых и неуклонных реформ, которые за какое-то время должны были привести к ликвидации крепостничества. Он даже создал комиссию по подготовке программы реформ во главе со Сперанским.
Но шло время, и Александру становилось все более ясно, что его почти неограниченная, абсолютистская власть, которая, казалось бы, давала ему возможность проводить в жизнь любые решения, которые он считал полезными для страны, остается таковой лишь до тех пор, пока не вступает в противоречие и не угрожает интересам наиболее сильных социальных групп общества. Под влиянием «глухого», молчаливого, но угрожающе непреклонного сопротивления его проектам со стороны помещиков и дворянства, эти прогрессивные проекты становились постепенно все более и более поверхностными и косметическими и, в конце концов, были положены «под сукно», царь охладел к реформам, а Сперанский был уволен со своей должности. Последний, кстати говоря, проделал в последующие годы похожую внутреннюю метаморфозу, причем под действием тех же самых факторов, что и его государь.
Наступила Отечественная война 1812 года, закончившаяся победой над Наполеоном. Одним из результатов этой войны стало знакомство беспрецедентно большого в истории России количества молодых офицеров-дворян с жизнью, порядками и достижениями Европы. Естественно, это вызвало значительное брожение умов и внесло сильную свежую струю в духовную жизнь России. Эта струя неизбежно должна была стать фактором постепенного прогресса в обществе, который на определенном этапе обязательно затронул бы и его фундамент — крепостничество, приблизив время его отмены. Но все получилось ровно наоборот. Не желавшие долго ждать пылкие молодые офицеры устроили попытку переворота, провал которой надолго погрузил Россию в мрачные и затхлые времена «николаевской реакции». Они опрометчиво выступили против неизмеримо превосходящей их силы — самодержавия, ради тех целей и идей, которые оказалась не в состоянии осуществить в то время даже сама эта сила! (Интересно, что и Николай Первый, имя которого стало символом тридцатилетнего застоя и реакции, сам понимал необходимость отмены крепостного права в России, но ничего не мог сделать, чувствуя в этом направлении непреодолимое сопротивление крепостников).
Но время шло, страна хоть и медленно, но развивалась, менялась ее социальная структура, появились и стали расти промежуточные социальные прослойки между дворянством и «простым» народом, постепенно уменьшилась (примерно до 40 %) доля крепостных крестьян в населении империи, и к середине 50-х годов, получив дополнительный «стимул» в виде военного поражения в Крымской войне от англо-французского экспедиционного корпуса, поражения, явившегося результатом как общей отсталости России, так и, в частности, «допотопности» ее военной техники, транспортных средств и инфраструктуры и принципов комплектования и обучения армии, страна «созрела» наконец до возможности отмены крепостного права, а затем и проведения других прогрессивных реформ (судебной, земской, военной, образовательной и т. д.).
Эти реформы, в отличие от петровских косметических, серьезнейшим образом изменили сами основы российской жизни, радикально ускорили ее развитие, а их инициатор, Александр Второй, получил от современников заслуженный титул «царя-освободителя». Но для некоторой части российской интеллигенции и студенчества, знакомых с западными социально-экономическими теориями и с западной «практикой», этого опять показалась мало. Им немедленно подавай свержение самодержавия, учредительное собрание, демократическую республику, общероссийские выборы и «справедливый» передел земельной собственности. И все это — на фоне не просто необразованности и отсутствия у населения элементарных представлений и знаний об обществе, но и полной неграмотности огромного большинства народов России! А чтобы запустить этот революционный процесс, нужно всего-навсего убить царя, что они и сделали в конце концов, надолго скомпрометировав таким злодеянием идею дальнейших социальных реформ и постепенной либерализации общественной жизни.
Но, в отличие от несколько затормозившегося прогресса общественно-политического, экономическое развитие страны шло стремительными, все ускоряющимися темпами. Разумеется, любое развитие общества, а тем более такое быстрое, временно порождает свои дополнительные проблемы, «болезни роста». Быстро меняющаяся социальная структура общества, резкое изменение веками сложившихся укладов жизни воспринимались очень болезненно значительной частью народа. Ничего нового и удивительного в этом не было. Эти процессы и явления испытали на себе и прошли через них абсолютно все страны, находящиеся в тот период впереди России по своим достижениям в экономике и социальной жизни. Правда, у них было одно «преимущество»: они были первыми. Перед их глазами не «маячили» достижения других, более передовых в то время стран, «переболевших» подобными проблемами уже давно, а теперь демонстрирующими завидную степень их преодоления.
Есть области, где догонять легче, чем сохранять и укреплять лидерство, будучи первым: в спорте, в технических и технологических достижениях и т. п. Можно учиться у лидера, во многом повторяя те методы, которыми он добился успеха. Но «догонять» страны, опередившие нас в достижениях социально-экономических, гораздо сложнее: постоянно возникает искушение «перепрыгнуть» исторически неизбежные, но неприятные и болезненные этапы, давно пройденные лидерами, что чаще всего просто объективно невозможно.
Наряду со все еще сохраняющейся (хотя и сильно уменьшившейся за последние несколько десятилетий) отсталостью страны по сравнению с Европой и множеством сопутствующих социальных проблем, больно ударили по России тяготы Первой мировой войны. Определенной (сравнительно небольшой, но очень активной, образованной и «европейски ориентированной») части политической и бизнес-элиты, российским «буржуазным демократам» показалось, что пробил их час и с ненавистным самодержавием, «тормозом прогресса», наконец-то можно покончить. И когда отречение царя от престола свершилось, никто из них не мог предположить, что это — начало конца России, ее прогрессивного развития, начало ее провала в омут большевистского беспредела и деградации (да, именно в феврале 1917-го, а вовсе не в октябре, начался этот провал; октябрьская «революция» была лишь неизбежным следствием преждевременной ломки вполне работающей и вполне соответствующей состоянию страны политической системы).
Конечно, трудно было требовать от этих политиков обладания (наряду с продвинутостью в социальной иерархии, материальным благополучием, образованностью и современным «европейским» менталитетом) еще и глубоким аналитическим умом и не менее глубоким знанием и пониманием истории и ее закономерностей. Задача такая во все времена и для всех была не из легких. Однако факт остается фактом: не пришло им в голову, что эта «проклятая» монархия, выглядевшая так проигрышно на фоне политического устройства передовых стран, была для России того времени оптимальной формой государственного устройства. Конечно, будь вся тогдашняя Россия одним «большим Петроградом», их представления и действия были бы более оправданны и даже, наверное, правильны. Петроград действительно ушел от всей страны в развитии далеко вперед, гораздо меньше отличаясь от Европы, чем остальная Россия. Но все-таки не худо было бы им видеть и понимать хотя бы этот факт.
А ведь наряду с известными недостатками по сравнению с демократической формой у монархии были и свои преимущества (особенно серьезные для недостаточно развитых стран, в которых преимущества и эффективность демократии еще не могут быть реализованы в силу их социальной структуры и низкого уровня грамотности огромного большинства населения). Каковы же эти преимущества? Хотя влияние руководства любой страны на ее развитие не следует преувеличивать, имея в виду «первичность» объективных факторов, состояния общества и его экономики в любой конкретно взятый исторический момент, его не следует и преуменьшать. Особенно велико это влияние в процессе реформирования общества «сверху». Значительная часть правительственных решений, двигающих реформы вперед и полезных для будущего страны, бывают более или менее болезненными для населения. Такие решения очень трудно принимаются демократически формируемой властью: она постоянно вынуждена думать не только (а порой и не столько) о стране, сколько о своей популярности, рейтингах и шансах выиграть очередные выборы. Этот негативный эффект существует и действует даже в наши дни и даже в странах — «оплотах» демократии! Но там он частично сдерживается, компенсируется и нивелируется политической культурой как политиков, так и общества, постепенно выработанными «правилами игры», в результате чего чрезмерное увлечение политика популизмом и безответственными обещаниями, будучи разоблаченными силами его оппонентов с помощью СМИ — «четвертой власти», может нанести не меньший ущерб его репутации и политической карьере, чем «чрезмерное» игнорирование болезненности для народа пусть даже важных для общества реформ.
В странах отсталых этот иммунитет к недостаткам и опасностям демократии еще не выработан, и преждевременное ее «введение» может привести к обратному с точки зрения стремления к прогрессу результату — хаосу, неэффективности, коррупции и застою. А вот монарху, которому страна достается по наследству, как собственность, о «рейтингах» и популярности можно не волноваться. И если он стремится к благу для СВОЕЙ страны и СВОЕГО народа (как и любой собственник для СВОЕЙ собственности; и такое стремление для монарха — вещь совершенно естественная, вытекающая из воспитания и представлений о своей миссии), то он способен сделать очень многое на этом пути, принимая продуманные (разумеется, совсем не обязательно им лично, а советниками и экспертами), нужные для страны решения, хотя бы и непопулярные в данный момент. Но произошло то, что произошло, и у власти в России после февраля 1917 оказалось Временное правительство. Несмотря на неоднократные изменения состава, его суть в глазах населения (да и многих историков) оставалась одной: за ним прочно закрепилась репутация слабой, нерешительной и неэффективной власти. Однако такая оценка не вполне справедлива. Дело было вовсе не в личной слабости и нерешительности составлявших его лиц, а в том, что эти политики (в основном европейски образованные юристы) попали «в ловушку» как собственных политических взглядов и убеждений, так и самой логики революционного политического процесса, преждевременного по своей сути, в который они оказались вовлечены и благодаря которому получили власть. В соответствии с этой логикой и этими взглядами власть имеет право осуществлять «настоящее» руководство, вести куда-то страну, проявляя при этом, где необходимо, «твердость» и «решительность», лишь будучи легитимной, получившей «мандат» от народа. И до тех пор, пока на будущих выборах в будущее учредительное собрание большинством избирателей (а это на две трети — практически полностью неграмотная крестьянская «масса») сначала не будет решен принципиальный вопрос о форме государственного устройства России и о выработке ее конституции, а затем уже на выборах в парламент не будет сформирована законодательная власть (и/или исполнительная в лице президента, например), правительство должно быть в полном смысле этого слова «временным», то есть выполнять чисто технические функции, сознательно и «принципиально» уклоняться от принятия каких-либо важных и тем более судьбоносных для страны решений. Прекрасные убеждения и прекрасная позиция, делающая честь любому европейскому политику!
Но для России «забегание вперед» — прямой путь к развалу страны, потере власти и («природа не терпит пустоты») последующей ее узурпации какими-нибудь негодяями (оказались большевики, но могла оказаться и какая-то другая «нечисть»), вовсе не обремененными не только рассуждениями о «мандатах» и «полномочиях», но и элементарной совестью. Таким образом, именно на европейски образованных февральских «революционерах» лежит ответственность за катастрофу, постигшую Россию после 1917 года, а вовсе не на лениных, сталиных и прочих большевистских подонках, подобные которым существовали и существуют во всех странах, даже в самых развитых и передовых (прикрываясь порой самыми разными идеями и идейками, от коммунизма до национализма, фашизма, религиозного мракобесия, или не прикрываясь никакими), подобно бациллам в человеческом организме. Их существование само по себе неспособно привести к болезни без предварительного сильнейшего ослабления общественного организма и разрушения его иммунитета.
Причина, по которой именно большевики пришли к власти, проста. В любой борьбе, начиная с бытовой драки и кончая конкуренцией в сферах экономики и политики, пренебрежение общепринятыми правилами и ограничениями (например, не бить «ниже пояса» в драке) дает одному из участников заметную «фору», являясь дополнительным «ресурсом», увеличивающим шансы на выигрыш. Именно этот «ресурс» запредельной подлости, жестокости, политической беспринципности и безответственного отношения к стране и ее народу использовали большевики на «все сто». Именно в этом заключалось их огромное «преимущество» перед другими политическими силами (даже несмотря на то что последние были далеко не ангелами), а вовсе не в силе их «идей», умении «учитывать интересы народа», популярности и т. п.
«Россия, которую мы потеряли» еще не успела стать вполне ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ страной (двигаясь тем не менее в этом направлении), т. е. центральная власть в ней не формировалась путем всеобщих выборов, хотя уже существовали и успешно функционировали демократически избираемые органы местного самоуправления. Но она уже тогда была страной ЛИБЕРАЛЬНОЙ! Основные свободы и права человека (с некоторыми законодательными ограничениями на революционную и подрывную деятельность, имевшимися в то время и во многих «передовых» странах) реализовывались неукоснительно и защищались главной основой либерализма — эффективно действующей судебной системой, включавшей в себя суды присяжных. Причем эта судебная система была уже на уровне (или почти на уровне) самых развитых стран мира! Забегая вперед, следует сказать, что сегодняшняя российская судебная система, погрязшая в коррупции и насквозь продажная, не только не идет ни в какое сравнение с дореволюционной, но не могла в то время присниться никому даже в кошмарном сне. (Про советский период в этом контексте не имеет смысла и упоминать: ее просто не существовало. Была лишь этикетка с таким названием).
Лишь сегодня, обогащенные историческим опытом и знаниями, мы можем прийти к выводу, что за всю многовековую российскую историю она, отставая от западных стран ВСЕГДА, никогда тем не менее не была так близка к достижению их уровня развития, как в предреволюционные годы. Напротив, сегодня, несмотря на внешне эффектные достижения советского периода (полеты в космос, ядерная энергия и т. п.), достигнутые путем неимоверного перенапряжения всех сил и ресурсов страны и их концентрации на нескольких узких направлениях развития, связанных с обороной, по форме и по сути очень напоминавшие «достижения» Петра Первого триста лет назад, Россия находится в такой степени отставания от сегодняшних стран-лидеров, которое кажется почти безнадежным (если не принимать во внимание современную мировую тенденцию к глобализации, а рассматривать только внутренние факторы развития, опору на собственные силы) и которого точно не было в ее истории никогда.
Однако такое «историческое нетерпение» бывает свойственно не только российским элитам. Эти проявления встречаются и в других, мягко говоря, «недостаточно развитых» странах. За примерами далеко ходить не надо. У всех сейчас перед глазами происходящие на Ближнем Востоке события так называемой «арабской весны» — целая серия «революций» и массовых протестов большей или меньшей силы и «успешности», прокатившаяся по большинству арабских стран и далеко еще не закончившаяся. Находясь одной ногой в средневековье, с полуграмотным населением, привыкшим жить под влиянием феодальных и родоплеменных традиций и религиозных догм, арабские страны имели и имеют правительства, более чем адекватные состоянию их обществ (диктаторские или авторитарные по сути, хотя в большинстве своем демократические по форме; встречаются и монархии, хотя именно их волна протестов затронула меньше всего).
Практически все эти режимы (даже, в определенной степени, монархические) понимали необходимость отвечать требованиям времени и проводили политику модернизации экономики, образования и здравоохранения (в первую очередь) и некоторых других сторон общественной жизни. Одним из результатов такой политики стало появление очень малочисленной, но постоянно увеличивающейся прослойки «среднего класса», состоящей из столичных предпринимателей и специалистов, а также источника их пополнения в лице студенчества. По своему образовательному уровню, кругозору и социальному статусу эта прослойка значительно оторвалась от основной массы населения, все более тесно знакомясь (благодаря обучению, интернету, зарубежным поездкам и контактам с западными специалистами внутри страны) с образом жизни и порядками на Западе. Сравнивая все это с условиями на своей родине, одни искали (и порой находили) возможность жить и работать за рубежом, другие предпочитали остаться. Многие из них начинали задумываться о причинах подобного контраста и о возможных путях его уменьшения.
Неудивительно, что определенная часть этой прослойки не могла не попасть под влияние самой простой (и дальше всего отстоящей от истины) точки зрения: все дело в «плохом» правительстве и надо его менять, чтобы получилось «как там». В какой-то момент подобные настроения в среде данной прослойки достигли критической концентрации, побуждающей наиболее активных и нетерпеливых ее представителей переходить к подготовке и осуществлению акций протеста в более или менее радикальных формах. При этом в обществе имелось и без того много недовольных своим положением лиц по самым разным основаниям (они были, есть и будут всегда и во всех странах, особенно, по понятным причинам, — в «недоразвитых»), но именно представители этой социальной группы были способны наиболее эффективно выполнить роль координатора и организатора массовых акций.
Важной особенностью арабского мира является наличие практически повсеместно такой оппозиционно настроенной к местным правительствам, западному влиянию и любым идеям прогрессивных реформ силы, как исламский фундаментализм. Его представители, ставящие своей целью возвращение основанного в VII веке пророком Мухаммедом шариатского законодательства в качестве базового для страны и принуждение населения к жизни по его принципам, никогда не пользовались заметной поддержкой со стороны правящих режимов (бывших, как уже говорилось, значительно более адекватными нашему времени) и во многих случаях боролись с властью самыми разными методами: от террористических актов (самым громким из которых явилось убийство президента Египта Анвара Садата в 1981 году) до длящейся несколько десятилетий партизанской войны в Алжире.
Эти силы готовы были воспользоваться любым поводом и пойти на любые временные союзы, чтобы вступить в активную борьбу (а точнее — в войну на полное уничтожение) с ненавистным им «прозападным» и «реформаторским» режимом (именно так воспринимались исламистами те самые правительства, которые местная «интеллигенция» так спешила свергнуть за «недостаточно прогрессивную сущность»). И организаторские способности «вооруженного» интернетом «среднего класса» временно оказались им весьма на руку. В каких-то случаях подобные «коалиции» сумели свергнуть правящие режимы (порой, как в Ливии, — с помощью Запада, пытающегося воспользоваться этими событиями для укрепления своих позиций в регионе), в других — борьба продолжается.
Очень показательна ситуация в самой крупной и «продвинутой» стране арабского мира — в Египте. После свержения режима президента Мубарака, правящего Египтом сорок лет (при котором страна добилась большого прогресса в экономической и социальной сферах, повсеместно существовала обстановка веротерпимости, защищались права национальных и религиозных меньшинств, хотя демократия и носила еще формальный характер), были проведены всеобщие парламентские выборы, на которых три четверти мест получили исламистские партии. Начали поднимать голову представители радикального ислама и на местах, организуя расправы с египетскими коптами-христианами, несколько сот тысяч которых уже были вынуждены бросить свои дома и бежать из родных мест. Неудивительно, что начался упадок туристической отрасли, одной из важнейших в экономике страны. Не сильно «отстают» и другие сферы экономики…
В общем, уверенно и неуклонно Египет начал свое движение вспять, к средневековому религиозному мракобесию и нетерпимости, возникновению и углублению экономических проблем. Вряд ли на это рассчитывали и к этому стремились нетерпеливые представители египетской «прогрессивной» интеллигенции. Как все это напоминает события почти столетней давности в России 1917 года!
Однако Россию февраля 1917 года напоминает не только сегодняшний Египет, но и сама Россия сегодняшняя. То, что основные проблемы современной России достались ей в наследство от советского режима, окончательное банкротство которого вследствие длительного загнивания и последующего краха заведомо обреченной и неспособной к развитию, нежизнеспособной социалистической экономической модели ознаменовалось геополитической катастрофой, сравнимой по масштабам с крахом и распадом Римской империи полтора тысячелетия назад, я считаю фактом, не нуждающимся в доказательствах. Точнее, доказанным огромное количество раз в самых разных источниках и в самое разное время за последние двадцать лет настолько исчерпывающим образом, что повторять это не имеет смысла (по крайней мере, для той интеллектуальной категории читателей, на которую рассчитана эта статья). Не нуждается в доказательствах и тот факт, что последние двадцать лет Россия переживает абсолютно уникальный в мировой истории переходный период, обозначаемый в рамках привычной терминологии как «переход от социализма к капитализму», и пока еще далеко до полной ясности, когда и чем он закончится. Ясно и то, что масштабы и природа этих «переходных» проблем таковы, что просто несерьезно связывать их не только с «личным вкладом» постсоветских российских руководителей, их человеческими и профессиональными качествами, но и с масштабами личности каждого из советских «вождей» за предшествующие, как минимум, несколько десятилетий. Все определялось и определяется в основном, процессами и закономерностями гораздо более объективными. Поэтому оценивать так или иначе российских руководителей и проводимую ими политику надо не из факта самого существования этих крайне неприятных и болезненных для общества проблем, а из анализа «правильности» или «ошибочности» принимаемых ими политических решений, направленных на их постепенное разрешение. Казалось бы, это вещи совершенно очевидные.
Однако, к сожалению, практически невозможно услышать (или прочитать) от «критиков режима» (будь то политики или «простые люди») что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее подобный анализ принимаемых решений. Практически вся критика и в Интернете, и на площадях, и в других местах заключается в искусственной привязке (вследствие политической демагогии или ограниченного кругозора, а иногда и того и другого одновременно) всего имеющегося в обществе негатива к личностям руководителей страны (главным образом — Путина). При том, что сами эти решения и их оценка — очень интересный, сложный и противоречивый объект для споров и дискуссий (в любой стране и в любое время, даже в случае самого «успешного», авторитетного и популярного правительства, в его решениях можно найти массу больших и малых «ошибок», ведь одно и то же решение может впоследствии оказаться как «правильным», так и «ошибочным» в зависимости не только от него самого, но и от множества других факторов, возникновение и влияние которых часто невозможно предугадать).
Более того, содержательная ущербность позиций «критиков режима» заключается не только в упомянутом акценте на СОСТОЯНИЕ общества (вместо конкретного анализа проводимой политики), но и в некорректно (мягко говоря) выбираемой базе для сравнения этого СОСТОЯНИЯ с другим, «лучшим». С каким «лучшим»? С таким, которое существует только в желаниях и воображении («коммунизм», «справедливый капитализм», «общество всеобщего благоденствия», «царство божие на земле» и т. п.)?
Но трудно представить себе что-либо глупее (и, как это ни смешно и ни грустно одновременно, распространеннее), чем такая позиция. Может быть, с таким «лучшим», которое существует в «передовых» странах мира? Которые были впереди России ВСЕГДА в истории, и с которыми она должна сравняться именно сейчас, после постигшей ее беспрецедентной в мировой истории катастрофы? Унизительно даже комментировать такую, с позволения сказать, «логику»…
Уж если так «неймется» обязательно сравнить с чем-то наш нынешний «ужасный текущий момент», то будет гораздо разумнее сравнить его с каким-нибудь другим моментом в российской же истории. Поступив так, мы с немалым удивлением обнаружим, что как бы ни были мы сегодня недовольны жизнью, как бы ни была она на самом деле тяжела, несправедлива и порой просто отвратительна, во все остальные времена российской истории (как далекие, так и совсем близкие) ОНА БЫЛА ГОРАЗДО ХУЖЕ! (Правда, это верно лишь за одним-единственным исключением: лучше жизнь казалась лишь вечно пьяному быдлу в эпоху «развитого социализма», разучившемуся за годы советской власти думать и работать, находясь в социальных условиях невостребованности этих качеств, и способному только на скотские развлечения).
И вот мы являемся свидетелями яростной, льющейся бурным потоком из Интернета и с площадей критики, разоблачающей факты и проявления коррупции в России и лично Путина, как ее основную и чуть ли не единственную первопричину! Еще бы, ведь «рыба гниет с головы»! И невдомек попугаям, механически повторяющим эту фразу, что только рыба гниет с головы, а в жизни, даже в быту, а тем более в обществе, все обстоит диаметрально противоположным образом: гниение начинается с темных и затхлых углов, в непроветриваемом помещении, вдали от света, и только в самом конце поражает «голову»! Не было еще в мировой истории ни одного случая, чтобы «гнилая голова» развратила и испортила «здоровое тело», а вот обратных примеров сколько угодно: волею судеб оказавшись на вершине гнилой структуры, «светлая и чистая голова», вдохновляемая порой благими намерениями «оздоровить тело», очень быстро становилась перед альтернативой: оказаться срезанной, открученной или стать такой же гнилой.
Было бы совсем неплохо широким критически настроенным массам, так лихо клеймящим «проклятых чиновников-коррупционеров», хотя бы на минуту унять свой раж и задуматься над вопросом: а откуда на самом деле «вырастает» коррупция, в чем ее источник и первопричина? Ответить на него просто: достаточно посмотреть на себя в зеркало, задуматься над глубинными побудительными мотивами собственного поведения в жизни. И тогда мы поймем не совсем очевидную, но не такую уж и сложную вещь: в основе коррупции лежит не чье-то влияние и не чей-то «вдохновляющий пример», а эгоистическая человеческая природа, неспособность огромной части людей при выборе между интересами своей семьи и интересами всего общества пожертвовать первыми в пользу вторых.
В качестве теста на нашу собственную потенциальную коррупционность проведем такой мысленный эксперимент. Представим, что в некотором государстве принято решение упразднить продавцов и контролеров в магазинах самообслуживания и обязать покупателей самим оставлять деньги за взятые товары (при том, что моральные и юридические оценки воровства остаются в силе). Безусловно, и в этой ситуации найдется немало законопослушных да и просто честных граждан, которые будут расплачиваться за товар. Но едва ли можно сомневаться, что избежать соблазна не сумеет если и не большинство, то, по крайней мере, огромная часть общества, в том числе тех, кто склонен гневно обличать чиновников-коррупционеров. Несмотря на кажущуюся искусственность, такое сравнение поведения «простых» людей с поведением чиновников абсолютно корректно. И в том, и в другом случае добрая половина граждан проявляет законопослушание, «с болью» переступая через столь милые им личные интересы исключительно под давлением внешних факторов: сравнительной оценки выгоды и риска такого поведения.
Чем выше легальный доход человека, тем легче ему «не мелочиться», быть честным и принципиальным (избегая заодно риска, пусть даже порой и незначительного, лишиться своего законного дохода и даже, быть может, свободы). И наоборот, чем доход ниже, тем сильнее искушение и склонность «рисковать». Конечно (повторюсь), обязательно найдется некоторое количество лиц столь честных, что откажутся от самого соблазнительного предложения, даже едва сводя концы с концами. Столь же несомненно, что существуют люди настолько жадные, что будут брать «на лапу» всегда, сколь бы ни был велик их доход и уже накопленное правдами и неправдами состояние. Но и тот и другой случай — скорее исключения, и в своем стремлении покончить с этим злом общество не должно особенно рассчитывать на первых и особенно опасаться вторых. Типичной является именно вышеприведенная зависимость поведения человека от его дохода. Именно на учете и использовании этой зависимости и только на ней основаны все успехи в борьбе с коррупцией (успехи, безусловно, относительные, т. к. полностью победить ее не удалось нигде и никому) тех стран, где она сведена к минимальному уровню отдельных скандальных фактов.
Высокая, даже очень высокая оплата всех тех чиновников, которым в силу их служебного положения, возможностей и полномочий «есть чем злоупотреблять». Любые другие меры, основанные на «усилении контроля» (а контролеров кто будет контролировать?), «ужесточении наказания» (что просто увеличит «плату за риск»), если и способны помочь, то лишь в качестве мер дополнительных и второстепенных. К сожалению, «широким массам» очень хочется, чтобы проблема была решена именно такими методами, а не раздражающим население повышением чиновничьих зарплат. Но в обществе вообще и в экономике в частности существуют свои объективные законы, нравится нам это или нет…
Кроме того, в сегодняшней российской действительности дополнительно существуют и «внешние» по отношению к должностному лицу факторы, буквально вынуждающие его либо «брать», либо уходить с должности, «пока цел». Для чиновника нижнего и среднего звена это — обеспечиваемые криминальным бизнесом деньги и «охрана» при условии «сотрудничества», а в противном случае — угроза лишиться должности или даже жизни. Чтобы противостоять такому «искушению», чиновнику далеко не достаточно быть «просто» честным человеком, а надо еще обладать огромным личным мужеством и железными нервами. А ведь у них еще и семьи… Короче, ясно, что подобные герои встречаются в основном в телесериалах. Невольно вспоминается: «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень».
Для политика, даже если он не жадный человек, а обладает лишь «здоровым честолюбием» и естественным для лиц этой «профессии» стремлением к власти, поддержка бизнеса (теперь уже — крупного) означает не только и порой не столько «прелести» материального благополучия, сколько финансирование соответствующих политических акций и структур, необходимых для победы на выборах. А ведь его победа и приход к власти — это зачастую далеко не только и опять же не столько его стремление, сколько его сторонников и надеющихся на него избирателей. В такой ситуации даже «сомнительное» (мягко говоря) с юридической и моральной точки зрения принятие «помощи» крупного бизнеса может быть продиктовано мотивами, не имеющими ничего общего с жаждой обогащения, а иногда (для человека, искренне верящего в свою «миссию») — и вообще с личным эгоизмом.
Целью вышеприведенных рассуждений вовсе не является стремление оправдать коррупцию и коррупционеров. Это, безусловно, отвратительное и крайне вредное явление для любой страны. Цель — показать, что это именно явление (притом закономерное для любой недостаточно развитой страны; вспомним, что все страны — нынешние лидеры — прошли, каждая в свое время, через периоды коррупционного беспредела, покончив с ним постепенно и автоматически через «простое» развитие экономики и общий значительный рост материального уровня), а не чья-то «вина», «упущение» или «плохой пример».
Поразительно, сколь велико влияние штампов и навешивания ярлыков на сознание и поведение «широких масс». Выкрикнул один демагог лозунг «долой партию жуликов и воров!», и огромное количество «недовольных жизнью» его подхватило почти как «вдохновляющую и направляющую» идею. А ведь не надо быть семи пядей во лбу, достаточно обладать элементарным здравым смыслом, неполным средним образованием и минимальным жизненным опытом, чтобы понять такую простую вещь: чиновник любого ранга и любой области государственных функций, будь то судья, полицейский, работник администрации, налоговой службы и т. д. и т. п., берет «на лапу», вовсе не оглядываясь на то, как называется и кому принадлежит большинство мест в Государственной думе: Единой России, Яблоку, Справедливой России, КПРФ и т. д. Он делает это под влиянием совсем иных (рассмотренных выше) факторов и причин. И оттого, какая партия в очередной раз получит это большинство и станет «правящей», если и зависит многое в жизни и судьбах страны (что плохо и ненормально, а для стран со сложившейся и устоявшейся партийной и политической структурой — просто невозможно), то уж, во всяком случае, не мотивы его действий. И не потому «ворует и жульничает» чиновник, что он принадлежит порой к «правящей» партии, а, наоборот, потому он стал принадлежать к этой партии, что она стала правящей, совершенно независимо от ее названия и программы.
Теперь посмотрим, что же за политические силы так активно и организованно идут на штурм «преступного путинского режима»? Увы, все те же, знакомые нам по Мировой истории лица: «продвинутая», «состоявшаяся», тесно связанная с западными фондами и бизнес-структурами часть московской интеллигенции и бизнесменов. Чувствуя себя наполовину иностранцами, имеющими «в случае чего» пути к отступлению «в страны прогресса», уже проводящие там в частных поездках, командировках, путешествиях и т. п. значительную часть времени (иногда даже большую часть), привыкшие к тамошним порядкам и стандартам, они не склонны «прощать» России ее относительную отсталость, «входить в положение» и ждать. Им, как Петру Первому, подавай «хотя бы» главные достижения западной общественной системы «здесь и сейчас». Им тут почти нечего терять и нечего опасаться неудачи и даже катастрофических последствий для страны их «затей». «Если Россия окажется неспособна в самые короткие (желательно, за пару лет) сроки «перестроиться» и стать «хотя бы» Францией (если не США), значит… Бог с ней! Туда (известно куда) ей и дорога… А мы будем где-нибудь в Лондоне или Нью-Йорке спорить, потягивая коктейли, об исторических причинах и корнях процессов ее распада». Вот примерно такой менталитет.
И никакого противоречия такой политической и исторической ограниченности с их «продвинутостью», образованностью и «состоятельностью» нет. Люди дела, успеха, люди практики (так нужные сейчас нашей стране) редко бывают склонны к углублению в такие «отвлеченные» от практической деятельности сферы, как история, политология и к «излишне» подробным и глубоким рассуждениям на эти темы. У них на это «нет времени». Время есть только на любимое и приносящее хороший доход дело, карьеру и, в крайнем случае, отдых и развлечения. Огорчительность данной ситуации заключается в том, что, как бы ни относиться к этому социальному слою, он действительно нужен и полезен стране с точки зрения перспектив ее развития и модернизации. С другой стороны, а разве менее потенциально полезна тому же Египту была его интеллигенция, а России февраля 1917-го — интеллектуальная и бизнес-элита Петрограда? Неужели опять те же исторические грабли? Очень не хочется в это верить.
В подобных рассуждениях и оценках мало что меняет тот факт, что определенная (сравнительно небольшая) часть этой «нетерпеливой оппозиции» является вполне продажной, действующей по указкам и за деньги из-за рубежа. Сильному и богатому Западу, безусловно, есть, что «ловить» в слабой и экономически малоразвитой стране, обладающей столь нужными ему богатыми недрами, и есть, чего желать при этом: максимального ее ослабления, а еще лучше — распада на множество конфликтующих друг с другом частей. Но любое зарубежное влияние и вмешательство может принести хоть какой-то результат лишь в том случае, если опирается на внутренние конфликты и противоречия страны. Без подобной опоры оно неспособно достичь поставленных госдепартаментом целей.
Что касается главной мишени нашей московской интеллигенции — Путина, то, не вдаваясь здесь в анализ его личности и его политики (это отдельная большая тема), хочется поделиться с читателем следующими ощущениями и опасениями, уводящими нас в тот же февраль 1917 года. Николай Второй вошел в историю вовсе не как человек, обладавший какими-то особо выдающимися (или, наоборот, резко отрицательными) качествами и даже не как политик, принявший какие-то особо важные для судеб страны решения. Он памятен нам, прежде всего, колоссальным несоответствием его простых человеческих качеств и мученической кончины тому, за что его ненавидели и в чем несправедливо обвиняли.
Я не склонен идеализировать Путина и вообще кого-либо из наших политиков (включая, в том числе, всех оппозиционных деятелей). Но мне бы очень не хотелось, чтобы в результате этой искусственно разжигаемой антипутинской истерии в России произошли события, вспоминая которые лет через сто, историки стали бы защищать и оправдывать Путина, исходя из тех же оснований, из которых мы оправдываем Николая сегодня.
К сожалению, исходящие от «нетерпеливых» опасности для страны заключаются не только в угрозах и стремлениях «скинуть» власть, но и порой во вредном и опасном изменении политики самой власти под их давлением и в результате стремления «уйти от конфликтов и потрясений». Иногда такой «уход» может оказаться по сути «страусовой» политикой, способной вызвать гораздо более серьезные конфликты и потрясения в будущем. Свежий пример — возврат (пусть и с некоторыми оговорками и ограничениями) выборов губернаторов населением субъектов Федерации. Для сильных, развитых и богатых государств с федеративным устройством это — разумная и эффективная демократическая практика, имеющая массу преимуществ перед системой назначения глав регионов «сверху». Есть у нее только один-единственный недостаток: она преждевременна и опасна для страны с большой территорией, неравномерным распределением на ней производительных сил и ресурсов, обилием экономических и социальных проблем, слабой экономикой, зависимой от природных богатств, расположенных на территориях удаленных и малозаселенных, при крайне непрочных и неустоявшихся межтерриториальных экономических связях и наличием огромных дисбалансов в этих связях: колоссальной зависимости европейской части России, на которой проживает огромное большинство населения, от слабозаселенных областей ее азиатской части, содержащей «наше все» — залежи углеводородов, и, напротив, крайне слабой экономической зависимости малочисленного населения азиатских регионов от европейской части. Все это — на фоне малоразвитой транспортной инфраструктуры, соединяющей две эти части страны.
Не надо быть большим стратегом, чтобы понять и предвидеть, к чему подобное положение может со временем привести — к стремлению этих регионов отделиться от России и начать «беспроблемную» жизнь за счет колоссальных для такого небольшого населения богатств. И если губернаторы таких территорий, ставшие проводниками подобных настроений, уже не назначенные сверху, а «избранные населением» (фактически, чего греха таить, «денежными мешками», причем необязательно российского происхождения, обеспечившими их предвыборную «раскрутку»), будут потрясать своими «мандатами от народа», то повлиять на них (как и на всю, стоящую за ними сепаратистски настроенную политическую элиту региона) для центральной власти будет значительно сложнее.
Еще больше увеличить подобную угрозу может другая «политическая реформа» — принятие упрощенного порядка регистрации политических партий (безусловно «правильного» и «демократического» для условий какой-нибудь развитой и богатой западной страны). В условиях сегодняшней России подобный порядок может привести к образованию и выходу на арену политической борьбы партий, созданных не столько для выражения социально-политических и экономических интересов части населения (в чем суть многопартийности), сколько объединяющих людей по религиозному, национальному и/или территориальному принципам. (Прежний, более жесткий, порядок регистрации партий, содержавший требования об их достаточно заметной представленности в большинстве субъектов Федерации, такую опасность в значительной степени предотвращал).
Какой экономической и гуманитарной катастрофой обернется подобное развитие событий для жителей европейской части страны, не хочется даже и думать. А Запад, с которого наши «продвинутые» и прекраснодушные, «современно мыслящие» политики — инициаторы подобных нововведений — берут пример в подобных начинаниях, безусловно, «нам поможет» (когда «запахнет жареным») поскорее довести начавшиеся сепаратистские процессы до их логического конца…
Грустно все это. Очень хочется ошибиться в подобных прогнозах и опасениях, но еще больше хочется, чтобы перестали ошибаться те, от кого, что ни говори, в конечном счете зависит будущее страны — наши граждане. Чтобы каждый раз, решая, как и за кого голосовать, на какую площадь и под чьи знамена идти, кому доверять, а кому нет, они руководствовались не раздражением, ненавистью и желанием «назло бабушке отморозить уши», а лишь одним-единственным: своими собственными, личными интересами и интересами своей семьи, но только («всего-навсего»!) — правильно понятыми.

Олег КОПЫТОВ

Чтение как духовная ценность

Название статьи передает вроде бы совершенно тривиальную, то есть такую, которую не нужно доказывать, мысль, естественную для любого нормального общества, тем более с такой мощной литературной традицией, какую имеет общество русское, российское. Но парадоксальность нашего времени такова, что именно эту мысль — чтение есть духовная ценность — приходится доказывать всеми имеющимися способами. Потому что вперед выдвинулись далеко не традиционные для русского общества псевдоценности: накопительство, мещанство, эгоцентризм, даже цинизм — и как способ жизни, и как «ценность».
Россия уже далеко не самая читающая страна в мире. В России по-прежнему издается много книг. Только имеющих индекс ISBN, то есть Международный Стандартный Номер Книги, в «нулевых» годах в России издавалось 80 000 — 100 000 наименований. А книг без этого индекса — от 200 000 до полумиллиона. Но тиражи книг маленькие, читают уже изданные книги вяло. Опять же, по разным методикам подсчета, по количеству прочитанных книг в год на душу населения Россия оказывается во втором, третьем или даже четвертом десятке стран, неизменно пропуская вперед, например, такие страны, как Индия и Бангладеш.
Но количество чтения не так уж и важно по сравнению с качеством. Что читают и что пишут — более важный вопрос. Посмотрим не только на соотношение художественной литературы ушедшего века и текущего с понятием духовности, но и на то, что нужно читать, а еще более — почему ведущие филологи современности чаще не советуют что-то читать.

Итак, духовность. Как ее можно определить? Академические издания, например «Философский энциклопедический словарь», соотносят духовность с понятием «Дух» и говорят об актуальности этого термина в прежние эпохи, от античности до XVIII–XIX веков, когда под духом понималась либо одна из сущностей Бога, либо одна из сущностей самой жизни. К тому же дух по старым представлениям — это «сама внутренняя сущность земли или мира, дух земли, мировой дух; идейное содержание произведений искусства; всеобщий характер чего-либо». Для нас важно то значение, которое связывает «Дух» и произведения искусства. Не просто идейное содержание литературы и искусства, частичка самого Бога — вот что в течение эпох понималось под духовностью в искусстве.
Сегодня в академических определениях духовности имя Бога чаще не упоминается, а когда говорят о духовности, обязательно говорится о высших ценностях человека.
Но, как показали и XVIII, и XIX, и особенно XX века, ни мораль, ни дух без Абсолюта (то есть без если и невоцерковленной религиозности, то без хотя бы интеллектуального понимания принципиальной непознаваемости мира неабсолютным человеком, то есть без своего рода интеллектуальной религиозности) «не работают».
Ни Вольтеру, ни тем более большевикам и ни тем более постмодернистам конца XX века не удалось создать ни морали, ни высших ценностей без Бога.
Но и с Богом не всегда создаются ценности! Мало того, с кривым, эгоцентричным пониманием Бога часто создается не просто кривой, а страшно кривой взгляд и на мир, и на человека, и на самого себя. Это глубоко исследовал и ярко показал Достоевский в романе «Братья Карамазовы». На взгляд Достоевского часто обращают внимание литературоведы, например, в недавней лекции в рамках проекта ACADEMIA по телеканалу «Культура» автор пятнадцати книг о Достоевском профессор Людмила Сараскина вспоминала и читала одно место из «Братьев Карамазовых», давайте, и мы этот эпизод прочитаем.
Встреча Алеши Карамазова с Лизой и их диалог. Начинается словами Лизы,  многие видели в этом эпизоде какой-то страшный антисемитизм в словах о жиде, то есть об евреизме, но здесь нет никакого натурального жида, никакого антиеврейства, этот эпизод нужно дешифровать из символического плана в буквальный. Итак, вначале отрывок. Он довольно тяжелый для восприятия.

«— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хорошо!
— Хорошо?
— Хорошо. Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот. Вы любите?
Алеша молчал и смотрел на нее. Бледно-желтое лицо ее вдруг исказилось, глаза загорелись.
— Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах. Воображаю, как ребеночек кричит и стонет (ведь четырехлетние мальчики понимают), а у меня все эта мысль про компот не отстает. Утром я послала письмо к одному человеку, чтобы непременно пришел ко мне. Он пришел, а я ему вдруг рассказала про мальчика и про компот, все рассказала, все, и сказала, что «это хорошо». Он вдруг засмеялся и сказал, что это в самом деле хорошо. Затем встал и ушел. Всего пять минут сидел. Презирал он меня, презирал? Говорите, говорите, Алеша, презирал он меня или нет? — выпрямилась она на кушетке, засверкав глазами.
— Скажите, — проговорил в волнении Алеша, — вы сами его позвали, этого человека?
— Сама.
— Письмо ему послали?
— Письмо.
— Собственно про это спросить, про ребенка?
— Нет, совсем не про это, совсем. А как он вошел, я сейчас про это и спросила. Он ответил, засмеялся, встал и ушел.
— Этот человек честно с вами поступил, — тихо проговорил Алеша.
— А меня презирал? Смеялся?
— Нет, потому что он сам, может, верит ананасному компоту. Он тоже очень теперь болен. Lise.
— Да, верит! — засверкала глазами Лиза.
— Он никого не презирает, — продолжал Алеша. — Он только никому не верит. Коль не верит, то, конечно, и презирает.
— Стало быть и меня? меня?
— И вас».

Читать этот отрывок надо, оторвавшись от буквальности и увидев в распятом мальчике, конечно, самого Иисуса Христа. А на месте Лизы увидев нас самих, когда мы приходим в церковь или просто всуе вспоминаем Господа и что-то у него просим. Но Достоевский как бы говорит: «У кого просим?» У распятого мальчика и Христа, который страшно страдал из-за нас, по-человечески Он — и Бог и человек, — испытывал страшные муки. Мы должны приходить в церковь и Его жалеть, и вместе с ним страдать, и молиться о том, чтобы колесо времени повернулось, и Христу, и мальчикам, всем детям, погибшим по нашей глупости, под колесами автомобилей, под ножами плохих врачей, чтобы им было легче, и они страдали меньше или вообще не страдали. А мы просим! У кого просим? Распятого, страдающего Христа и растерзанных детей просим. Квартиру побольше, прибавку к зарплате, себе здоровья железного просим, а то и страстей. То есть, как ни крути, мы, как Лиза, кушаем перед распятьем ананасный компот. И не только в церкви, но и читая книгу, смотря фильм — кушаем ананасный компот. Вот два вида духовности — прямая, гуманная, человечная и духовность ананасного компота, то есть страшно кривая или вообще антидуховность.

Что порекомендовать читать из современного? Все дело в том, что в сегодняшней русской художественной литературе или потоки ананасного компота, или садистские ухмылки при виде зарезанных мальчиков. Чаще всего. А духовности в понимании Достоевского нет или почти нет. Нет веры ни во что — ни в «светлое будущее», ни в «коммунизм», ни в «демократию», да и в Бога тоже, по большому счету, веры ни у кого нет. Значит, на место веры, вполне по Достоевскому, поселяется презрение.
У писателей — презрение к читателям. Только гедонизм, только получить пищу для своего тщеславия или, если удастся, еще и гонорар. То есть тот же ананасный компот.
Это не только мое мнение. Крупнейший современный филолог, профессор МГУ А. А. Волков совсем недавно на вопрос, что из современной русской литературы он читает, ответил: ничего. Дословно так: «Я не пророк, но мне кажется, что и писателей сегодняшних помнить не будут. Лично мне никакие не нравятся, я их не читаю и читать не собираюсь» (проф. МГУ А. А. Волков в интервью газете «Татьянин День» 24 мая 2010 года).
Особым презрением к читателю и любовью к ананасному компоту сегодня проникнута литературная критика, которая превратилась в вид рекламы. За честность никто никогда не платил. А за рекламу платят, причем хорошо. А, не имея денег, ананасный компот не достанешь. И литературные премии в большинстве своем тоже вид раскрутки, рекламы, и никакой духовности там чаще всего нет.
Совсем недавно «Большую книгу» получила малоизвестная вологодская писательница, написавшая роман о средневековой Руси. Вроде бы все нормально, все хорошо. И критика пишет, что роман о любви. Но что мы там читаем с первых страниц? Девица отвечает на исповеди на вопрос священника, занимается она или нет половыми извращениями. И, присмотревшись к роману повнимательнее, мы не увидим ни средневековой Руси с ее проблемами, но и с ее духовностью, ни любви, а увидим половую патологию самой авториссы. И более ничего. А патологию патологическому обществу, деморализованному обществу легче продавать. Потому что деморализованные всегда выберут худшее. И в политике, и в культуре.
Все уши критика прожужжала нам в последние годы о некоем «новом реализме», о Захаре Прилепине, о Романе Сенчине, о неких авторах нового направления под названием «проза подонков», один из самых известных — Сергей Шергунов (1980 г. р.). В последнее время наш руководитель Владимир Путин часто встречается с писателями, и справа от него неизменно сидит Татьяна Устинова. Буду ли я советовать этих писателей читать? Ни в коем случае! И вот почему.
Начнем с Устиновой и вообще дам-детективщищ. Вот начало одного рассказа Устиновой: «Утром Степану позвонил его зам Чернов и сообщил, что обнаружил на стройке супермаркета труп. Разнорабочего Муркина. Неслабое начало дня! Степан, глава компании «Строительные технологии», понимал, что объясняться придется не только с ментами, но и с заказчиками. А они ребята серьезные. А тут покойник…»
И во всех ее рассказах, повестях и романах ключевое слово — «труп», на который она смотрит как на способ развлечения читателя. Причем развлечения сомнительного даже в плане языка, примитивного до невозможности, поскольку, по ее мнению, сильный метафорический язык сегодня якобы никому не нужен. Так Лиза смотрела на истерзанного мальчика и при этом кушала ананасный компот.
Прилепин, Сенчин и целая когорта подобных говорят о том, что все плохо. Что было, есть и будет — все плохо. Пишут о том, как человеку больно, преувеличивают эту боль и делают читателю, которому и так несладко, еще больнее, чем ему есть на самом деле. И оставляют читателя с этой болью. И не дают ему никакого выхода.
Сегодня дошло до того, что редакторы когда-то великолепных «толстых» русских литературных журналов, как только приходит к ним рукопись явной гуманистической направленности, тут же объявляют произведение «архаически сентиментальным» или вешают другой обидный ярлык и почти автоматически отклоняют, в то же время много и с большой перспективой публикуя духовно скверную, ядовито пессимистическую, «без выхода» прозу и поэзию.
Великие русские писатели XIX — начала XX веков, Распутин, Астафьев («деревенская проза»), Юрий Трифонов («городская проза» прошлого века) тоже писали, что наш мир не особо приспособлен для всегдашнего счастья, писали о боли, но всегда давали читателю какой-то выход, какой-то повод для оптимизма, за любым мраком видели то, что называется «мрак перед рассветом». Прилепин, Сенчин, а тем более Сергей Шергунов и подобные — никакого выхода читателю не дают. Они садистски упиваются страданиями истерзанного мальчика, истерзанного Христа, истерзанного человека. Но при этом не забывают о саморекламе, то есть о продаже своих книг, то есть об ананасном компоте. Буду ли я советовать их читать? Ни за что!
Дамы типа Оксаны Робски и примкнувшей к ней Ксении Собчак врут о жизни, пишут не книжки, а наркотические сны. Советовать добавлять в ананасный компот еще и наркотик — это уж совсем плохо.
Ну и, наконец, целый полк или дивизия бывших членов бывших союзов писателей, которые потеряли с советской властью сладкую жизнь, то есть ананасный компот. Раньше за книжечку стихов можно было получить от советской власти такой гонорар, что хватило бы на трехкомнатную кооперативную квартиру. Сегодня нужно чуть ли не продать квартиру, чтобы на свои деньги издать книгу. Они пишут якобы о несправедливости сегодняшней власти, а на самом деле не видят в иконе распятого Христа никакого Христа, а видят в лучшем случае лубочную картинку, а в худшем — себя, лишенного ананасного компота. Стоит ли их читать? Не стоит!
Я думаю, через литературу мы видим и анти-ренессанс сегодняшней эпохи, и кризис культуры и духовности, но пройдет еще немало времени, пока мы не оценим адекватно и тождественно масштаб сегодняшнего кризиса русской культуры, кризиса русской литературы, кризиса русской духовности.

Но абсолютных кризисов не бывает. В любые времена мы найдем и сами ценности, и такое искусство, которое их отражает и к ним стремится. Единственное, что сегодня, говоря о чтении как о духовной ценности, нужно подразумевать — не любую книгу, а тщательный отбор книг тем читателем, который хочет не развлечения, а неких истин и частички самого Бога в книге. Или просто человечности.
В этой связи можно вспомнить, как отвечал один из отцов современной православной церкви на вопрос молодых священников и семинаристов, можно ли им читать светские книги. Он отвечал так: «Только тщательно и тщательно отбирая и сквозь зубы».
Советы здесь мало помогут, если человек действительно ищет в книге не просто развлечения. Если текст, сюжет, фабула — понятие и явления объективные, то произведение как сумма и личных представлений, и внушений извне (это модно, это круто, или, наоборот, это тускло и никчемно), произведение, определенным образом изданное, в определенном обществе и срезе времени — вещь всегда субъективная. То есть такая, какую не измеришь для всех, а отдельному человеку она просто нравится или не нравится.
Сегодня основная ответственность за поиск чтения как духовной ценности лежит не на писателе, не на критике, а на читателе. На него возложена миссия и великий труд в курганах книг, причем, скорее всего, не «брендовых», не раскрученных имен и успешных столичных издательств, а каких-то иных, найти произведения, где была бы правда о мире и любовь к читателю.
В такой ситуации невозможно советовать что-то на уровне конкретных имен и произведений. Разве что продолжать формулировать причины молчания.
Среди прозаиков я бы пока никого не называл, несмотря на то что проза — это как бы «езда в знаемое», но современная проза совершенно не знает, что ей делать, куда плыть, о чем и как писать. Ей не хватает окружающего воздуха, она дышит клинической кислородной подушкой. В «золотом» XIX веке русской литературы всего семнадцать-двадцать романов пяти русских писателей — Гоголя, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Льва Толcтого плюс маленький роман Лермонтова «Герой нашего времени», роман в стихах «Евгений Онегин» Пушкина и «Очарованный странник» Лескова — затмили сотни и тысячи романов и повестей других авторов, живших в то же время в России. Да не только — и в Европе и в Америке даже. Настолько высока была именно духовная ценность этих семнадцати-двадцати романов.
Кто сегодня помнит не только названия книг, но и фамилии писателей, не вошедших в «золотую кладовую» русского романа? И русская литература XX века, и тем более только начавшегося нашего XXI века все еще находится в глубокой тени этой духовной горы. Мало того — сегодняшние прозаики, романисты даже не пытаются выглянуть из-за этой горы на свет и солнце, а хотят (и способны) лишь зарыться куда-то поглубже в норы и пещеры на дне долины под этой горой. В особенности потому, что в условиях слабого (вот уже двадцать пять лет слабого) государства за то, что не высовываешься, не выращиваешь в соперники политической элите элиту культурную, за это хотя бы немного платят. Кстати, те, кому платят, культурной элитой никогда не станут.
Поэзия — езда в незнаемое, и только поэтому здесь рекомендаций давать не стоит.
Ну и есть выработанное культурой жесткое условие не называть достойным и важным для культуры имя художника при его жизни. Аполлон Григорьев сказал: «Пушкин — наше все» — через двадцать два года после его смерти; Достоевский назвал Пушкина самым народным писателем через полвека после его кончины. Возможно, к середине XXI века сама культура выберет те русские романы начала этого века, которые обладают возможностью их чтения как подлинной духовной ценности.

По поводу динамики того, что я обозначил как кризис отечественной литературы, тоже сложилась целая линия произведений, в которой она отражена (замечу в скобках, что сами по себе эти книги вряд ли являются духовной ценностью, они именно показывают, причем в динамике и по пунктам, как подлинная литература растворяется в масскульте, в антикультуре, точнее, ею убивается). Например, эту линию можно представить на примере таких произведений, как: Юрий Поляков, роман «Козленок в молоке» (1995), Владимир Маканин, «Андеграунд, или Герой нашего времени» и Виктор Пелевин, «Поколение П» (оба романа 1999), и опять Виктор Пелевин — роман «Т» (2009).

Вывод один (хоть он и парадоксален, но прост): сегодня в русской литературе как никогда особой духовной ценностью обладает чтение. И даже не работа писателя, а именно напряженная, многотрудная и ответственнейшая работа читателя. Читателя!