Работы художника Алексея ЧЕРКАСОВА

Имя твое

Запах и вкус свободы

Коридор

Продолжение игры

Людмила КОЗЛОВА

Взляд на «нулевую» живопись Алексея Черкасова

Первый трубач футуризма Давид Бурлюк заметил: «Люди напоминают книги. Книги — своих создателей». В изобразительном искусстве ассоциации сходные: картины, как правило, напоминают своих творцов. Конечно, сходство это условное, непрямое. Иначе и истинное творчество не являлось бы тайной; и ключ к ее сокровенной двери был бы доступен каждому. К счастью, это не так. Но, — удивительное дело! — несмотря на то, что посвящение в рыцари искусства всегда было и остается уделом избранных, количество лиц, именующих себя artist’ами или художниками от этого все равно не сокращается, и, похоже, что во втором десятилетии XXI века ситуация эта нисколько не меняется.

Алексей Черкасов — из числа художников, коих современная официальная табель о рангах относит к кругу «любителей» (термин, сам по себе не без двусмысленности). Хотя для многих из смельчаков, покоряющих вершины художественного Олимпа без прохождения курса надлежащего (читай, дипломированного) профессионального обучения, флаг «любительства» порой играет роль и пропуска на первый ряд партера и бронежилета одновременно.
Случай с Алексеем Черкасовым можно отнести к числу нетипичных. Медик по образованию, он сам синтезировал в себе художника, сломав тем самым перспективную схему предполагаемого бытия и набросав любительский эскиз неясного артистического будущего.

Природная независимость ли, юношеская гордость или твердая вера в собственное предназначение, но Алексей Черкасов ни разу не воспользовался цеховыми привилегиями самодеятельного искусства в качестве смягчающих обстоятельств на пути к завоеванию зрительской аудитории. Собственной зрительской аудитории. С ней он говорит на понятном и, следовательно, общем для художника и зрителя языке. Алексей называет этот язык, язык воплощения в живописи своих творческих идей, — реалистическим. И формально он прав. Ибо язык реалистической живописи предполагает также и отражение окружающего нас предметного реального мира в узнаваемых реалистических образах.
Алексей Черкасов видит реалистический метод как некий универсальный язык общения художника со зрителем. Правда, движение в сторону универсального языка у Черкасова колеблется между формализмом или шлифованием техники чистописания и творением легкого потока комбинаций из романтических образов. И на этом этапе А. Черкасову вполне хватает знаков и значений реалистического языка, чтобы красиво и ясно объясниться со зрителем. Другое дело, достаточно ли этих реалий самому художнику, чтобы быть вполне довольным собой и видеть перспективу собственного творчества. И здесь как раз тот случай, когда портрет художника становится весьма кстати на обложке собрания сочинений под названием «персональная выставка» (та самая ситуация, о которой восемьдесят лет назад «протрубил» Д. Бурлюк).
Алексей Черкасов спокоен и немногословен. За короткими простыми фразами только угадывается сберегаемая до случая эмоциональность. Пейзажи Черкасова столь же правильны и лаконичны, словно продолжают перечень плюсов темперамента художника.

При официальном знакомстве, вызванном, как правило, формальным поводом, картины Черкасова и раскрываются соответственно: вежливо, ясно, кратко и бесстрастно. Их невозмутимая поверхность как будто и не предполагает ни драматических коллизий, ни эмоциональных всплесков, ни психологических изломов, ни сколько-нибудь банальных откровений внутри пространства холста. Здесь, в сюитах спящих зимних лесов и розовеющих гипнотическими туманами сахалинских далей, все строго правильно, верно, отлакировано и причесано: как ровная линия пробора на голове буколически идеального служащего.
И именно в тот момент, когда нарастание массы «реалистических» пейзажей достигает своего критического предела и давно созревшая оценка нуждается лишь в ее публичном анонсе, вся эта тщательно выстроенная благодать в один момент рушится внезапным вторжением ниоткуда примчавшегося мотоциклиста («Имя твое», 1999–2000), расчищающего дорогу целой череде новых образов и ситуаций: старым проулкам Хабаровска, знакомым городским сценкам, сентиментальным картинкам из детства и юношества и метко схваченным портретам современников.
Эта новая деталь, образ мотоциклиста, появившегося ниоткуда, парящего во вневременном пространстве играет роль не столько метафоры, сколько выбора нового угла зрения на творчество А. Черкасова. Эта случайная «неслучайная» деталь проясняет многое. Благодаря ей соединяются прошлое и настоящее жизни художника, связываются воедино предначертанное и свершившееся в его творческой биографии, составляются невидимые, но сверхважные элементы его имени, истинного имени художника.
В силу этой случайности образуется новое представление об авторе. Еще точнее, — желание углубленного неофициального анализа его творчества. Все обретает теперь иное значение и художественный вес: и дымящиеся весенней бирюзой дали Хехцира, и сверкающие лужицы воды на тротуарах осеннего Хабаровска, и главное, проступает понимание того, что за внешней оболочкой тихой урегулированной жизни художника, за праздничной суперобложкой персональной презентации идет тяжелый и трудный процесс самоопределения. Идет медленное проворачивание самого себя в жерновах авторитетных оценок, примеров классического искусства, реалий современного мира художественного творчества.
Раскрываются новые идеи и образы: резкие, почти крамольные, фантастические и чистые в своей искренности.
Алексей Черкасов уже приблизился к той черте, пространственной и временной, где необходимость выбора столь же естественна, как и потребность дышать. Можно в лучах зрительских симпатий развивать до бесконечности романтическую тему в пейзаже и по истечении срока давности пребывания в изобразительном искусстве даже получить статус «певца дальневосточной природы». Можно выбрать и иной путь — путь осмысления собственного места в обширном братстве художников, путь формирования собственного языка, независимого и самостоятельного, в пестром собрании художественных наречий. В любом случае, рискнувшему вступить на путь профессионального творчества — идти долго, трудно и в одиночку. Хочется верить, что Алексею Черкасову хватит сил на многое, в том числе и на смелый шаг по направлению вверх от «нулевой» живописи.