Работы художницы

Лидии КОЗЬМИНОЙ

В ожидании парома. 40х60, х., м., 2011 г.

Чянанг. Лодки рыбаков. 25х33, х., м., 2013 г.

Ковчег. 60х100, х., м., 2013 г.

Знакомство. 47х56, бум., цв. тушь, перо, 2013 г.

Александр ЛОБЫЧЕВ

На русских берегах Японского моря

Художественные метаморфозы Лидии Козьминой

Лидия Козьмина принадлежит к той редкой породе художников, которым достаточно лишь пятачка личной территории для мольберта, табурета и подставки для красок и палитры, чтобы заложить основание собственному художественному миру — с географией, мифологией и героями. В таком виде она и предстает перед зрителем в своей картине «Двойной портрет художников». Центр этого мира находится во Владивостоке, а пространство простирается на запад и восток, причем захватывая все новые и новые временные и культурные пласты. В творческой личности Лидии, ее искусстве удивляет многое, но прежде всего эстетическая смелость и твердая воля в утверждении своих художественных принципов, своей манеры рисования и письма. А, кроме этого, еще и свобода в использовании различных изобразительных приемов и образов, которые она неустанно находит в искусстве самых отдаленных друг от друга эпох и народов. Столь необычное, даже противоречивое сочетание обретенной и культивируемой индивидуальности и, по выражению Достоевского, «всемирной отзывчивости» по отношению к мировой культуре, придает творчеству Козьминой подлинное своеобразие, превращает ее живопись и графику в явление не только яркое, но и знаковое для современного русского дальневосточного искусства.
Последовательная и качественная академическая школа — художественное училище во Владивостоке, а затем Дальневосточный институт искусств, эстетический вкус, воспитанный на отечественном и европейском искусстве, воображение, склонное к волшебству и сказке, наконец, тонкая интуиция позволили Лидии установить свой мольберт в единственной точке, что предназначалась именно для нее, — на перекрестье западных и восточных традиций. Художница глубоко почувствовала и восприняла саму культурную ауру побережья Японского моря, где встречаются не только разные цивилизации, языки и религии, но и культурные мифы, персонажи библейские и буддийские, призраки старинных легенд и преданий. В пространстве ее произведений нет линейного движения времени, здесь царит мифическое время, время сновидений, в котором, словно в причудливом орнаменте переплетены воедино времена и народы. Творчество Лидии Козьминой уже сегодня можно рассматривать как единую мифологическую метафору, которая раскрывается перед глазами зрителя самыми неожиданными и необычными образами ее живописных и графических работ.
Вот почему библейские волхвы в одном из графических листов пробираются через сугробы и сопки приморского зимнего леса к рождественским яслям, а в другом — тибетские девушки в национальных нарядах наблюдают за турниром средневековых рыцарей. В ее миниатюрах древнеегипетские крылатые сфинксы, словно у себя на родине, обитают на островах залива Петра Великого, а в деревенском огороде с городьбой и банькой приземляется явно восточного обличья дракон, на которого бредущий мимо мужичок и внимания-то не обращает — подумаешь, привычное дело. С начала девяностых годов, когда и началась самостоятельная творческая работа Лидии, ее искусство все больше приобретает облик чудесного сада, в лабиринтах которого силой мастерства и фантазии автора оживают волшебные птицы, рыбы и животные древних цивилизаций, герои средневековых европейских легенд, русских сказок, персонажи народных карнавалов и гуляний. И все больше в картинах появляется странников, плывущих и путешествующих именно в поисках эдема, райского сада. Похоже, они его обрели — здесь, на русских берегах Японского моря.
Всякий разговор о произведениях художницы невольно соскальзывает на пересказ сюжетов, на перебор многочисленных культурных ассоциаций, от этого трудно удержаться, настолько увлекают, затягивают в себя события, что разворачиваются в холстах и графике. Сюжеты отличаются необыкновенными — и поэтичными, и смешными одновременно — ситуациями и действующими лицами, каждый из которых представляет собой конкретного персонажа, начиная от одежды и заканчивая выражением лица. А композиция плотно заполнена историческим или волшебным антуражем, деталями пейзажа и сказочными существами, рассматривать которые можно с наслаждением, открывая все новые узоры, например, на хвостах русалок. Дело в том, что работы Козьминой при всех своих чисто художественных достоинствах обладают еще и несомненными литературными качествами — они всегда содержат в себе поэтичный рассказ, едва ли не стихотворение в живописи и графике. Даже натюрморты, превращенные в декоративный плотного цвета орнамент, — это подробный рассказ о предметах, а через них о целой стране, как, например, это происходит в полотнах «Подарки Тибета» или «Сувениры Китая». И в этот рассказ включаются рисунок на тканях, резьба на шкатулках, барельефы на чайниках и расписанные цветами, птицами и животными дверки шифоньера. Такими внимательными и восхищенными глазами видят предметы настоящие исследователи, путешественники и поэты.
Интерес к национальному фольклору и литературе фантастического свойства, к средневековой книжной миниатюре, тяга к исторической и географической экзотике, особенно к восточным мотивам, наконец, графичность и орнаментальность изображения при ювелирной проработке деталей, — все это говорит о несомненной привязанности художницы к эстетике эпохи модерна конца XIX и начала XX веков. Но самое поразительное, что в ее творчестве нет и намека на повторение пройденного, это непохоже даже на талантливую стилизацию. Такое впечатление, что времена французских символистов и художников петербургского объединения «Мир искусства», английских прерафаэлитов и московских живописцев «Голубой розы», изысканная графика русских модернистских журналов, таких как «Золотое руно», «Аполлон», «Весы», — это и есть духовная отчизна Лидии Козьминой.
Произошла просто реинкарнация художника из прошлого рубежа веков в нынешний рубеж столетий, что, кстати, случается и вполне в духе восточной философии. Лидия принесла в современное дальневосточное искусство саму эстетическую атмосферу модернизма, а кроме этого, отточенное мастерство и фантазию. Более того, она словно осуществила мечту своих предшественников и родилась именно на Дальнем Востоке, чтобы объездить его c этюдником от Японии до Тибета и органично вплести культуру этих стран в собственное творчество, которое можно назвать ее личным Серебряным веком внутри современности, где правят бал рыночная продукция галерей и компьютерные технологии.
Если говорить о творческой эволюции Козьминой, то стоит отметить не только постоянное развитие тем и сюжетов, связанных с поездками в дальневосточные страны и в Германию, но и все более изощренную интерпретацию художественных образов мировой культуры. Лидия не только географически расширяет территорию своего искусства, она погружается в культурные пласты — европейские, русские, восточные, чтобы найти там жемчужины для своей живописи и графики, собственноручно отшлифовать и обрамить их, заставить играть новым светом. Здесь о многих образах и героях можно сказать — и о возвращенных ею из средневековых легенд единорогах, и о волшебных рыбах и птицах русских сказок, и о персонажах старинного театра марионеток, и о ветхозаветных волхвах, но давайте посмотрим на три работы, посвященные образу ковчега.
Первый графический лист с ковчегом, выполненный с помощью туши, пера и акварели, был создан еще в начале двухтысячных годов и представляет собой прямое изображение мифического корабля, на палубе и в трюме которого люди и животные, а по бортам распластались сказочные саламандры, которые постоянно присутствуют в творчестве Лидии. Этот ковчег, окруженный к тому же каймой с виньетками в виде рыб, ракушек и крабов, словно приплыл из древности, он вполне мог бы украсить какой-нибудь средневековый пергаментный кодекс в виде заставки. По сути, это знак, эмблема ковчега, который никуда и не плывет, даже персонажи на двух концах палубы смотрят в разные стороны. Этот ковчег застыл в вечности. Хотя в графическом смысле рисунок, конечно, изобретательный и мастерский, в нем, как и всегда у Лидии, множество орнаментальных подробностей и деталей, которые как раз и отсылают зрителя к образцам эпохи модерна — от японских гравюр до рисунков Обри Бердслея и Ивана Билибина.
Второй графический «Ковчег» 2010 года уже настолько далеко уплыл от устоявшегося в веках образа, что его вполне можно назвать сюрреалистическим ковчегом, полностью рожденным воображением автора. Правда, в работе нет столь присущей сюрреализму болезненной фантазии, нет ни малейшего оттенка тревожной тайны, а есть веселая сказка, в которой в виде ковчега выступает то ли русалка, то ли сирена, уносящая к новым землям, наверняка райским, счастливым, не только целые толпы разного народа, а еще и священных индийских слонов. И действительно, одно это произведение способно стать источником настоящего мифа, можно рассказать целую историю о морской деве, новой спасительнице человечества. Но и этот образ не окончателен, поскольку произведения Козьминой — это череда метаморфоз, «ряд волшебных изменений», как сказал один русский поэт.
В последние годы художница вплотную занялась раковинами, которые и так постоянно возникают в ее работах как реальные приметы родного побережья, как одновременно декоративные и поэтические детали ее художественного мира, но сейчас она стала превращать их в полноценные произведения, в сложные образы, связанные с мировой культурой. Так появилась живописная серия, среди которой холсты «Улыбка песчанки», «Рождение Афродиты», миниатюры «Жемчуг тридакны», «Приморские устрицы» и работа, которая тоже называется «Ковчег». И если библейский ковчег сделан был из «дерева гофер», то у приморской художницы этот третий ковчег превратился в раковину, в перламутровое ложе которой она поместила пару, плотно укутанную золотым покровом до подбородка. Кто это? Новые Адам и Ева, рожденные океаном; влюбленные, в раковине, словно в куколке, спасенные для жизни, прекрасной, как крылья грядущей бабочки… Лидия создает настолько ясный, конкретный и в то же время настолько многозначный образ, который подобно поэтической метафоре способен раскрываться все новыми ассоциациями и смыслами. В том числе и культурными, поскольку глядя на ее живописные раковины, невозможно не вспомнить знаменитую «Жемчужину» Михаила Врубеля, который однажды сказал молодому художнику: «Я научу тебя видеть в реальном фантастическое, как фотография, как Достоевский».
Работы Козьминой с ковчегом хорошо отражают ее художественную эволюцию в целом, когда вместе с расширением тем, мотивов и сюжетов идет усложнение образной системы. Так, беря в свои руки вечный символ, художница создает собственный современный миф — ковчег двадцать первого века. Подобная метаморфоза произошла и с любимыми ею волшебными животными и птицами в новой серии «Пара», которая включает живописные и графические работы. Здесь появляются уже не сфинксы, не русалки, а супружеская пара — он и она — люди с головами странных птиц. И если в древнерусских книжных миниатюрах и народных лубках райские птицы Сирин и Алконост — это именно птицы с женским лицом, то у Лидии это человеческие фигуры с птичьими головами. Может быть, именно это и помогло ей создать не просто сказочные существа, похожие на ворон, а персонажей, которые, несмотря на свое фантастическое обличье, вдруг появились в нашем мире — в пригороде Владивостока, в самом городе, на островах — да и прижились. Сильнейшее эстетическое впечатление производит как раз сочетание фантастического сюжета и совершенно реального окружающего мира, причем мгновенно узнаваемого. Собственно, это мы с вами и есть.
Признаться, я и в реалистической сегодняшней живописи не могу сразу припомнить настолько живых, психологически точно созданных героев, можно сказать, героев нашего времени. Язык не поворачивается назвать их зооморфными существами, хотя с культурологической точки зрения таковыми они и являются. Перед нами возникают эпизоды самой, казалось бы, обыденной жизни, только вид на нее открывается словно из другого пространства. Причем жизнь этой пары подсмотрена и изображена с любовью и нежностью, иронией и улыбкой. Вот они, нарядно одетые, тесно прижавшись друг к другу, угнездились в кроне осеннего дерева; вот они, грустно опустив клювы, терпеливо сидят на берегу острова в ожидании парома: он в ушанке и с рюкзаком за плечами, она — в красном платочке; а вот эпизод их знакомства: примостившись на почтительном расстоянии друг от друга прямо в воздухе над заливом, они испытывают такие сильные чувства и такую неловкость, что не знают, какие слова найти — она вцепилась в свою сумочку, а он вертит в пальцах сигарету в мундштуке… Нет более человечных персонажей, по крайней мере в приморской живописи я в последние времена точно таких не встречал. Да и в работах Лидии такое тонкое и сострадательное понимание человеческой натуры, такое пронзительное чувство сопричастности к миру и к человеку в нем возникает, пожалуй, впервые. Так из пространства мирового искусства, мифологии и сказки она вплотную приблизилась к современному человеку, заглянула в его душу.
Но поскольку искусство Козьминой — это страна без границ, существующая во времени и пространстве, то вокруг мифических ковчегов, волшебных раковин и самых человечных ворон в мире по-прежнему возникают все новые герои и невиданные прежде ландшафты. После многочисленных поездок в Китай, Вьетнам и Тибет у нее появилось немало работ, рожденных впечатлениями этих путешествий. Здесь сочные этюды с натуры, реалистичные и конкретные, но все же очень характерные для ее манеры письма — с четким контуром, ярким пятном и немножко все-таки сказочные, то есть такие, какими и должны видеться русскому взгляду эти экзотические страны. Есть живопись и графика, среди которой два удивительных по графической красоте листа, созданные всего лишь при помощи цветной туши и пера, — «Тибет» и «Тибетское пастбище». Лидия безошибочно выбирает символ легендарной горной страны — это тибетские яки, самые почитаемые народом животные. Украшенные национальными узорными попонами, с рогами священных животных и глазами древних богов, в ее графике они становятся едва ли не повелителями тибетских гор, пришельцами из старых преданий.
А вот русский мир в последнее время в основном обживается в миниатюрах художницы, хотя он присутствовал там всегда. Нужно сказать, что полноформатные картины и миниатюры, как живописные, так и графические, — это отдельные направления в ее творчестве, которые развиваются параллельно, хотя часто и перекликаются между собой. Так, сюжет миниатюры может потом воплотиться на большом холсте или листе, а бывает и наоборот. При этом миниатюры никогда не представляют собой какие-либо подготовительные этюды или эскизы, это всегда совершенно самостоятельные работы, выполненные с изящным мастерством, когда работа размером чуть больше ладони способна вместить целый праздник русского Рождества, корабль с открывателями новых земель или чудо-рыбу, на спине которой уместилась деревня с домами, церковью и даже колодцем. Здесь стоит вспомнить, что первая персональная выставка художницы в 2000 году и была выставкой миниатюр. Уже тогда Лидия предстала состоявшимся мастером миниатюры, совершенно одиноким явлением на общем художественном фоне Приморья и оттого особенно драгоценным.
Уникальное искусство миниатюры сегодня практически исчезло из художественного процесса, в прошлом веке оно жило, пожалуй, только в народных промыслах — хохлома, палех, мастера и других. Но работы Козьминой имеют совершенно иные корни, и кроются они в средневековой книжной миниатюре, а еще в русской иконописи. Оттуда библейские темы, растительный и животный орнамент, которым она украшает не только миниатюры, но порой и большие работы, плотный горящий цвет, оттуда клейма, то есть совсем маленькие композиции, которые окружают основной сюжет, объясняя и развивая его. Конечно, со временем в миниатюры пришли и сюжеты из русских народных лубков, стали возникать переклички с живописью «малых голландцев» с их любовью к деревенским праздникам, зимнему катанию на коньках, появились сценки из современной жизни. Но отношение художницы к миниатюре как к чудесному образу мира, маленькой рукотворной драгоценности — это память о древнем книжном искусстве.
В миниатюрах Лидии, помимо волшебства и игры, много свойственной ей иронии, просто житейского юмора, который может проявиться и в самих сюжетах, и в деталях. Так происходит, например, в работе «Свинья в огороде», где пробравшуюся на грядки свинью пытаются остановить и баба с прутом в руке, и мальчишка, который оказался у нее на спине, но ничего поделать они не в силах. А порой озорство миниатюр вдруг окрашивается тонким лиризмом, как в работе «Дети и медведь», и тогда усевшийся на копну медведь с балалайкой, окруженный сельскими ребятами и освещенный малиновым светом заката, предстает уже героем какой-то доброй сказки или задушевной народной песни. Праздничность, веселье этих маленьких произведений обеспечено не только сюжетами, их многолюдностью, но и самой живописью, где преобладают яркие цвета, которые не спорят друг с другом, а горят согласно, как цветы на сарафане какой-нибудь русской красавицы.
Но, глядя на раздолье русской жизни в миниатюрах Лидии, мгновенно откликаясь на нее, настолько она родная, ты невольно начинаешь тосковать по берегам неназванных островов и земель, куда устремляются сказочные корабли, где в жемчужной пене прибоя ныряют сирены и русалки, на галечных пляжах дают представление бродячие акробаты, а под кустами прибрежного шиповника отдыхают фантастические существа в треуголках и с крыльями мифических птиц. Эти прекрасные видения, эти грезы о золотом веке человечества, пробужденные искусством Лидии Козьминой, настолько притягательны в своей художественной убедительности, настолько близко они соприкасаются с памятью детства, когда мир был чудесен и многолик, что лишиться всего этого — значит, оказаться в сумрачных границах современности, превратиться в марионеток, которые кривляются в чужих руках. Лидия предлагает нам опыт свободного существования в пространстве мировой культуры и собственной души, открывает выход к морю — и здесь, на побережье, начинается новая жизнь…