Евгений ЛЕБКОВ

Календарь сосны

Год соснового семени

Семена привезли из Благовещенска. Не было на них никаких этикеток, известен только вес — триста килограммов. Как сейчас помню эти семена: я запускаю руку глубоко в мешок и вынимаю оттуда горсть светло-матовых семечек. Они как синичьи коготки. Пересыпаю из руки в руку, нюхаю, хорошо пахнут: смолой, родной Брянщиной.
Я недавно приехал на остров. Коренной брянец, вернее — смоляк. Наш Рогнединский район находится на границе Брянской и Смоленской областей. Когда-то тут была Орловская область, а еще «когда-то» — Западная, а перед тем «когда-то» — Смоленская губерния, Рославльский уезд. Рославль! Какое гордое слово. Россию славь! Хорошо!
Приехал я на Сахалин вчерашним студентом. В моем дипломе написано: инженер лесного хозяйства. Внушительно. Раньше Брянский лесной институт выпускал ученых-лесоводов. Но кому-то не понравилось это словосочетание. Что, мол, за ученый-лесовод? Так можно сказать и ученый-пчеловод, ученый-скотовод и даже ученый-учитель. Чувствуете, какой каламбур проглядывает? Но это все к слову.
Сосну получили осенью. Ссыпали ее в огромные пузатые бутыли, заткнули стеклянными запарафиненными пробками, приклеили этикетки-сертификаты и поставили в погреб. Так надо.
Весной — беда! Надо сеять сосну в питомник, а у нас… В четырех бутылях она заплесневела. Как туда проникла влага — ума не приложу. Кто-нибудь из лесников поленился проверить герметичность. Будь он неладен, этот кто-нибудь! Что делать? Советуюсь с лесничими, директором. Решили плесень отмыть марганцовкой и подпорченные семена высеять не в питомнике, а на вырубке. На удачу. Взойдут — хорошо. Не взойдут — спишем. Оправдаемся.
Проращивать семена некогда, сроки поджимают. Осталось хороших семечек двести килограммов с хвостиком. Посеяли в питомнике. И они появились. Дружные, бойкие, тонюсенькие, на головках — камилавочки. Это семенная оболочка. Так сосна красиво прорастает. Как грибки-крошки. Лесники не нарадуются. Шутка ли — своя сосна! Рабочих к прополке не допускают, сами полют, свои руки вернее.
Опять беда! На сосну напал фузариум. Есть такой зловредный грибок. Подрезает малютку сосну у самого корня. Так хитро действует, что сразу и не увидишь. Стоят всходы зеленые, чуть с заметной желтинкой. А потянешь вверх, и вот те на! — хвоя — сама по себе, корень — сам по себе. Тонкое волоконце между ними не в счет. Камбий перерезан у самой земли. Срочно поливаем раствором марганца. Опоздали. Результаты неутешительны. К осени вырастили лишь триста тысяч сосенок на гектар. Очень и очень плохо. Два миллиона на га — вот это да! Это сила! А то… Срамота, да и только.
— Ничего, — утешает директор, — дело на Сахалине новое, оправдаемся.
«Ему лишь бы оправдаться», — зло подумал я.
Позже расскажу, что зря мы грешили на фузариум. Тут было другое. Но понимание того, «другого», пришло лет через десять. А пока — фузариум. Дьявол-грибок. И борьба с ним — марганцовка. Вижу свои руки: коричневые до черноты, оно вроде и почетно такие руки иметь, работа! А я люблю в работе «чумазость». Ну, не сплошь, а слегка. Отметина… Вид…

Год выжимания и травы

Сосну на Сахалин завез тогдашний начальник управления лесов острова Леонид Федорович Соколов. Очень интересная фигура. Не успел он появиться на Сахалине, как мы уже почувствовали — хозяин приехал. Худощав. Моложав, весь — движение, да еще и «окал» отменно. Лесники прозвали его «Горьковской».
Вырубали тогда на острове восемнадцать тысяч гектаров хвойных лесов (ель-пихта), а сажали только четыреста. И вот «Горьковской» ухватился обеими руками за соцсоревнование. Намертво ухватился. Знал он, как вытянуть лесное хозяйство острова из глубокого, затяжного кризиса. Все простит, а если плохо с соцсоревнованием — пощады не жди. Мы (стыдно сейчас вспоминать) издевались втихомолку над Соколовым, пародировали его. Я эпиграмму написал:
Одно мое желание:
«Даешь соревнование!»
Глупые строчки, но что было, то было.
И еще Соколов сделал великое дело. За каких-нибудь полгода поснимал всех директоров-практиков. Они в самом деле ничего не умели, и не хотели делать для леса, и не учились. «Пусть все будет, как есть!» — их девиз.
Где-то на юге Сахалина был директором лесхоза отставной интендант. Другой директор — шахтер. Третий — милиционер. И прочая, и прочая. Смешно и грустно. Но время такое было. Область новая, кадров нет, а лесхозы есть. Директорами поставили инженеров. Сняли и нашего.
Соколов назначил директором меня. С испытательным сроком. Как я боялся новой должности! Не так страшился, что не справлюсь с работой, как не умел витиевато расписываться. Сколько бумаги извел на отработку росписи! И ничего не получалось.
Приходит кассир в банк. А ему:
— Не идет первая подпись. Закорючка не в ту сторону повернута.
Подписываюсь заново. Опять не то: буква Л велика.
— Ну и бюрократы! — злюсь.
И тогда главный бухгалтер подсказал:
— А вы просто по-русски подпишитесь. Зачем загогулины? Вот смотрите: Е. Лебков, — он вывел каждую букву как ученик первого класса.
И что вы думаете? Пошло. Ни разу потом не возвращали чеки из банка «по причине несходства подписи».
Весна выдалась поздней и холодной. Питомник сосны вытаял где-то в конце мая. Прихожу туда: все поле в лежащих сеянцах! Выжимание. Сначала оттаяла земля, потом грянули заморозки, потрескалась кормилица. Выпучило ее сплошь и рядом. И деревца (ну где им!) не устояли. Корешки слабые, неглубокие, и повалились бедняги набок. Как оправдаться? И тут же сам себе: «Стыдись. Оправдание — трусость. Думай, как спасти сосну».
Созвали экстренное совещание лесников. Решили сеянцы «спикировать» — собрать их осторожно и перенести на меньшую площадь, посадить погуще, утрамбовать землю руками, засыпать опилками для тепла. Смотрю, как ловко работает лесник Маша Бычкова. Она из Калужской области, фронтовичка, медсестра, медалей и орденов — полно! Руки у нее, как у массажистки. Ходят часто-часто. И эти маленькие ладошки делают чудо. Земля, получив такой сеанс массажа, уже не вспучивается. Усмирили сахалинский суглинок. Да и опилки помогли. Зрелище в питомнике — диво! Желто-белое поле, и по нему ровные рядки яркой зелени сосны. Потрогаешь — ласковая такая хвоя, словно кожица ребенка. И на сердце теплеет.
И все-таки на операции «Выжимание» мы потеряли тысяч сто саженцев. Лето наступило с ходу. Холода, холода, и вдруг — тридцать-тридцать пять градусов в тени. Сахалин, что и говорить! Контрасты. По меридиану ведь вытянут остров. Что ни район — то свой климат. Почва в питомнике спеклась. Не ковырнешь. Броня, а не почва. Пробовали поливать — бесполезно. Еще больше твердеет земля, да и замывы наблюдаются. Сосна — с ноготь. А поливать из чего? Из брандспойта? Другого инвентаря нет. Есть, правда, ведра, но потаскай-ка воду из речки, а речка не рядом, далековато речка. Протянули пожарные шланги. И — пошел! Я поглядел-поглядел и приказал:
— Кончай полив!
Так как же быть с сосной? Как помочь ей? Ведь засохнет. Слышны реплики лесников:
— Дело новое. Сосна — это материк. А тут и земля, что твой цемент. Гиблое дело.
— Ладно вам. Будем рыхлить почву ножами. Да-да, обыкновенными столовыми ножами, — это Маша Бычкова подсказывает, — как у себя в огороде.
— Долго, — хором тянут мужчины-лесники.
— Иного выхода нет, — говорю я. — За дело!
Здорово получилось. Земля — пух. Люди, они все могут.
А в июле пошли дожди. Сумасшедшие: полдня солнце, тепло — потом три дня дождь; тепло — опять водосей.
И поперла трава, да не травушка-муравушка, а сахалинские гиганты: дикая гречиха с корневищем в руку толщиной и метров пять длиной. Насос. Да и только. А лист у нее — две ладони вместе сложи, и мало будет. Жирный лист, тяжелый. А еще говорят, кормовая трава. Конечно, силос из нее — коровы губы облизывают. А из молодой компот отменный получается. Кисло-сладкий, яблоками припахивает. А тут она — сорняк. И пырей — богатырь! И конский щавель — молодец молодцом!
Душат травы сосну, не успеваем полоть грядки. Справились бы — небо мешает. Лесники в такую погоду работать не хотят.
Опять же выручила Маша:
— Да что мы — сахарные? Раскиснем? Плащи есть?
— Есть.
— Сапоги резиновые имеются?
— Конечно.
И первая в таком наряде пришла в питомник. Дождик накрапывает, а она корпит. И другие потянулись. Спасибо, Маша, спасибо, милая.
Так и спасли посев. В зиму сосна вошла крепкой, синевато-зеленой. Высота сеянца — десять-двенадцать сантиметров. Победа!
Потерь не считали, дело-то, действительно, новое. Узнаю, что Маша Бычкова после демобилизации работала на материке в лесничестве. Питомником занималась. Есть опора и советчица.
«Надо техминимум с лесниками и рабочими проводить, — подумал я, — и регулярно. Зима длинная, работы немного. Не даром же зарплату получать?» Ловлю себя на этой мысли: а что, они (лесники) даром получают деньги? Ох, не даром. Про весенний пожар на перевале вспомнил. Две недели безвылазно работали люди. Пообгорела одежда, ресницы подсмолило, а потушили.
Зима, она и есть зима. Не только для лесников, для всех, кто имеет дело с природой, с землей. И без курьезов не обходилось. Стоим на крыльце лесхоза, человек восемь собралось. Лесник Буянов поглаживает тополь, растущий у крыльца:
— Хорош тополек! Подрос, гляди! Три года, как посажен. И я замечал: нижние сучья были у самой земли, а теперь вон где, у плеча моего.
Мы дружно хохочем. Буянов в лесниках недавно. До этого работал сторожем в конторе. Где ему знать, что дерево растет макушкой. По кирпичику строит себя сверху, а не вытягивается из земли.
— Ничего, — успокаиваю Буянова. — Походишь на наши курсы — все узнаешь.
Буянов горячится, доказывает. Святая неосведомленность. Легко, должно быть, таким?..

Год сосновой посадки

Посадку леса начали в мае. Извечная сахалинская погода: то солнышко, то морось, то ветра. В такое время очень велика опасность пожара в лесу. Все сухо. Лесная охрана, да и все рабочие лесхоза, настороже. Двухлетнюю сосну из питомника выкопали, рассортировали, упаковали в деревянные ящики, отвезли на вырубку. Почва под молодой лес была подготовлена еще осенью. Готовили ее вручную. Работа не из сладких. Тяжелой мотыгой снимается пласт дернины размером тридцать на тридцать сантиметров. Норма посадки — восемь-десять тысяч сеянцев на один гектар. Наш запас на двадцать гектаров.
На вырубке многолюдно. Пока идет расстановка рабочих, мы с лесничим осматриваем прошлогодний посев. Что получилось из подпорченных семян сосны? Черные трупы деревьев лежат в беспорядке по всей площади, но сосна зеленеет. Негусто, правда, но все же тысячи две на гектар будет. Не пропал труд даром. Годов так через пяток не узнаешь место, всю унылость поглотит зеленый цвет.
— Надо послать сюда бульдозер, опахать на всякий пожарный случай, — говорит лесничий.
Я поддакиваю ему. Возвращаемся. Работа на вырубке в разгаре.Тут нет ничего сложного. Сделал в земле щель лопатой или мотыгой, поставил туда сосенку, притоптал осторожно землю вокруг, и все. Берись за следующую. Просто. И все-таки… Кто-то неправильно сделал щель. Кто-то сажает, а корни у сосны комом, не расправлены. Считай — зря труд, не приживется дерево. Другой же выставил сеянцы на солнце, и влажная землица на пучках корней сохнет. Брак в работе. Делаю замечание. Молодая девушка краснеет, молчит. Исправляет свою оплошность. А Буянов и тут отличился. Я и не знал, что у него зрение никудышнее. Прошел по его посадочному ряду и вижу: сажает-то Буянов, как говорят, сикось-накось. Есть даже сосенки, посаженные вверх корнями. И смех, и грех. Отчитываю лесника, отстраняю от посадки. Пусть возится с лошадьми. Маша Бычкова уже третий ряд гонит. Огонь-баба. Любит работу. Порядок любит. У нее сосенки бодрее и выше, чем у других. Настоящее мастерство говорит само за себя. Она так тщательно приголубливает руками каждое растение, так хлопотливо обжимает землю вокруг него! Побольше бы таких! Настроение у меня поднимается.
Солнце печет, земля парит, ручей бормочет рядышком, птицы веселятся. Кто-то бежит от поселка к нам. Это пожарный сторож Климов. Запыхался старик.
— Что случилось?
— Пожар! В ущелье, на лесосеке леспромхоза!
Вот тебе и солнышко, и ручей, и птицы… На посадке остается лесничий. Я сажусь в седло, скачу в контору леспромхоза — надо собирать людей на пожар. При такой погоде в один час не потушишь.

Пять годов спокойной сосны

Хлопот в лесном, как и в ином другом, хозяйстве всегда полон рот. Сосна, посаженная на двадцати гектарах старой вырубки, переболела немного. За первое лето она почти не дала прироста ни в длину, ни в толщину. Сидела себе ярко-зеленым новоселом, вытянув хвоинки-усики. Лесники ухаживали за культурой сосны, пропалывали траву, подкашивали бамбук. Сосна любит свет. И если не помочь ей перерасти травы, то травы перерастут ее, сомкнутся над сосной, и — гибель! Я не мог бывать на сосновом участке регулярно. Но со слов Маши Бычковой знал, что сосна растет. И хорошо растет. Сорок-пятьдесят сантиметров — годичный прирост по высоте. Это ничуть не хуже, чем на Брянщине.
Как-то приехал Соколов.
— Ну что у тебя с сосной?
А я уже знал, что пришлось ему выдержать баталию с одним ученым. Назовем его Оппонентом.
Оппонент — человек интересный, знающий лесокультурник, но тяжелодум. Он во многом помог лесхозам и советом, и делом. По его методике сахалинские лесники научились выращивать ель аянскую в питомниках. До этого от нее все открещивались. Лиственница — другое дело: растет быстро, не боится ни выжимания, ни фузариума, и возни с ней никакой! А ель! Кажется, своя же, доморощенная, сахалинская порода, а в питомниках с ней «караул!» кричали. И растет-то она по сантиметру в год, и всходит плохо, и выжимает ее земля всю до единой, и чего только ни приписывали золушке-елке. Но Оппонент блестяще разрешил еловую задачу.
А вот против сосны восстал сразу же. Приводил примеры из практики японцев. И очищаться от сучьев сосна не будет, и плодов не даст, и годам к двадцати заболеет раком вершины, и чего он только ни пророчил золотому дереву. Был у Оппонента, на первый взгляд, неопровержимый козырь. Он говорил:
— Почему на Сахалине нет сосны в естественном виде? В Приморском крае есть? Есть. В Хабаровском? Опять же есть. А на Сахалине не было и не будет. Климат не тот, земля не та, гумусный горизонт десять-пятнадцать сантиметров, а дальше — базальт! Корень у сосны стержневой. Ему надо вглубь расти, пойдет поверху — вывалит ветром.
Соколов ему контрвопросы:
— Картошка, по-вашему, тоже росла везде? А у ели и у пихты корневая система разве не поверхностная? Почему же тогда они растут в диком виде и редко падают от ветра? Вы ссылаетесь на японцев? Так они на Сахалине сажали сосну из американских семян, да и в одиночку, для зелени. А у нас сосна — дальневосточница, своя сестра-сестрица. Надеюсь, про сосновую рощицу на севере острова знаете? Небольшая? Ну и что? А ведь в конце сороковых годов посажена русским человеком. И растет!
— Это не показатель, там за сосну весь поселок «дрожал», там энтузиаст-лесник был…
Спорам не было конца. Надо ждать и ждать. Что скажет сама сосна? Оппонент, несмотря на свою нелюбовь к этому дереву, здорово помог нам. Он поставил серию опытов и доказал, что для однолетних сеянцев в питомниках на Сахалине страшен не фузариоз, а ожог корневой шейки растения. В июне-июле верхний слой земли нагревается до невероятной температуры: пятьдесят — пятьдесят шесть градусов по Цельсию. Температурный парадокс Сахалина. И пережигает раскаленная почва сеянец. Камбий у него нежный, слабенький. Где ему вынести такую жару?
Оппонент рекомендовал отенение всходов. Мы попробовали. Получилось. Выход сеянцев с гектара возрос до миллиона штук. Наметился успех…
…Так, значит, приехал в лесхоз Соколов. Стоял сентябрь. Сосна уже заложила верхушечные почки. К зиме готовится. Сосновая зелень — цвет для Сахалина необычный. Еловый лес — он темен и сумрачен. У сосны же наоборот — радостная зеленая темнота. Походил-походил Соколов по посадкам и говорит:
— Будет сосна. Ей-богу, будет!
И так убедительно сказал, что я поверил ему. Ему? А не сосне ли поверил?
Довелось мне зимой побывать в гостях у сосны. Ходил на охоту. Дай, думаю, взгляну. Пришел — ничего нет, вся под снег ушла. А рост у нее был тогда уже больше метра. Сахалинские снега!
Что это у меня получается? Все сахалинское — исключительное! Но ведь так оно и есть на самом деле.

Годы снежных буранов и «серых» пожаров

У меня уже два строгих выговора по партийной линии за лесные пожары. Они — какая-то напасть на наш лесхоз. Да и не только на лесхоз, на все леса Сахалина.
Говорят, весной лес самовозгорается. Стекляшка какая-нибудь сфокусирует солнце на гнилушку — и, пожалуйста, огонь! Говорят, что, мол, лесозаготовители нарочно поджигают, чтобы не платить штраф за хлам на лесосеках. Говорят, что и шпионы японские не дремлют. Такие разговоры, по-моему, — чепуха! Хотя всякое может быть. У меня в кабинете стоял графин с водой в теневом уголке на полированном столике. Случайно уборщица передвинула столик к южному окну. Так он на этом месте и остался. Но странное дело. Стал я замечать пятнышки на столе, какие бывают от потушенной папиросы. Кто же мог позволить такое свинство? Кто гасит папиросы о столик? Нарочно дурачатся лесники или по недомыслию? Наблюдения за курильщиками ни к чему не привели. Пятна на столе появлялись и появлялись. И главное — располагались они по кольцу.
И тут меня осенило! Графин с водой! Проверил — точно! Вот тебе и разговоры! И все-таки лесные пожары бывают в большинстве своем от ротозейства людей, находящихся в лесу.
А выговоры — мне! И правильно. Я же директор. Иногда думаю, не жестковато ли? Строгий выговор! Легко сказать!
Стрижевский, директор леспромхоза, когда мы возвращались с бюро, советовал:
— Сколько ты будешь получать ни за что «рябчиков»? (Так он звал выговоры.) В следующий раз позовут в горком — вали все на леспромхозы.
— Да неудобно как-то, Михаил Матвеевич, ведь вы тоже не специально поджигаете.
— Ну-ну, — улыбается он. — А еще лучше — приезжай на бюро с картой. И чтоб на ней были отмечены все пожары до единого. Да раскрась их поярче, фон создай. Повесь перед трибуной. Бери указку и шпарь. Сразу увидят, что директор серьезный, дотошный, в курсе. У нас любят такое.
Идея Стрижевского мне понравилась. Я так и поступил. А когда всем, кому положено, «воткнули по рябчику», секретарь горкома обратился ко мне:
— Ну а с тобой, товарищ Лебков, что делать?
Я пошел ва-банк:
— Еще одно, последнее взысканье —
И летопись окончена моя.
Все захохотали. И… на этот раз пронесло. Строгача мне не записали, решили: усилить агитмассовую работу по охране лесов, привлечь к этому делу все организации района. Решение можно назвать историческим: развернулась пропаганда охраны природы. И пожары пошли на убыль.
Далеко я зашел с отступлениями. А без них нельзя. Пишу-то я о сосне, но не только она заботила лесников и меня эти годы.
Так как же она, красавица, живет-поживает? Неплохо. Укоренилась. Расширился ствол. Из податливого превратился в стойкий, негнущийся. Тянется к небу. Под пологом — ни одной травинки, всю извела. Одним словом — содружество в действии.
Изменились и планы посадок. За последние годы лесхоз стал высаживать молодой лес на семистах-восьмистах гектарах ежегодно. Заработали лесники в полную силу. Но задачи моей статьи узкие — проследить за самочувствием сосны на тех первоначальных двадцати гектарах.
Петр Павлович Евстропов — лесничий с высшим образованием, коммунист. На Сахалине — с детства. Нашу сосну он принял, когда ей было три годика. Если наши лесники говорят: культуры трехлетние, — то надо помнить, что на самом деле ей пять лет, ибо автоматически добавляются два года роста в питомнике. Значит, летосчисление посадок начинается с момента высадки на волю: на вырубку, на гарь, на пустырь.
Густота в нашем бору неимоверная. Любители-грибники просят:
— Прочистите сосну, трудно грибничать.
Я улыбаюсь и думаю: «Нельзя, десять тысяч деревьев на гектар — норма!» И вспоминаются слова моего предшественника: «Чтобы нарушить инструкцию, надо додуматься, как оправдать свой ход». И что это за инструкция? Кто ее писал? Толком никто не знает. И я не знаю. Так сложилось: восемь-десять тысяч сеянцев на гектар — и, как говорится, не отступи…
Как-то звонит Евстропов, просит разрешения разредить сосну — вырубить деревья, отставшие в росте. Еду на место. Посмотрели, прикинули — густовато.
— Попробуем, Петр Павлович.
К снегу сосняк подготовили на «пять». Деревья как на подбор, ладные, сочные. А весной — шум! Снегу-то было до двух метров, и первый снег выпал мокрый, навис на сосновых мутовках, а до земли не добрался. Полог сосны под тяжестью прогнулся, не выдержал. Ободрал снег нашу красавицу, как липку. С возрастом эластичность сосны пропала. Дерево стало ломким. И повозились же мы: вырубали сломы, подрезали повреждения. Евстропов аж позеленел за весну. Намаялся парень. Нам стало ясно, что на всей площади сосны необходимо произвести обрубку мутовок, очистить стволы от ветвей до уровня большого снега, иначе сосна погибнет. Помогло обыкновенное человеческое упрямство. Как же так, чтоб люди да не справились со снегом? Как задумали, так и сделали.
Разредили лесокультуры достаточно. Оставили на гектар пять тысяч деревьев, рискнули, нарушили инструкцию, оправданий не придумали, было не до того.
Красиво работала на уходе за сосной бригада молодежи, возглавляемая Мишей Теном. Сам бригадир — атлет. Высокий, плечистый, скуластый. А улыбка? Лицо неподвижно, спокойно, чуть приуженные глаза сияют. И словоохотлив Миша. При встречах вежливо здоровается, руку подает ладонью вверх. Любопытный жест: смотрите, мол, рука открыта, ничего в ней тайного не держу.
Потаскать сосновые сучья из чащи не забава. Миша Тен придумал облегчение в работе: сделал конные волокуши и, наваливая на них кучи хвороста, выволакивал рогозистые возы из лесу с песнями.
— Я, — говорит Миша,— насквозь пропитался сосновым духом. — Невесте моей нравится такой запах.
А сам смеется, смеется глазами.
Разве сравнишь сегодняшних рабочих с теми, которые были в лесном хозяйстве Сахалина в первые годы моей работы? Нет, конечно. Народ пошел знающий и увлеченный. И занятия по техминимуму помогли, и пресса, и весь настрой нашего сегодняшнего отношения к природе, к зеленому другу.
А в мае следующего года опять горе. Не снеголом — снеговал! Вывернуто с корнем страшное количество деревьев. А они уже большие, есть до восьми метров. Мы виноваты. Не учли, что в густоте сосна не успела развить мощный корень. А мы ее изредили, да еще как. И результат…
Опять заработал в лесу топор, зажужжала бензопила. Благо, что совхоз взял ветки на корм скоту, а древесину на дрова.
— Сколько новогодних елок пропало! — сказал кто-то из городских жителей.
— А что, — говорит он мне, — давай под Новый год предложим сосну вместо елки. А? Здорово получится! И нам хорошо, и людям весело, и сосне на пользу. Дадим объявление: «Продаются новогодние елки из сосны». Звучит?
— Подожди, — говорю я ему, — останется ли что продавать? Выворотит всю первым тайфуном.
— Не выворотит. Те деревья, которые устояли, будут жить.
И лесничий оказался прав. Сосна пошла в рост, как по заказу. А чего ей не расти: свету — полно, простору — вдоволь, питания — тоже. Не подвела нас сосна. Жаль, что Соколов уехал на материк, полюбовался бы он нашей любимицей. «Хорошо растите лес, очень хорошо», — сказал бы «Горьковской».
Часть ветвей сосны мы не успели вынести, сложили в кучи тут же, под пологом леса. И эта случайность обернулась великой радостью.
В 1968 году на наши леса напали полчища мышей, обыкновенных серовато-рыжих тварей. По-моему, они ниоткуда не пришли, а размножились на месте. «Пик» мышиный наступил. Лесники об этом не знали. Ясно, мыши не предупреждают о своем «пике».
А зима — буран за бураном, снегу — хоть в Индию экспортируй. Растаял он, и что же вижу: сто гектаров посадок двухлетней сосны съедено мышами начисто, питомник подстрижен «под гребенку», толстенные стволы лиственниц окольцованы прямо-таки по-научному. На что уж шиповник колюч — и его грызли, проклятые. «Серый пожар» — так окрестили мы нашествие грызунов.
Мыши мышами, а еда едой: что ж им оставалось делать под трехметровым слоем плотного, почти заледенелого снега? Ко всяким там зернышкам травы не пробьешься, а жить надо. Вот и стали грызть кору деревьев, а у сосны, даже у молоденькой, она, видать, сладка.
А нашу сосну не тронули, весь хворост в кучах поисточили, а живые деревья пощадили. Вот и подумай: нет худа без добра. Мышей-то подкормили: зачем им карабкаться по древесному стволу, когда готовых ветвей «за глаза». Чудно, правда?
Двадцать гектаров соснового бора! Живут сосны. Растут. Видел их представитель гослескомитета, похвалил:
— Бор, настоящий бор. Подмосковный.
Всем сосна понравилась. Гордое дерево, и светлое, светолюбивое. Село, что находится рядом с сосняком, названо Сосновкой. И Оппонент смирился, только изредка побуркивает:
— Подождем до двадцати пяти лет, начнет сосна суховершить.
Что ж, подождем. Ждали двадцать три, почему же не подождать еще два. Кстати, если прибавить два года питомниковских, то нашей сосне двадцать пять годиков стукнуло. И ясно стало окончательно, что сосна обрела себе вторую родину.
Всего в Долинском лесном хозяйстве числится сосны от одного года до двадцати семи лет около двух с половиной тысяч гектаров. А на острове? Десятки тысяч. Да и какая сосна — величавая! Даже на Курилы шагнула сосна, завез ее туда директор местного лесхоза Курбатов.
Сейчас сажаем по четыре тысячи штук на гектар. И создаем лес площадками, размером метр на метр. Деревьев на площадке — пять штук. Снег теперь не зависает, проваливается в окна и сосне не страшен.
Я убежден, что на Сахалине надо сажать сосну полторы — две тысячи штук на гектар. Сосне надо помочь в первые пять-восемь лет перебороть траву, бамбук и снег, а там она пойдет, погонит кубатуру.
И нет для меня дороже места на острове, чем этот бор. И красота в нем необычайная. И грибов и ягод довольно. У меня в холодильнике пуговички-маслята из нашего бора! Брусника-ягода — оттуда же! В сосняке растет. В сосняке все растет. Да и зайца-беляка иногда приволоку домой. И вижу я то время, когда сосна станет одной из основных пород на Сахалине. И какое дерево сравнится с ней по приживаемости, по древесине, по красоте и по тому неуловимому, чем знамениты сосновые леса России, когда, зайдя в них, люди говорят: бор!
И произошло это существительное, наверное, от глагола «брать». Бери с умом! Бери и умножай!
Живи и здравствуй, сосна сахалинская!
Для тебя по календарю наступили теперь годы «соснового зенита».

Послесловие, или Последнее отступление

На моей родине в деревне Нечаево, у большака, на взгорке, стоит сосна. Бог весть кем она посажена и когда. Возраст сосны, растущей на свободе, определить затруднительно: она невысока, но крона — огромный шар, толщина — три обхвата. Старики говорят, что нечаевской сосне триста лет. Иногда затоскую по родным местам, и первое, что приходит на память, — сосна у большака. Вспоминаю, как я, десятилетний шпингалет, залезал в густую крону дерева и, словно обезьяна, полз по горизонтальному суку на самый его конец — там воронье гнездо. Надо же посмотреть, сколько в нем яиц? Ворона надсадно орет над головой, а я вишу спиной вниз, обхватив сук руками и ногами. А в зените — синь-синь!
В прошлом году прошел слух, что сосну срубили на дрова. Как я негодовал и убивался! Но слух оказался ложным. Был нынче в деревне — дерево на месте, кора на стволе морщинистая, темно-золотая. И то же воронье гнездо на суку. Залезть бы? Но где там! Тяжеловат стал. А сосна шумит, у ее подножия молодые сосенки. Вокруг — поле ржи. Но сосновый пятачок земли — заповедное место. Кусочек моего босоногого детства.
Попросил я друзей, чтобы они прислали мне семян от родного дерева. Получу — посею их в питомнике. И на могиле матери. Я и сам, как та благовещенская сосна, укоренился на Сахалине навсегда.
Были бураны и снеголомы, серые и красные пожары, строгачи и премии, стихи и проза, радости и печали… И что за человек без всего этого! Раскидистая сосна детства и вы, стройные сосны сахалинских молодых лесов, мир вам!
Сегодня уже запас древесины на гектаре в бору у поселка Сосновка шестьдесят кубометров. А елово-пихтовые леса Сахалина к ста годам дают только сто пятьдесят — двести кубов.
Да разве из-за одной древесины «загорелся» сыр-бор?

Разговор за занавесом

— Уж слишком много у тебя случайностей, — сказал мне редактор одной газеты. — Где плановость, научная прозорливость?
Я пытался объяснить ему, что все закономерно, и случайность в моем рассказе не случайная, даже случайный завоз семян из Благовещенска не был случайностью, так как в лесхозах Сахалина не хватало семян местных пород — пять лет подряд был неурожай в ельниках, пихтарниках и лиственничниках! Но мои доводы не убедили сомневающегося. Тогда я сказал ему:
— Поедем, посмотришь сам сосну.
Он ответил:
— Я не специалист: что пойму?
— Так специалисты видели. Что, для тебя не авторитет покойный лесовод, всевед по сосне Василий Иванович Рубцов?
— Не знаю, не знаю, — открестился редактор.
А когда я рассказал газетчику, что и лиственница тонкочешуйчатая, и ель европейская, которых на Сахалине сейчас полным-полно, когда-то были завезены на остров, и с них местные лесники собрали уже не один десяток тонн семян, что в таких лесах вырублены, а потом переработаны в цехах ширпотреба десятки тысяч кубометров древесины, тогда он изумился и спросил:
— А не разыгрываешь ты меня? — и тут же позвонил на лесоопытную станцию. Там подтвердили.
«Недоброжелатели» у сосны и сейчас не перевелись. А сосне от этого не жарко, не холодно. Сосна остается сосной. Она растет!