Валентина КАТЕРИНИЧ. «Но мне последний бич милее генерала...»

Юрий САЛИН. Баллада о героях труда

Олег МАСЛОВ. Смерть, не сметь жизнь сжигать!

Валентина Катеринич

«Но мне последний бич милее генерала...»

(К 65-летию Виктора Еращенко)

В заголовке цитата из стихотворения Виктора Еращенко «Кредо». Там еще сказано:

Стыдиться ли того, что наг и обесславлен,

Когда и воздух сам черт знает чем отравлен.

И не в колодцах спит рассеявший отраву!

Он сыт как солитер, сжигающий державу.

От примиренья с ним избавь как от бесчестья.

А жизнь свое возьмет — авось, что не исчезнет.

Понятно, что обращение к этим строкам, написанным более двадцати лет назад, в прошлом веке, продиктована желанием актуально прочитать текст Еращенко и сопоставить с реалиями сегодняшнего дня. Ясно, что древняя русская философия нестяжания близка дальневосточному поэту и, как никогда, далека от той действительности, в которую мы погружены сейчас. Очевидно, поэту трудно было бы принять и новейший режим, воцарившийся в его отечестве.

Впрочем, на протяжении русской истории поэты чаще не совпадали с политическим режимом, чем воспевали его. К последним можно отнести навскидку оды М. В. Ломоносова и Г. Р. Державина, поэму В. В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин», что не отменяет огромного значения их авторов для русской поэзии и русской культуры в целом. Также и саркастические ноты в отношении к правителям не отменяют глубинной, преданной любви к стране, родине, державе. Это относится и к В. С. Еращенко.

Пространство, освоенное поэтически, перестает быть просто территорией, а включается в культурный ряд. А наше дальневосточное пространство больше, чем Центральная Россия, воспетая стихотворцами вдоль и поперек, нуждается в поэтическом высказывании. В этом значение литературного наследия Виктора Еращенко, хотя сугубо региональным поэтом его не назовешь, как и П. С. Комарова, чьим достойным продолжателем он был. Его свободное своеобразное слово — органичная часть русской поэзии позднесоветского периода, оно созвучно и сегодняшнему, увы, немногочисленному читателю.

В интересах этого читателя стоит привести хотя бы пунктирно сведения биографического и библиографического характера, заглянуть в истоки творчества Виктора Степановича Еращенко (1947–1989). Он нижнеамурец, родился в порту Маго. Окончил вечернюю школу, работая слесарем в порту. Учился в Хабаровском педагогическом институте (сейчас ДВГГУ) на физмате. Но оставил учебу, так как надо было содержать семью. Работал по многим специальностям: слесарем-монтажником, судоремонтником, оператором на нефтеперерабатывающем заводе (об этом он даже написал «Крекинг-сонет»). Писать стихи начал еще в юности, первые публикации появились в местных газетах в 1963 году...

Всмотримся в истоки его поэтического вдохновения, которое в нем проснулось еще там, в Маго, «где стоит над пылью порта стоэтажная тайга»:

Нет, не случайной памятью зрачка

Ты мне близка, таинственная местность,

Но словно мы воспитывались вместе —

Мой дом, и я, и небо, и река.

Так он напишет потом в стихотворении «Реки дремучей плавный поворот». Его дом, его семья — важный биографический факт для Еращенко. Мать будущего поэта Любовь Ивановна была потомственным учителем русского языка и литературы, а отец водил речные суда и, что примечательно, был человеком казацкого роду (у Виктора даже кличка была «Есаул»). И вот юноша из порта Маго бродил с ружьем по «стоэтажной тайге», оглашая пространство громогласным чтением стихов Блока, Есенина, может быть, и Державина. Он знал их наизусть, наверное, это было влияние матери. И что примечательно, в начале 60-х прошлого века он выбирает классическую школу русского стиха. Его не увлекли ни эстрадная гражданственность Евтушенко, ни формальные изыски Вознесенского. Решиться на такой выбор в ту пору и в таком возрасте — знак сильного характера и самобытного дарования. Характерно, что одна из ранних ученических работ Еращенко для Литинститута называлась «Разговор с Апухтиным об автоэволюции». В ней уже проглядывают черты зрелого поэта: высокая концентрация мысли и чувства в предельно сжатом словесном объеме. В «Стихах, которые хотел бы написать Апухтин» есть удивительный контрапункт:

Но лучшим оружьем в счетах

С миром пустой возни

Завещаю незащищенность.

Кто сумеет — возьми.

Итак, в конце 60-х Еращенко — в Хабаровске, заочно учится литературному делу в Литературном институте им. А. М. Горького в Москве (окончил в 1973 г.). При этом он успел поработать в Дальневосточном отделении ВААП, редактором на Хабаровской студии телевидения, завлитом в театре драмы, дважды руководил литературным объединением (откуда его дважды и увольняли ввиду недоверия идеологического начальства). Он мечтал жить на Дальнем Востоке и печататься в Москве, в какой-то мере ему это удалось. В 1975 г. в издательстве «Молодая гвардия» вышел первый авторский сборник под названием «Стихи» с предисловием Светланы Соложенкиной. В прессе его встретили благожелательно. Были и другие знаменательные встречи. В 80-е ансамбль «Дальний Восток» возил в столицу спектакль «Встречь солнца», в котором выразительно звучали посвященные первопроходцам стихи Виктора Еращенко. Как и сказано в «Легенде о земле Даурской»:

...А где-то на восходе есть мужицкая страна,

тамошняя музыка за сто верст слышна!

В те же годы мелькнуло сообщение о том, что в московском театре «Восточные ворота» поставили пьесу хабаровского автора «Время сновидений». Однако в целом театральная судьба драматических произведений Еращенко при жизни не сложилась. В Хабаровске они так и не попали на сцену, как ни стремился к этому автор: «И твой театр погорел — достойно, весело и гордо!»

Зато стихи продолжались успешно. Еращенко печатался в коллективных сборниках, в альманахе «День поэзии», в центральных и периферийных журналах, больше всего в «Дальнем Востоке». При жизни поэта вышли в свет четыре поэтических книжки: «Лепестки в колодезной воде» (Хабаровск, 1977), «Отраженья» (Хабаровск, 1980), «Мир просторен» (Москва, 1985) и «Купель» (Хабаровск, 1986). В 1979 г. он стал членом Союза писателей СССР и не забывал подписывать свои публикации этим титулом.

Здесь уместно вспомнить вторую биографическую удачу Еращенко: в Хабаровске: он встретился с замечательным поэтом-шестидесятником Михаилом Феофановичем Асламовым и работал под его крылом. В ту пору Асламов был заведующим отдела поэзии «Дальнего Востока», а следовательно, издателем Виктора Еращенко. Последний в силу своего ершистого характера и своеобразного дарования часто не устраивал вышестоящих товарищей. К примеру, его посылают в командировку — описать строительство Зейской ГЭС, а он пишет «Праздник в Талакане», где восхищаясь лэповцами, сравнивает их с древними ватагами:

Это те же древние ватаги,

Техникой подправлены слегка.

Это те, которых выносила

Грусть-тоска на самый океан —

Буйная, избыточная сила

С волей породнившихся славян.

В сущности, прекрасное стихотворение — об историческом родстве тех первопроходцев и нынешних строителей. Осмысление современности сквозь призму дальневосточной истории, глубинное свойство мышления и поэтического письма Виктора Еращенко не всегда встречало понимание. Асламов защищал. Виктору Еращенко повезло: он чувствовал дружеское плечо старшего товарища по цеху и всегда об этом помнил. Так что неправ Дмитрий Кедрин: у поэтов есть обычай не только оплевывать друг друга, но дружить и поддерживать ...

Что касается поэм Еращенко, то они приходили к читателю в обратном хронологическом порядке. Многострадальная поэма «Тоннель» была опубликована в журнале «Дальний Восток» (1988, №7), а также в газете «Молодой дальневосточник». По этому поводу четверостишие:

«Тоннеля» восьмилетнее стремленье

Закончилось, он вышел в свет. Жесток

Всепобедившей гласности итог:

Ни сверху окрика, ни снизу ободренья.

Затем был «Улетающий город» в «Дальнем Востоке» (1990, № 8). Поэма «Кропоткин на Амуре» опубликована в сборнике «Дальний Восток в поэзии современников» (Владивосток, 1990). И наконец, в журнале «Экономическая жизнь Дальнего Востока» появилась ранняя поэма «Разговор с Апухтиным об автоэволюции» (Хабаровск, 1993).

Непоправимо жаль, что поэт ушел из жизни так рано, в 42 года, но созданного им хватит надолго. Вслед ушедшему из жизни поэту стали проводиться ежегодные Еращенковские чтения, продержавшиеся в культурной сфере нашего города да начала XXI века. Большая заслуга в этом принадлежит Приамурскому географическому обществу. С его помощью и на его средства в 1996 году издано «Избранное. Стихи, поэмы, пьеса» Виктора Еращенко (составитель В. Катеринич, художник Н. Холодок).

С наступлением нового века, несмотря на столь резкие перемены и явное сужение (или трансформацию) литературного пространства, оказалось, что интерес к творчеству поэта не исчерпан. Издательский дом «Приамурские ведомости» осуществил в 2002 году оригинальное издание «Виктор Еращенко. МАЛАЯ ПОЭЗИЯ» (составитель и художник те же). Стоит сказать о нем несколько слов. На фоне основного направления творчества, то есть поэзии, прозы, драматургии, публицистики, Виктор Еращенко отдал дань маргинальным жанрам — эпиграмме, сатирической и философской миниатюре, дружеским и юбилейным посвящениям, инскриптам. Потому что был остроумным («Мало кто решился состязаться в едкости, насмешничанье и ядовитости с Еращенко», — вспоминал коллега по работе Анатолий Полищук). И потому что у Еращенко был особый дар откликаться на любое, пусть и незначительное событие. Мешая серьезное с пустяками, он оставил любопытные свидетельства о позднесоветском времени. Так, саркастическим пером обозначены такие явления, как дефицит продуктов (стихи о том, как на трибуну взошла колбаса), знаменитая антиалкогольная кампания Лигачева — Горбачева 1986 г. («антиуказные» мотивы), скука советских заседаний и совещаний («Оратор, перекуй свое орало на что угодно, чтобы больше не орало»). Многих собратьев по цеху воспел, иных припечатал, но всегда глубоко и безжалостно всматривался в самого себя. Получился занятный калейдоскоп литературной жизни на дальневосточной окраине 70 -80-х прошлого века. Напомним посвящение Всеволоду Петровичу Сысоеву:

Понять: тайга — не мостовая,

Увидеть: ты еще не свой.

Уроки брать, не задаваясь,

У всех, кто встретится Живой:

У птиц, у соболя, у белки.

Понять поступки и проделки

Куницы, мыши полевой.

Измерить чуткими шагами

Хребты, болота. Реки вброд

Пересекать.

И — час придет!

Взять тигра — голыми руками!

Разумеется, главное в творческом наследии Виктора Еращенко — это все же БОЛЬШАЯ ПОЭЗИЯ. И шире: говоря старинным литературоведческим слогом, его талант в разной степени полноты воплотился в эпосе, лирике и драме. Ведь что такое его стихотворный цикл «Странники» и пьеса «Ватага», если не эпическая летопись истории Дальней России, насчитывающей больше трех веков («...плюс тридцать собственных моих», как сказано в «Прощальном»)? Этот тематический пласт не перестал быть актуальным и теперь в 2000-е. Тому подтверждение — статья молодого исследователя из ГГУ (Государственного гуманитарного университета) Н. В. Лаврентьевой «Взыскую Града Высшего, справедливости вечной!» История освоения Дальнего Востока в творчестве В. С. Еращенко». Статья, которая, вполне возможно, вырастет в диссертацию. «Еращенко пытается проникнуть в тайну того древнего «замеса», из которого вышли все мы, потомки первых переселенцев. «Мы повторяемся от века животленна», — пишет поэт, указывая, что в каждом из нас заложено это сложное противоречивое начало, в каждом из нас — стремление к чему-то высшему, духовному, к свободе и справедливости. Отсюда мотив странничества, искательства, столь свойственный русской литературе», — так сказано в статье Лаврентьевой. И действительно, никакая рыночная экономика не отменит духовного восхождения к высшему для тех, в ком это стремление осталось...

Что касается корпуса лирических стихов Виктора Еращенко, то он, к счастью, больше тиражирован и доступен читателю. Не только доступен, но и исследован в большей степени, чем драматургия. Подборка из лирики Еращенко приводится далее в этом номере журнала.

Что касается пьес поэта, то сравнительно недавно увидело свет замечательное, пионерское по существу издание: Виктор Еращенко. «Взыскую града. Пьесы», Хабаровск, 2007. Увы, это дружеский малотиражный самиздат, что нисколько не умаляет его значения, ибо благодаря ему творческое наследие В. Еращенко можно представить почти в полном объеме. Автором — публикатором и исследователем в одном лице — является Арсений Москаленко, друг и ученик Виктора Еращенко, ныне психотерапевт и супервизор. Опубликованы и откомментированы три пьесы: «Робинзон» (ироническое представление по мотивам романа Даниэля Дэфо «Робинзон Крузо»), «Время сновидений» (сказка-феерия по мотивам фольклора народов Дальнего Востока) и «Ватага» (легенда о Землепроходцах в шести картинах). Первые две пьесы напечатаны впервые. Особую ценность комментарии Арсения Москаленко имеют потому, что они вбирают в себя опыт личного общения с писавшим и конкретные налюдения над творческим процессом.

«В каком-то смысле театр Еращенко более радикален, чем его поэзия. Недаром ведь еще Пушкин сказал, что драматургу следует быть беспристрастным, как судьба, и — «никаких предрассудков любимой мысли», — так формулирует Москаленко и как пример приводит сюжет самой ранней, незавершенной пьесы Еращенко «Тир». Вот этот сюжет в пересказе Москаленко: «Молодой живописец, гордость академии и потомок известной творческой династии, — но при этом художник — оформитель на самом обыкновенном и отпугивающе провинциальном заводе, поскольку взыскует такого искусства, которое действительно помогало бы строить и жить. Первым делом он преображает заводской тир. Новые мишени теперь олицетворяют различные пороки человеческого общества. Его эксперименты не встречают понимания у догматически настроенных персонажей пьесы. В своей одиночной борьбе он теряет работу, оставляет возлюбленную, подвергается угрозам, но художник в своем самоутверждении не чувствует себя отверженным, но обретает незнакомую его окружению наполненность».

«Говорят, что пьеса — лишь повод для спектакля, а воспринимать печатные знаки — это совсем не то, что следить за игрой актеров. В конце концов, читатель не зритель, и кто сейчас читает пьесы? Но как сказал Поэт в своем «Разговоре с Апухтиным об автоэволюции»: «КТО СУМЕЕТ — ВОЗЬМИ...» Так заключает эту легкую, но такую весомую книжку Арсений Москаленко.

Хочется добавить в прозаическом ключе: пора переиздать наследие Еращенко на серьезном (даже академическом) государственном уровне. Это наше культурное достояние. Не зря ведь по решению городских властей Хабаровска от 15 июля 2003 года на доме по улице Фрунзе, 34 была установлена «Мемориальная доска дальневосточному поэту Еращенко Виктору Степановичу» (художник Н. И. Холодок).

Юрий САЛИН

Баллада о героях труда

«Россия — это страна, которая колонизуется», говорил наш гениальный историк В.О. Ключевский. Газ расширяется, пока не встретит сопротивления стенок сосуда. Так и мы тысячу лет отодвигали границы от Москвы. Но вот колонизация завершена. Чем заниматься дальше? Если вы думаете, что теперь-то можно обживаться, обустраиваться, обзаводиться хозяйством, то вы ошибаетесь. Главнее всего — защищать рубежи. Обеспечивать их тыловым прикрытием, строить дороги для маневра живой силой и техникой, чтобы убедить потенциального противника в безнадежности любых попыток посягательства на нашу территорию. На землю русскую. Вот в чем причина извечной нашей неустроенности. Никак руки не доходили до повышения качества жизни. Не до жиру, быть бы живу. Потому-то и взялся Денис Лесков, лихой казак в десятом поколении, потомок комиссаров и политических зэков, строить БАМ.

Советское — значит хорошее, утверждала когда-то кремлевская пропаганда. Ну можно ли придумать больший абсурд? Я помню обошедший всю планету антирекламный снимок — два наших фотоаппарата уютно устроились на совковой лопате. И автомобили, микроволновки, мебельные гарнитуры, тут примеры и искать не надо, перечислять замучаешься...

И все же это правда. Только относится она к жизненно необходимым категориям продукции. Автомат Калашникова, ракетные комплексы СС-20, получившие от наших американских друзей имя «Сатана», недосягаемо совершенный боевой вертолет «Черная акула», лучший в мире истребитель Су-27...

Но ведь это же все только для смерти, а для жизни делать мы ничего не умеем? Еще как умеем, но тут надо для начала разобраться, что же именно нужно для жизни, для ее защиты, для ее сохранения.

Что такое хорошо, а что такое плохо? Не для отдельно взятого индивида, а для всего рода человеческого... В напряженных и страстных поисках ответа на этот вопрос родилась этика, утверждал наш князь-анархист П. А. Кропоткин. Этично, морально то, что дарит надежды на вечное продолжение Жизни, а то, что ведет к ее изничтожению на Земле, то, стало быть, и есть безнравственность.

Уют, комфорт и dolce vita, сладкая жизнь, нынче проходят уже по ведомству культуры смерти, излишества ведут за собой утрату жизненного тонуса и способности к преодолению трудностей, а у нас того и не бывало, стало быть, дальновидно и обоснованно.

Инстинкт самосохранения народов стоял у колыбели патриотизма, именно он потребовал создавать государства. Это, между прочим, Гитлер сказал. И хоть был он человеком нехорошим, но сказал-то хорошо! Этот инстинкт порождает национальную идею, ту самую, за которую защитник Родины пойдет грудью на пулемет. Батыя и Наполеона не числят среди главных извергов рода человеческого, но и им пришлось убедиться, что нет на свете силы, которая могла бы одолеть русскую силу.

Роман В. В. Смирнова «Тайна белой горы» — это ода романтикам, поэма о героях патриотического труда. И книга устремлена в будущее, хотя написана о событиях прошлого, отделенного от нынешнего безвременья не десятилетиями, не веками даже, а бери выше — эпохами. Эпоха социализма, общества без частной собственности на средства производства, сменилась эпохой капитализма, социума с частной собственностью на средства производства. Даже в США, еще двадцать лет назад самой капиталистической стране мира, доля государственной собственности была в два раза выше, чем в нынешней России, и ведь приватизация у нас продолжается! И если американцам и история и география еще позволяют жить по-капиталистически, то у нас социальные антагонизмы — это верная смерть отказавшимся от участия в гонке обогащения. В России неудачнику придется не плакать, а вымирать. Или браться за топор. И без общинности, самоотверженности вплоть до самопожертвования мы никогда не жили и прожить не сможем. Даже до революции в нашей стране господствовали социалистические устои, — абсолютное большинство населения жило в деревне, с ее крестьянскими убеждениями о справедливости и братстве, с действующими от века механизмами выравнивания и передела земель. И противостоять врагу, а он нападал на нас чаще, чем на кого иного, надо было плечом к плечу, и другой у нас — это же друг, вовсе не чужой! А какое единение возможно в стране, где остались лишь две категории людей — сверхбогатых и обездоленных? И никакого тебе среднего класса! Идеалы России — в нашем недавнем прошлом.

«Из советской эпохи ничего выбрасывать не надо. Это была великая эпоха, несмотря ни на что. Вы спрашиваете, где точка опоры для современной России? Во-первых, это колоссальный опыт советского периода. И, во-вторых, мобилизация творческих сил и ресурсов России на борьбу за независимость России от западной агрессии. А эти силы и ресурсы еще огромны», — говорит А. А. Зиновьев, которого весь мир знает как диссидента № 1. Он был выдворен из СССР, написал на Западе сорок антисоветских книг. Тем не менее, лично познакомившись с капитализмом, он изменил свой курс на сто восемьдесят градусов и встал на защиту реального социализма.

Все деньги мира не возродят Россию, пока не будет восстановлена трудовая мотивация, доказывал профессор М. И. Леденев, мой учитель в экономике. А как ее восстановить?

Логически безупречными аргументами нынешнюю пропаганду не пересилишь, не обладают они убеждающей силой, да и вникать в них никто не будет, КЗОТами и СНиПами никого не проймешь. Что мы можем думать о советской власти, если ничего хорошего о ней не слышали, — говорили мне студенты. Чтобы мобилизовать колоссальный опыт советского периода, нужна живая история в лицах, опасностях и приключениях, бедах и радостях.

Русский человек — плохой работник. Так считается, и с этим не поспоришь. Если говорить о работе за деньги. Но наши преимущества лежат совсем в иной плоскости. По М. И. Леденеву, преобладающая доля в поощрении труда у нас принадлежала моральным стимулам. И даже М. Тэтчер в 1991 году вынуждена была признать, что у Запада не было никаких шансов в конкуренции с Советским Союзом, у которого благодаря плановой политике и своеобразному сочетанию моральных и материальных стимулов прирост валового национального продукта был примерно в два раза выше, чем в странах капитализма.

И чему же тут удивляться? Герои Социалистического Труда были, а вот герои капиталистического труда... Тут и само словосочетание звучит абсурдно. О каком трудовом энтузиазме может идти речь в мире, где бесплатный только сыр в мышеловке?

Поразил меня однажды такой факт. В люфтваффе у Геринга насчитывалось более ста асов, каждый из которых сбил более ста самолетов противника. Получается, что гитлеровские летчики уничтожили всю советскую воздушную мощь, и даже не один раз. А наше господство в воздухе все возрастало и возрастало. Победил Гитлера русский труд. Не только Василий Теркин и Александр Матросов, но и голодная советская колхозница, мальчишки, которым приходилось стоять у станков на ящиках, потому как роста не хватало, — вот настоящие герои, вот кому надо ставить памятники и у кого надо учиться.

А где они нынче, учебники по труду? И где учебники по смыслу жизни?

Да вот же, возьмите в руки роман В. В. Смирнова и поучитесь, как можно жить в труде и в радости, в моральном удовлетворении и высочайшем наслаждении от приключений, преодолений и побед.

Своей достоверностью эпопея о стройке века, о строительстве БАМа, вполне убеждает непредвзятого читателя. Да и предвзятого тоже. Я,Э например, предвзятый, но я-то за, а вот как убедить читателя предвзятого, если он против? А непридуманностью свидетельств. Какое из нынешних золотых перьев может сотворить такую героиню, как Люда-Мать, семнадцатилетняя девчоночка весьма крупных габаритов и с очень крепкими кулаками, в почти сплошном мужицком окружении никому не позволявшая обидеть своих подружек, выпускниц ПТУ. И Люда эта пырнула кухонным ножом пьяного в дым Леньку, пристрелившего любимца бригады пса Бушуя.

Комсорг Серега Ештыганов, погибший на боевом посту, он же трудовой пост. Сергей первым бросился в горящий дом человека спасать и упал замертво перед порогом, — закупорка сосудов (еще при оформлении на работу он скрыл от медкомиссии тромбофлебит, чтобы поехать на БАМ служить Родине).

Или бригадир Михаил Трофимович Тупотыло: «Есть такие люди, для которых все дети — родные. Не верите? Значит, плохи ваши дела. Такие люди есть во все времена. Даже в нашем зачумленном двадцать первом веке они есть. Только не их по «ящику» показывают, не о них фильмы снимают и книги пишут».

Комсомольская свадьба. Прямо к борту только что приземлившегося вертолета проложена красная ковровая дорожка. Молодых поздравляют друзья, начальство, всенародный любимец композитор Григорий Пономаренко играет «туш», не щадя своего концертного баяна, поют артистки и соратники жениха по первому бамовскому десанту.

Надо запускать котельную и теплотрассу, а на улице минус 56 градусов и грунты — сплошная вечная мерзлота... Заурядный в других обстоятельствах быт требует полного напряжения человеческих возможностей на грани, а то и за гранью подвига. И такие непреодолимые трудности на каждом шагу. Строителям БАМа приходилось не легче, чем Павке Корчагину и Григорию Федосееву.

В жизни такое бывает, а в высосанных из пальца виртуальностях — нет, потому что жизнь изобретательнее фантазии. И убедительнее.

Но ведь соответствие фактам — достоинство вовсе не беллетристики! Разве роман не должен быть выдумкой, сладкой сказкой, которая ложь, ну, понятно, с минимальным хотя бы дидактическим оттенком.

А как же тогда относиться к жанру исторического романа, романизированной истории? Хроника пикирующего бомбардировщика, хроника времен Карла IX, хроника эпохи бравого солдата Швейка — это разве не воспроизведение реальных событий? Тут и к бабке не ходи, и нотариус не потребуется, чтобы поверить, что это не досужий вымысел, а истинная правда жизни.

На старости я сызнова живу,

Минувшее проходит предо мною.

Действительно минувшее, не пригрезившееся, не примерещившееся.

Жизнь как полет, жизнь как песня... Что, не было этого? Хотя... Для бескрылых обывателей, рожденных ползать, ничего даже отдаленно похожего и в самом деле не было.

Главный герой книги В. В. Смирнова — не Денис Лесков, а весь бамовский коллектив, советский народ, возвышенная духовная атмосфера социалистического созидания.

Построить БАМ написано нам сроду.

От личных бед подчас нам не уйти,

Пусть песнь любви разлука оборвала,

Но за спиной железные пути,

А впереди вершины перевала.

А впереди знакомый неуют,

Дымы костров да кислый дух портянок.

И глухари загадочно поют,

Когда листва березовая вянет.

Такие стихи рождаются в душе Дениса на берегу таежной реки Уркимы.

Почему же Россия петь перестала? Вот самая глубокая проблема нашей экономики, считает М.И. Леденев, один из главных советских специалистов по распределительным отношениям и мотивации труда.

Когда работали без отрыва от песни, пели без отрыва от работы, тогда нам не был страшен никакой враг.

...Существовала в доколумбовой Америке социалистическая империя инков Тавантин-суйю. В ней не было денег и рыночного обмена, не было товарного производства, все люди были сыты, обуты и одеты, равенство и братство поддерживались благодаря ежегодным переделам земли, исходя из меняющейся численности каждой семьи... И все пурехи, колхозники перуанского Царства сынов Солнца, выходя вместе с женами и детишками на общественные работы, пели. И построили голыми руками, припеваючи, такую совершенную дорожную сеть, что она и для нынешней устрашающей технической мощи остается недостижимой, создали такую эффективную систему мелиорации, что о ней едва могут мечтать и государства XXI века.

По мотивам писаний испанских конкистадоров Томмазо Кампанелла создал сказку об идеальном государстве «Город солнца», затем на смену утопистам-коммунистам пришли основоположники научного коммунизма, чьи идеалы воплотили в жизнь Ленин и Сталин. И спустя полтысячи лет запели с киноэкрана кубанские казаки. Неправда, возмущаются разоблачители, этого не было, потому что быть не могло. Правда, возражает мой друг, геолог Валентин Гуменюк, я сам из кубанских казаков, более того, участвовал в массовых съемках знаменитого фильма.

И как же не петь голосом, когда душа поет? А состояние душевного подъема возникает самопроизвольно, когда ты стремишься к высоким целям и свободен от алчности и потребительства, когда тебя окружают единомышленники, и государство поддерживает эти твои возвышенные устремления.

Книга В. В. Смирнова нужна всем, как глоток чистого воздуха, и совершенно необходима она молодежи. В нашей почти поголовно нерыночной, антирыночной стране она послужит спасательным кругом в океане телевизионной мерзости.

Олег МАСЛОВ

Смерть, не сметь жизнь сжигать!

Ему было пятьдесят, когда я родился. А когда мы познакомились, мне шел пятьдесят второй. Месяц общались мы ежедневно, а потом еще десять лет поддерживали знакомство перепиской.

Летом 1984 года, впервые воспользовавшись своим членством Литфонда СССР, я приехал в подмосковный дом творчества писателей Малеевку. Это было любимое место отдыха в основном московских ветеранов-литераторов. Расположен этот дом в сохранившемся подмосковном лесу, недалеко протекает речка, рядом — село. На его территории — большой пруд с пляжем и лодками. В центре — массивный трехэтажный корпус довоенной постройки, а вокруг него — современные небольшие коттеджи, в одном из которых поселились и мы с женой. Все это утопало в зелени и действительно располагало к спокойному отдыху и творчеству.

Вначале я приехал один. После оформления меня отправили в столовую (как раз приспело время обеда), где определили постоянное место с расчетом на не приехавшую пока жену. Зал стал заполняться людьми, среди которых я не разглядел ни одного знакомого лица. К моему столу подошла пожилая пара. Женщина приветливо поздоровалась, а ее спутник вдруг ткнул мне в бок палкой, наклонился и спросил:

— Здесь кто-то сидит?

— Да, — ответил я.

— Ой, извините, раньше тут никого не было, и я клал свою клюку.

— Кладите и сейчас, мне она не помешает.

— Нет, нет, что вы…

Они уселись, и он сразу начал знакомиться. Оказалось, зовут его Александр Давыдович Брянский, литературный псевдоним — Саша Красный. Его жена — Нина Федоровна. Ему сто два года, он плохо видит, а в остальном здоров и творчески активен. Супруге тоже немало, но она каждое утро переплывает пруд туда и обратно.

— А вы кто и откуда? Из Благовещенска? Да я там был три раза…

Так началось мое знакомство со старейшим литератором нашей страны, человеком-легендой. В процессе нашего общения не только за обеденным столом, но и при взаимных визитах друг к другу мне довелось узнать многое о его не только огромной по времени, но и богатейшей событиями, порой исторического значения, жизни. Он знал почти всех выдающихся людей России начала двадцатого столетия, чьи имена неразрывно связаны с ее историей и известны нам с самых ранних лет (по крайней мере, старшему поколению). Но, в отличие от нас, и они его знали лично и не понаслышке, а в разнообразном переплетении личных судеб и судьбы всей страны.

Он родился 16 сентября 1882 года в Севастополе в очень бедной многодетной семье кустаря-портного. Вскоре семья переехала в Одессу, где и прошли его молодые годы. Когда ему было четыре года, странствующий хиромант предсказал, что он будет самым счастливым человеком Одессы. И оказался-таки прав! Несмотря на крайнюю нужду семьи и раннее взросление (он подался на заработки в двенадцать лет), жизнь не только не сломила его на подросте, но, напротив, закалила характер и помогла раскрыть данные природой способности.

Именно так, ночуя под открытым небом (хозяин подвала выгнал семью на улицу за неуплату), Александр очаровался звездами и начал писать стихи. А затем в преддверии «генеральной репетиции» 1905 года на сходках революционной молодежи читал свои агитки на злобу дня, писал и сам расклеивал по городу прокламации. Одна из его листовок стала известной всему югу России.

Товарищ, опомнись, опомнись, солдат,

И голосу совести внемли!

Рабочий, крестьянин — ведь это твой брат,

Скорей брось винтовку на землю!

Природа одарила Александра Брянского многими талантами и завидной энергией. В 1908 году он поступил в Одесское художественное училище Гинзбурга в класс живописи. Там товарищ по учебе Зотиков, слушая его задорные стихи и частушки, распеваемые с приплясом, разглядел в нем эстрадного артиста-куплетиста и убедил идти на сцену. Отсутствие денег на приличный костюм определило и сценический образ. Облачившись в купленную на толчке рванину, он предстал в образе российского оборванца и с успехом стал выступать на улицах, ярмарках, в садах и даже в трактирах, представляясь публике:

Да, я босяк! Теперь в народе

В большой я моде,

И знает меня всяк —

Максима Горького босяк!

Зотиков, радуясь успеху друга, написал маслом портрет «босяка» почти в натуральную величину и выставил его для рекламы в витрине на Дерибасовской.

В 1911 году он впервые выступил на профессиональной сцене — в театре «Вокруг света» и вскоре был принят в Союз музыкальных и драматических писателей, стал членом Российского театрального общества. Начались его гастроли по всей стране.

В 1912 году к Брянскому после выступления подошел человек могучего телосложения и вызывающе спросил:

— Если не ошибаюсь, вы и есть тот самый портрет с витрины? Давно вы ее покинули?

— Только что. Целыми днями там стою, только по вечерам отдыхаю.

— Вы побольше отдыхайте, — посоветовал он, — это у вас лучше получается. Что толку стоять, отгородившись от всех прозрачным стеклом? Ни к чему хорошему это не приведет. А так хоть какая-то польза будет.

Так состоялось его знакомство с Маяковским — он в желтой кофте футуриста вместе с Бурлюком и Каменским совершал творческое турне по России.

Однажды к нему в гримерочную зашел А.И. Куприн и, потеребив рукав пиджака, спросил: «Как вы дошли до такой жизни?» И добавил: «Хочу пожать руку живому обвинению царской России».

Позже при знакомстве с Горьким Брянский признался, что с большим успехом играл его босяка. Горький ответил: «Это не мой босяк. Он всего-навсего взят мной из жизни. А все, что не выдумано, а взято прямо из жизни, всегда по достоинству оценивается людьми. Так что ваш босяк имел успех только потому, что вы сами не поленились взять его из жизни».

Куприн, будучи своим человеком в кругу артистов цирка, познакомил Брянского с Поддубным, Заикиным, итальянским клоуном Жакомино, куплетистом Сокольским. Заикин пристрастил Александра к французской борьбе, навыки которой ему потом очень пригодились. Он выступал не только как борец, но и в качестве арбитра на юношеских соревнованиях. В одном из них участвовал юный Леонид Утесов, которого потом именно Брянский впервые вывел на эстраду. Их дружба продолжалась всю жизнь.

В 1912 году в издательстве «Шерман» вышел в свет первый сборник стихов Саши Красного «Если бы…». На мой вопрос: не помог ли ему в выборе псевдонима Саша Черный, он возмущенно ответил: «Почему это он мне, скорее я ему!»

В мае 1914 года после выступления в Ташкентском театре Буфф к Брянскому подошел элегантный господин и сказал: «Зачем вы растрачиваете драгоценный дар природы на какие-то дурацкие песенки? Ваш голос создан для оперы! Вы обязаны немедленно бросить эту сомнительную профессию и заняться своим музыкальным образованием. И голосом! Его надо шлифовать, пока он не засверкает! Приезжайте осенью в Москву, и я сведу вас с хорошим профессором. Договорились?» Незнакомец вручил визитку и ушел. На визитке было написано: «Леонид Собинов».

Но встреча с профессором не состоялась. Началась война… Армия… Революция…

Звездным для Александра Брянского стал 1917 год. Февральскую революцию он встретил в Петрограде солдатом 180-го запасного полка. Восторгу не было предела.

Восстань, народ! В ряды, товарищ!

Бросай ты с плеч смиренья крест!

Чрез груды тел, огонь пожарищ

Неси ты миру свой МАНИФЕСТ!

За несколько дней до оглашения царского манифеста Брянский был арестован за агитпропаганду среди солдат, ему грозил трибунал. Однако удалось бежать. А 27 февраля с группой матросов и солдат он выбивал из пулеметных гнезд полицейских, засевших на крышах Невского. Его заметил лидер питерских большевиков Н.И. Подвойский, похвалил за решимость и отвагу и дал задание поднять Семеновский полк и привести его к Таврическому дворцу (полк был заперт в казармы, потому что накануне солдаты постановили: в народ не стрелять). Вместе с несколькими агитаторами Брянский выполнил задание, и Родзянко назначил его помощником коменданта Таврического дворца полковника Энгельгардта. Там он принимал арестованных царских министров. Когда привели бывшего военного министра Сухомлинова, солдаты и матросы хотели его тут же расстрелять. Чтобы избежать самосуда, Брянский крикнул: «Давайте сорвем с него погоны!», и под гул одобрения сорвал их с генеральских плеч.

Знакомство с Подвойским стало знаковым в судьбе Александра Брянского. По его и Шмидта рекомендации 2 марта 1917 года Брянский вступает в партию большевиков. Вместе они встречали Ленина на Финляндском вокзале, а уже на следующий день Подвойский познакомил его с Лениным.

По заданию Ленина летом Брянский отправляется на Украину для организации отрядов красногвардейцев в Екатеринославе и Александровске. В октябрьские дни, будучи комиссаром для особых поручений при Подвойском, Брянский непосредственно участвует в подготовке штурма Зимнего. В канун штурма он выполнил личное поручение Ленина — с отрядом красногвардейцев выбил юнкеров из Николаевского вокзала. После этого вооружил отряды красногвардейцев-железнодорожников и привел их к Зимнему. В числе первых ворвался в Зимний, разоружал юнкеров. Как участник события, Александр Давыдович подтвердил — Зимний был взят без единого выстрела. В этом, он считал, главная заслуга руководителей восстания, в том числе Подвойского и Антонова-Овсеенко. «Они сумели все взвесить до минуты. Выбрали самый подходящий момент, когда враг был уже полностью деморализован. Начни они часом раньше, и с обеих сторон были бы жертвы».

На следующий день по приказу ревкома с отрядами красногвардейцев и матросов Брянский выехал в Москву, где с Железняковым участвовал в уличных боях с юнкерами, дрался за Кремль.

В конце семнадцатого его направили на Украину. Военная судьба бросала Брянского в самые горячие точки юга России — на борьбу с бандами, петлюровцами, гайдамаками. Дважды он стоял перед расстрельными дулами, однажды даже без шинели и сапог. Но оба раза, видимо, помогло пророчество одесского хироманта — чудом остался жив.

По возвращении в Москву Брянский был назначен членом Высшей военной инспекции под руководством Подвойского. Но тут ему пришлось совмещать сразу две должности. Как раз в это время председателю Центротекстиля Я. Э. Рудзутаку срочно понадобился личный секретарь. Грамотных людей среди большевиков было немного, поэтому Московский горком партии остановился на нем. Работать приходилось с раннего утра до поздней ночи: вначале объезд красногвардейских отрядов и переформирование их в регулярные воинские части, а с полудня — в канцелярии у Рудзутака на Варварской площади.

Однажды среди бела дня на Центротекстиль был совершен бандитский налет с ограблением кассы. Услышав выстрелы, Брянский и еще один военный Розанов, выхватив наганы, бросились за бандитами. Те убегали, отстреливаясь. Брянский решил обойти налетчиков с другой стороны и помчался в соседний переулок. Здесь он увидел одного из бандитов, бросился на него и сбил с ног (вот где пригодилась французская борьба!).

На следующее утро Брянского доставили к Дзержинскому. Председатель ВЧК высоко оценил его мужество и ловкость, сказав, что он не только скрутил матерого бандита, но и предотвратил крупный теракт.

— Если бы вы не поймали его утром, то в восемь часов вечера во время заседания коллегии ВЧК с активом московских рабочих взорвалась бы адская машина огромной взрывчатой силы. Тут не то, что никого в живых, камня на камне бы не осталось. — А потом спросил: — Вы видели когда-нибудь Владимира Ильича Ленина?

— Не только видел, но и хорошо его знаю.

Дзержинский спросил, хотел бы он быть возле Ленина во время праздника, когда он будет на Красной площади. Получив утвердительный ответ, вручил Брянскому пропуск на трибуну и подробно проинструктировал. Затем вынул из стола и протянул ему маленький семизарядный браунинг:

— Умеете с ним обращаться?

— Умею.

— А левой рукой стреляете?

— Сумею и левой.

— Держите браунинг в левом кармане на предохранителе. Правая рука у вас будет у козырька. Вы военный и будете все время отдавать честь, пока будут проходить участники демонстрации. И вот еще что — никто не должен знать, что у вас есть оружие и что я вас туда послал. И, главное, смотрите, чтобы Ленин не догадался, что вы его охраняете. Если догадается, будет очень плохо: вас прогонят с позором, а у меня будет еще один строгий выговор. И учтите, за Ленина вы мне отвечаете головой.

Впервые Брянский стоял за спиной вождя на Красной площади седьмого ноября 1918 года, потом еще несколько раз. И, конечно же, всякий раз было не до праздника. Это была тяжелая изнурительная работа, за результат которой он в прямом смысле отвечал головой. Наградой за нее на всю оставшуюся жизнь стала фотография, где он запечатлен вместе с Лениным Первого мая 1919 года, она многократно печаталась во всех центральных газетах. Что она значила для А.Д. Брянского, он выразил в стихотворении «Фотоснимок».

К причалу последнему ближе и ближе…

Но четко работает память моя…

Закрою глаза — и отчетливо вижу:

На празднике, около Ленина я.

Опять, как всегда, взбудоражено сердце.

И снова я молод и снова — в строю.

Порой самому как-то даже не верится,

Что с Лениным рядом так близко стою.

Но вот — фотоснимок. И некуда деться.

Хотя ему минуло семьдесят лет,

Не затеряться ему, не истлеться.

Его берегут, как партийный билет.

Ведь он же свидетель великих событий,

Какая б со мной ни случилась беда, —

Я с партией связан железною нитью

От самых истоков — и навсегда!

Себя ощущаю частицей народа.

Никакие опасности мне нипочем.

Себя проверяю семнадцатым годом

И вечно живым, дорогим Ильичем.

В сносках к двум стихотворениям Брянского — «Пролетарий, на коня!» и «Жив Курилка» — сказано: «написано по заданию В.И. Ленина». И это правда без всякой натяжки. Первое рождено в ночь с 16 на 17 мая 1919 года при следующих обстоятельствах. Присутствуя на параде войск всеобуча, Ленин вдруг помрачнел и обратился к своему окружению: «Что нам сейчас крайне необходимо, товарищи, так это создать обученную, боеспособную конницу. Надо не мешкая призвать пролетария сесть на коня. Только тогда мы будем непобедимы. Вот вы, товарищ Брянский, вы что сейчас пишите?» Брянский замялся. «Ну вот вы и напишите. Агитационное произведение о необходимости как можно быстрее создать красноармейскую конницу было бы сейчас очень своевременно». Брянский воспринял это как партийное задание, и к утру следующего дня стихотворение было готово.

Тьма врагов нас окружает.

Их разбить — задача дня.

К нам республика взывает:

«Пролетарий, на коня!»

Враг силен, он у порога,

Все багрово от огня.

Биться нам теперь немного…

Пролетарий, на коня!

И сплотившись силой грозной,

Страх сомненья отстраня,

Сядь, пока еще не поздно,

Пролетарий, на коня!

На следующий день оно было напечатано огромными тиражами во всех пролетарских и красноармейских газетах и впоследствии проиллюстрировано в «Окнах РОСТА».

Второе было написано во время работы Восьмого Всероссийского съезда Советов. На съезде по инициативе Ленина была организована газета, и Брянский, как один из организаторов, получил от вождя второе задание. Поводом послужило то, что лидер меньшевиков Дан призывал делегатов голосовать против ленинского плана электрификации страны — ГОЭЛРО. Во время перерыва Ленин обратился к Брянскому: «Товарищ Брянский, давайте пускайте в ход ваше литературное оружие. Без этого, я думаю, тут не обойтись». Брянский написал стихотворный фельетон и первого января 1920 года инсценировал его для делегатов съезда.

С самых отдаленных мест,

Изо всех окраин

Собрался Советов Съезд —

Всей Руси хозяин.

Жив Курилка, Дан-эсдек…

Форменный «Петрушка».

Что за странный человек —

Квакает лягушкой.

На базаре ходит слух

И в собраньях светских,

Что не одолеть разрух

Власти-то Советской.

Мой совет вам всем: восстать

Против плана Ленина!

Требую голосовать

Это предложение!

…Голосуют… Зал умолк.

Результат хороший.

Меньшевистский демагог

Плотно сел в калошу.

Поднялась одна рука

Этого меньшевика.

Постановка прошла с большим успехом.

Лениниана А. Д. Брянского была бы неполной, если не добавить, что в музее Ленина хранится несколько его карандашных портретов вождя. История написания одного такова. Двадцать седьмого марта 1921 года по заданию редакции газеты «Гудок», где он тогда работал, Брянский должен был осветить работу Всероссийского съезда транспортных рабочих. Так как он еще и рисовал, ему поручили сделать несколько портретных зарисовок выступавших, при этом подпись каждого на сделанном рисунке была обязательна. После окончания съезда Брянский подошел к Ленину:

— Владимир Ильич, подпишите.

— Так ведь негде, товарищ Брянский.

— А вы прямо через рисунок.

Но Ленин возразил:

— Нет, так нельзя.

— Но ведь все так подписываются.

— Нет, не все. Только те, кто не уважает труд художника. А я так подписывать не могу. — Брянский сник. И тут Ленин потрепал его по плечу и сказал: — Да вы не волнуйтесь, товарищ Брянский. Мы найдем удобное местечко.

Он повернул лист поперек и на свободном поле старательно, как на декрете, расписался: «В. Ульянов (Ленин)».

Блестяще начатая военная карьера А. Д. Брянского резко оборвалась летом 1919 года. В качестве члена Высшей военинспекции он был направлен на южный фронт, где обнаружил ряд серьезных недостатков. Тогда командование фронта уговорило Троцкого передать инспекцию в распоряжение военного совета этого же фронта, что и было сделано. Брянский отказался выполнять этот приказ, после чего немедленно последовал второй приказ № 914 Председателя реввоенсовета Республики: «Уволить тов. Брянского А. Д. из Красной Армии без права занимать командные должности. Л. Троцкий». Брянский хотел пожаловаться Ленину. «Не советую. Троцкий имел все основания расстрелять вас», — сказал управделами Высшей военной инспекции Ягода.

Но нет худа без добра. Теперь наконец появилась возможность целиком отдаться творчеству, стать опять Сашей Красным, к чему он всегда стремился.

Брянский стал заведующим литературным отделом газеты «Гудок», куда привлек к сотрудничеству Катаева, Олешу, Булгакова, Паустовского, Ильфа и Петрова. Помимо написания стихов и фельетонов он создал театрализованную газету «Устный Гудок». Сам писал одноактные агитационные пьесы, песенки, частушки. Им было написано свыше двухсот агитпьес, которые шли с неизменным успехом на заводах, в депо, мастерских, так как в основе их был местный материал на самые острые темы. Именно «Устный Гудок» стал образцом для создания Брянским, Южаниным, Вознесенским, Морозовским живой газеты «Синяя блуза», с которой началось синеблузное движение.

На их представления иногда приходил Маяковский, а затем с ответным визитом Брянский шел на выступление Маяковского в Политехническом музее. Кроме того, Брянский регулярно приносил свои материалы в «Окна РОСТА».

За день до рокового выстрела Брянский с женой обедали в доме Герцена на Тверском бульваре. Соседний столик заняли Маяковский и Вероника Полонская. Они поздоровались. А когда Брянские, выйдя из ресторана, шли домой, он вдруг почувствовал мощный шлепок по спине. Оглянувшись, увидел улыбающегося Маяковского.

— Владимир Владимирович, так ведь и убить можно.

— Вас Бабель убьет, товарищ Красный.

— За что?

— За то, что вы написали пародию на его «Соль».

— Что — плохо?

— Нет, как раз хорошо! Продолжайте в том же духе.

Через день Маяковского не стало.

Работая в «Гудке», Брянский одновременно трудился и в главполитпросвете вместе с Н. К. Крупской и А. В. Луначарским. В 1922 году Луначарский поручил Брянскому организацию и проведение концертов, музыкальных и поэтических вечеров в колонном зале бывшего Дворянского собрания, в которых принимали участие Качалов, Собинов, Нежданова, Каменский…

На смерть Ленина Саша Красный написал поэму «Шесть дней», которая была напечатана в журнале «Молодая гвардия».

В 30-е годы, до начала ежовщины, конфликт с Троцким даже помогал Брянскому быть «нашим». Но, когда начались расстрельные процессы над «врагами народа», он понял, что и ему не избежать их участи. Причина для репрессий была налицо: он лично знал всех главных «врагов». Такие свидетели не были нужны, и, трезво оценив ситуацию, Брянский принял единственно правильное решение: они с женой просто исчезли из Москвы до самого окончания войны. Жили на подмосковных дачах под фамилией Красный, но большую часть времени гастролировали с агитрепертуаром по городам и весям необъятной страны. Чем дальше от столицы — тем лучше. В Москву наведывались редко, но никогда не ночевали дома. Домуправ шептала: «За вами приходили…» Когда началась война — на фронт: более двух тысяч выступлений за четыре года.

Наше общение с А. Д. Брянским проходило хоть и в последний, но доперестроечный год, когда откровения на социально-политические темы были еще дозированными. Он никогда не говорил о Сталине, хотя конец сталинской эпохи воспринял с глубоким вздохом облегчения, как начало возврата к нормальной жизни.

Перестройку А. Д. Брянский встретил почти с таким же энтузиазмом, как революции, почувствовав в ней возвращение в атмосферу начала 20-х годов. Воспользовавшись гласностью, в канун 70-летия Октября, он дал обширные откровенные интервью многим центральным газетам, как свидетель и активный творец нашей истории в те огненные годы. С гласностью он связывал и надежду завершить и издать свой капитальный труд — роман «Красногвардейцы». Прежние попытки опубликовать его были безуспешными — то Ленин не тот, то трактовка событий не та, то люди, упоминание о которых в доперестроечные времена было нежелательно. Теперь все можно — хватило бы только времени и сил.

На мои письма он отвечал всегда и сразу. Все они написаны легко читаемым почерком или напечатаны на машинке под его диктовку, но с неизменной собственноручной подписью. Но было одно исключение — первое письмо он сам напечатал «на своем любимом «Ремингтоне». И не только письмо, но и адрес на конверте. Слова разлетелись по всему конверту, но оно все-таки пришло. Он писал: «…Волокита в издательствах, особенно теперь на фоне лозунга «Ускорение», возмутительна. Мой первый сборник стихов «Если бы…» вышел в 1912 году в частном издательстве в течение двух недель. Я сейчас в активном, рабочем настроении, на высоком творческом подъеме, чего и вам желаю. 11.01.87».

О том, что, перешагнув вековой рубеж, А. Д. Брянский не законсервировался в оценках прожитой жизни, находится в постоянном духовном и умственном развитии, убедительно говорит факт, который меня поначалу даже шокировал. В 1990 году, в возрасте ста восьми лет, отвечая на вопросы корреспондента «Комсомольской правды», как он относится к тому, что «Россия, обновленная Октябрем, стоит сейчас по уровню жизни где-то на пятидесятом месте», он сказал: «Может быть, и надо было ограничиться февральской, может быть…»

И это произнес Саша Красный, для которого Ленин и Октябрь стали знаменем всей его жизни!

Возвратясь из Малеевки, я окунулся в газетные архивы Приамурья, и в одном из летних номеров «Амурской правды» за 1930 год нашел объявление о том, что в парке на открытой площадке выступает «Театр Саши Красного». И приписка: если пойдет дождь, выступление будет перенесено в театральный зал. Сообщив о своей находке, получил от него ответ: «Со своей агитбригадой, выступая на новостройках Первой пятилетки, я впервые приехал в ваш город, который мне очень понравился. Мы провели несколько выступлений. Бригада наша называлась «Театр Саши Красного». Собирались уехать, но были задержаны необычайным ливнем. Повторное выступление было в 1932 году. Затем, проезжая для обслуживания кораблей Тихоокеанского флота во время войны с Японией, я снова побывал в Благовещенске вместе с моей женой, артисткой Ниной Вильнер, которая 30 октября ушла в мир «иной» 10.11.87».

Отвечая на мое соболезнование, Александр Давыдович написал: «63 года с половиной прожили совместно с Ниной Федоровной — это не шутка. Стараюсь выдержать и это испытание».

Ты красивей женщин всех на свете.

Мне такую не найти нигде.

Вот уж скоро шесть десятилетий

Я, как лошадь, в золотой узде.

Было все — и радости, и муки.

И по-всякому встречали мы зарю…

Я за все целую твои руки,

И за все тебя благодарю.

…………………………………..

Порой мы ссорились, мой милый друг,

Словами грубыми нередко раня.

О, как заплачем мы внезапно вдруг,

Когда кого-нибудь из нас не станет.

Он выдержал и этот удар судьбы, пережил и эту огромную утрату.

В письме, датированном январем 1991 года, поблагодарив за новогодние поздравления, он писал: «…приятно получать весточку из далеких, но таких незабываемых для меня уголков Родины, как ваш край. У меня все идет неплохо, и здоровье, и планы на будущее. В ноябре должен сдать в издательство книгу (большую!) под условным названием «Записки долгожителя» о своей жизни. Надеюсь, что туда войдут интересные рассказы и иллюстрации, когда-то мной сделанные. Пишите. Мне интересно знать о Вашей жизни, о заботах, семейных делах, интересах, творчестве, занятиях. Всегда буду рад получить весточку. Остаюсь Вашим другом. А. Брянский (Красный). Переделкино. Дом творчества».

А в марте 1995 года, листая «Литературную газету», я увидел то, чего бы никогда не хотел увидеть. В траурной рамке сообщение: «Союз писателей Москвы с глубоким прискорбием извещает, что второго марта с.г. на 113-м году жизни скончался старейший российский писатель Саша КРАСНЫЙ (Александр Давыдович Брянский) и выражает искреннее соболезнование его родным и близким».

Трудно подвести итог этой без преувеличения легендарной жизни. В ней все естественно, органично и в то же время необычно. Но если попытаться выделить главный стержень его характера, то я бы назвал жизнелюбие. Оно в нем было заложено изначально, когда мать, не желая рождением четвертого ребенка отягощать и без того бедственное положение семьи, пыталась любыми способами прервать беременность. Наперекор воле родителей Александр Брянский родился в положенный срок, вырос, стал «самым счастливым человеком Одессы», а затем, оказавшись в самом пекле революционного вулкана, своими руками крушил старый мир и строил новый. Окажись в любой другой обстановке, он все равно сотворил бы себя как личность, потому как интерес ко всему окружающему, жажда жизни и действия были в нем неиссякаемы. Даже в те тяжелейшие дни 1972 года, когда трагически погиб его старший сын, поэт Борис Брянский, он нашел в себе силы написать стихотворение «Жить»:

…Смерть, не сметь

Жизнь сжигать!

Отойди-ка, смерть,

На три шага!

Волос редь,

Морщин рать!

Не хочу стареть,

Не хочу умирать!

Довольно тужить!

Довольно скорбеть!

Хочу жить,

Хочу петь!

Пью всеми порами

Жизни мед…

Со смертью поспорим мы,

Наша возьмет!

И это в 90 лет!

Это про таких, как он, сказал другой поэт в известной песне: «я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно». Уверен, что именно активный образ жизни помог Александру Давыдовичу до последних дней сохранить интеллект и память.

А тогда в Малеевке, прощаясь, он прочитал наизусть свое стихотворение «Судьба поэта», которое начиналось словами «Поэты умирают рано, поэты долго не живут». А концовка, оправдывая его долгожительство, звучала так: «Меня считайте стихотворцем. Я — не поэт. Я — не поэт».

Всерьез ли это сказано? Думаю, и — нет, и — да. Шутя Александр Давыдович говорил, что написал, наверное, больше, чем Лев Толстой, потому что писал всегда и помногу на протяжении ста лет. Как раз в канун своего столетия Саша Красный получил официальное признание — был принят в Союз писателей СССР. Правда, с третьей попытки. Первая была еще в 1934 году, когда образовался СП. Но К. Федин дружески отговорил: «Не стоит, Саша, ваша работа с Троцким может помешать». Вторая — в 1953 году, сразу после смерти Сталина. Но куда-то в суматохе затерялись документы, и до приема дело не дошло. Наконец, прием состоялся, но как его оценить — как заслуженное признание или юбилейный подарок?

То, что Саша Красный одухотворенный человек, автор множества стихотворных произведений, которые печатали, читали, пели, и они находили живой отклик у миллионов читателей и зрителей — непреложный факт. Но творчество этого автора всегда было самовыражением его жизни, а вся жизнь была отдана борьбе за светлое будущее, которое так и осталось утопией. Поэтому большинство написанного им и представленного в прокламациях и книгах («Устном (и не устном) Гудке», «Синей блузе», «Окнах РОСТА», «Театре Саши Красного») было создано «на злобу дня» и ушло в историю вместе со своим временем.

Невольно задумаешься, где та грань, которая отделяет поэта от стихотворца, поэзию от стихотворчества.

Не многие лирические стихотворения, написанные им, утонули в безбрежном море его стихотворной публицистики, а она, в свою очередь, безвозвратно ушла в прошлое вместе со своей эпохой. Это и явилось причиной того, что творчество этого трибуна революции сегодня практически никому не известно. Здание, которое он строил с таким энтузиазмом, стало разрушаться при его жизни, а под конец рухнуло окончательно.

Отличительной особенностью биографии А. Д. Брянского является и то, что во всех своих главных ипостасях — поэта, драматурга, артиста, революционера — он находился рядом с выдающимися деятелями, тень от которых скрывала всех находящихся вблизи. За сотрудничество в «Окнах РОСТА» Сашу Красного высоко ценил Маяковский, но кого мы сегодня ассоциируем с этими «Окнами»? Только Маяковского.

Вышедший в 1990 году в издательстве «Советский писатель» сборник стихов Саши Красного «Контрасты» является, по существу, его итоговой поэтической книгой и содержит всего шесть десятков стихотворений. Треть сборника занимает обстоятельный и очень нужный биографический очерк Евгения Гильманова. Необходим он здесь потому, что этого автора нельзя представлять современному читателю как поэта в отрыве от его практической деятельности. За каждым стихотворением стоит его время, а подчас и целая эпоха, для многих современников далекая, малопонятная и неощутимая. И только на реальном историческом фоне каждое произведение обретает свою значимость и ценность, а сам автор предстает цельной личностью, имя которому Саша Красный. Он пережил свой век и навсегда оставил свой след в его истории.

Счастливый случай свел меня с этим человеком. Остались память о встречах, стихи, письма и фотокопия фотографии с дарственной надписью, сделанной рукой Нины Федоровны и подписанной им самим — «А. Брянский (Саша Красный)». На фотокопии Красная площадь 1 мая 1919 года. На первом плане Ленин, а за ним А. Брянский — правая ладонь у козырька краснозвездной фуражки, а левая в кармане шинели сжимает верный браунинг.