Владимир Нечаев. Рассказы

Владимир Василиненко. Колесо фортуны, или Медея из провинции, повесть, окончание

Павел Панов. Два рассказа

Владимир НЕЧАЕВ

РАССКАЗЫ

Ночью

Было еще темно, когда Корнеев проснулся.

На часы смотреть нет нужды. Он знает: маленькая стрелка подошла к пяти. Корнеев лежит и слушает. Жена спит тихо, как ребенок. И Корнеев всегда пугается. Он трогает ее — живая ли?

Корнеев прикроет глаза, чтобы досмотреть остаток сна. И это ни к чему. Сон хорошо знаком Корнееву: пятый курс института, защита диплома. Группа, в которой он учился, успешно защищается, а Корнеев — нет. Корнеев провалил. Корнеев стоит потерянный. Ребята словно не видят его, идут мимо. Чужой праздник…

Корнеев мается на исходе ночи, вспоминает.

Тогда, пятьдесят лет назад, он взял тему «Автоматическая прозвонка кабельных телефонных сетей». И готовый диплом лежал-дожидался его в одном из маленьких городков Среднего Урала. Нужно было только приехать, потолкаться в КБ радиозавода два месяца и аккуратно переписать теоретическую разработку. Завод, конечно, покупал молодого спеца. Ехать из центра России в уральскую глушь мало кому хотелось.

Осенью, после защиты, Корнеева взяли на радиозавод инженером, а через три недели он ушел в армию. Уральский округ, войска ПВО, грубые солдатские кирзачи и пилотка — «два сантиметра над правой бровью»…

Корнеев заворочался. Вспомнить через столько лет! Въелось — не вытравишь. Старательно забывал…

Он и тему диплома почти забыл. И не вспомнил бы сейчас, если б не стал перебирать свою жизнь год за годом.

После армии уехал на побережье Берингова моря, в родной поселок Тымлат. Вакансия инженера была занята, и Корнеев год работал линейным монтером. Ему присвоили только пятый разряд.

Эти самые кабельные телефонные сети здесь прозванивались вручную, дедовским способом, с помощью карманной батарейки. Самое смешное: не доверили ему кабели. Кабельщики-спайщики шли по шестому разряду. У кабельщиков был опыт и быстрые руки.

Потом в жизни много чего случилось…

— А как же ты писателем заделался? — спросил себя Корнеев. Этот зуд словами лист пачкать у него позже появился. Глаз у Корнеева цепкий. Вот и захотелось другим рассказать, поделиться. Написал рассказ о любимой охоте на водоплавающую дичь. Заметили и похвалили. Из рассказов книга сложилась. Дальневосточное издательство поставило книгу в писательский план. Вторая книжка — о собаках. Собаки были разные — охотничьи и ездовые, домашние и совсем уж дикие. Знай, сочиняй! Его в Союз писателей приняли. Получил билет под номером 8686.

Выходило, что в России восемь тысяч с гаком писателей переводили бумагу не хуже Корнеева. Порой ему представлялось, что все они пишут об охоте на водоплавающую. Тогда Корнеев испытывал тяжелое ревностное чувство. И он опять садился писать про собак…

Вчера Корнеев разменял восьмой десяток. Был юбилейный вечер. Кто-то из администрации назвал Корнеева великим писателем. И Корнеев приосанился. Соответствовал образу. А какой он великий! Вспомнилось, как читал публике свой новый рассказ. Там была строчка «солнце излучало тепло…» Надо же такое написать! Корнееву аплодировали, просили читать еще. Солнце излучало… Стыд и ужас! Другой солидный человек определил юбиляра как заметное литературное явление северо-востока России.

«Дальше села Пенжино кто ж меня знает? — тоскливо подумал Корнеев. — Дальше только тундра, дальше — чукчи… А им что Корнеев, что Лео Таксиль…»

Он не выдержал, встал, прошлепал босыми ногами в санузел и включил свет. В зеркале на него брезгливо смотрел незнакомый старый человек.

— Коту под хвост… — сказал Корнеев.

— Графоман! — отчетливо прозвучало у Корнеева в ухе. Корнеев дернулся, как дергается птица, когда в нее попадает заряд.

— Сволочь и скотина, полвека обманываешь! И как тебе только удается, а?

— Ну, ты полегче! Меня чествовали… делегация из министерства! Гладиолусы...

— Дурак! — опять сказал чей-то голос.

Голос звучал у Корнеева в голове. И Корнееву было неприятно.

— Что такое дробь три ноля, знаешь? — прищурился Корнеев.

Человек в зеркале совсем остервенел. Только что не плевался!

— Сейчас я тебе перекрою воздух… — мстительно забормотал Корнеев.

Он поискал связку ключей, открыл высокий плоский сейф, где хранились охотничьи ружья. Любимая бескурковка двенадцатого калибра с вишневым прикладом сама пошла в руки. Он прихватил и два патрона с крупной дробью.

Корнеев тихо вернулся в санузел, как он скрадывал утку на озерах, привычно и спокойно зарядил оба ствола. Немного подумал, прикрыл крышку унитаза, присел на краешек.

Развернув ружье стволами к себе, он перехватил их левой рукой, неловко вложил в рот и почувствовал на языке жесткий, чужой вкус смазки и железа. «Вот так, дружок, не все тебе в пернатых палить! — подумал Корнеев. — Солнце излучало…»

— А ты как бы написал? — спросил Корнеев, вытащив стволы из рта. Но голос молчал.

— Испугался! — хмыкнул Корнеев. Он поискал глазами, куда бы упереть ружье. Сполз с унитаза на пол, крепко двинул приклад в порог и большим пальцем правой ноги нашел ружейную скобу.

Подняв глаза, он вдруг увидел стоящую в дверях Полинку. Коротковатая ночная рубашка приоткрывала загорелые исцарапанные лодыжки. Пятилетняя внучка сонно щурилась, и от нее наносило молочным и теплым.

— Почему ты плачешь, дедушка? — спросила Полинка. — Зачем тебе ружье? Обещал сегодня со мной гулять, а ты на полу сидишь. Какой ты смешной!

Корнеев отер слезы ладонью.

В одной жизни были книги и собаки, охотничьи сезоны, утки, идущие на перелет, запах сгоревшего пороха после выстрела, осенние запахи тундры — все это теперь прошло, а во второй он тяжело, по-стариковски поднимался на ноги и смотрел на ребенка не сверху, но вровень, — так ему казалось.

Он разрядил и убрал ружье.

«Солнце излучало и грело — вот как надо!» — решительно заключил Корнеев.

Повеселевший, он обнял внучку, ткнулся лицом в ее волосы и зашептал:

— Все медведи спят, и все волки спят, все зайцы спят и… — он сбился, стал вспоминать названия других зверей, — …пойдем и мы спать. А я тебе сказки буду рассказывать.

— Пойдем, дедушка. Только ты ночью с ружьем больше не броди.

— Не буду, — сказал Корнеев. — Ты ведь знаешь, кто с ружьем по ночам бродит.

Идущие

Молодая — по геологическим меркам земля — вздыхает, собирается складками, дышит сквозь разломы.

В представлении местных народов мир изначально был таким всегда. Но видимым его сделал Старый Ворон, посредник между небом и людьми.

Мы освоили этот край. Срубили остроги, поставили храмы. Обращали в свою веру живущих здесь до нас. Потом семьдесят лет советской власти… перестройка… Россияния. И значок «Ударника соцтруда», прицепленный к камлейке коряка, — всего лишь напоминание об ушедшем. На шнурке — через шею — покровители рода: деревянные фигурки медведя и ворона. Здесь и православный серебряный крестик. Серебро из здешних рудников компании «Ваксберг и братья». Богатые рудники, но аборигены от разработок получают гроши.

Юра Кивевтегин нищ, как и большинство проживающих в Корякской автономии.

Спрятав замызганный, без начала и конца роман Дюма под подушку, Юра поглядывает на свою разбитую «шестиструнку», которую он, крепко выпив, пользовал вместо бубна. Юра обвиняет меня в ущербе, нанесенном нацменьшинствам. И я — пришлый человек — за триста лет виноват во всех грехах перед ними.

— Компенсируй, однако! — твердит Юра. — У нас была своя жизнь, а теперь поем «Широка страна моя родная…»

— Давно не слыхал, — говорю ему. — Сейчас все больше «муси-пуси».

Юра почему-то зол на Советскую власть. С нынешней спросить ему нечего. Были олешки, и тех почти не осталось.

— Всех съели… — Юра горестно качает головой. — Теперь много пьют… Совсем нет работы. Придется компенсировать!

Юре нравится слово «компенсация». Он важно повторяет его и сам становится значительнее в своих глазах. Смотрит на меня в пренебрежении сверху вниз. Рот у Юры кривится.

— Белый Шаман обещал нам… все до копейки.

Юра говорит о бывшем председателе одного из крупных северных районов.

— Мельгитанин* всем обещает… — раздумчиво говорю. — Разве у вас были русские деньги? Меняли шкуры на кость, а кость — на рыбу.

— Приватизируем и вернем, так говорил Белый Шаман, — гнет свое Юра Кивевтегин.

— На свой ваучер Мельгитанин только и купил новую рубашку с галстуком…

— Это наша земля, Белый Шаман так говорит. А вы зачем?

— Здесь жил и умер мой отец, — я возражаю. — Учил читать и писать таких, как ты, однако!

Юра свесил грязный чуб на лицо. У него пять детей. Они где-то на речке, ловят рыбу. Дети голодные, а Юра вот уже которую неделю ищет и находит в поселке деньги, чтобы купить водку. Водка скверная, но дешевая.

Теперь нам всем одинаково плохо. Но в представлении Юры, им, корякам, конечно, хуже всех.

Когда водка закончилась, Юра садится писать Мельгитанину длинное письмо с просьбой о скорейшей компенсации, а я улетаю на юг, в Долину.

Вертолет идет низко.

Плоское белое пространство тундры перемежается острыми зубцами и осыпями скал. В мае здесь еще лежит снег.

Наконец проходим срез, и вертолет ныряет на шестьсот метров вниз. Отсюда и начинается Долина.

На относительно ровной площадке хозяйство Николаева. Крепкий дом в два этажа с пристройками.

Николаев поднимается на второй этаж — капитанский мостик — как он его называет. Обзор круговой.

С биноклем в руках Николаев наблюдает медведей, идущих после зимней спячки на первую, молодую траву.

Хозяин давно услышал звук вертолета, выходит из дома встречать. Смотрит, как «вертушка» зависает над поляной, сметая мусор ушедшей зимы.

Грунт влажный, летчик не хочет рисковать. И я просто бросаю из открытой двери баулы, свой рюкзак, лыжи и выпрыгиваю сам. Вертолет круто ложится на борт, уходит. Я буду жить с Николаевым и медведями двадцать дней до следующего вертолета.

Медведи собираются сюда со всей округи. Подземное тепло изменило суровый ландшафт. Маленький эдем, где медведи на короткое время становятся вегетарианцами. Но кровь помнит о соперничестве за самок и территорию. Звери осторожны.

Я подбираюсь с фотоаппаратом к большому бурому медведю, мирно жующему траву. Щелкаю затвором. Медведь настораживается, в несколько прыжков покидает поляну. И я встаю, фотографирую бегущего, не боясь быть замеченным. Я возбужден: зверь был совсем рядом! Через телеобъектив я видел шрамы на медвежьей морде, атлетическую мощь.

Николаев выговаривает мне: по следу нужно было измерить размер лапы, запомнить особые приметы и повадки зверя. Теперь это моя обязанность.

— Виноват, Александрыч, — говорю, — увлекся…

Николаев весь в своей медвежьей теме. Подолгу живущему здесь, ему не хватает собеседника. А я в Долине первый раз. Остается только слушать и задавать вопросы. Монологи Николаева пространны.

Понемногу обживаюсь на новом месте. Завтра нужно идти на Узон. Закончился бензин для генератора. Горючего хватает только на свет и маленькую радиостанцию.

Поднявшись через срез до перевала, я пройду пятнадцать километров на лыжах с пластиковой канистрой за плечами, переночую в избушке на краю древнего кратера, затарюсь горючим и вернусь.

Я ухожу, не оглядываясь. Путь нелегкий. И нужно успеть до полудня, когда снег окончательно раскиснет. Отправляюсь налегке. В избушке на Узоне я найду продукты.

Есть что-то важное в движении вверх по склону. Этот внутренний разговор с крутым рельефом земли, необходимость подчинения. Крепко врубаюсь рантами обуви в хрусткий утренний наст, вытираю пот со лба, перевожу дух. Там, на самом перевале, наконец, оглянувшись, я почувствую в себе необоримое желание жизни…

Узон встречает меня маревом теплого воздуха, горячей землей. Здесь все движется и меняется каждую минуту. Пузырится и булькает грязь. Гулять тут опасно.

Я иду к Банному озеру, раздеваюсь, лезу в воду. Берег круто уходит вниз. Вода озера черная с белесым мутным оттенком, словно после стирки, и очень горячая. Едва терплю, стараюсь держаться в стороне от процесса. Там, на дне, плавится сера. Четыреста градусов по Цельсию! Черные шарики серы, шипя, толкутся на поверхности воды.

После такой бани и кружки крепкого чая сон сморил меня. Совсем легкий, словно куропатка, я крепко сплю. Мне снится белая стая птиц на белом снегу…

Просыпаюсь поздно, когда солнце нависает над синей кромкой кратера. Черные стрелы теней движутся ко мне, вынуждая торопиться. Нужно поесть, нацедить бензин из бочки в канистру, собраться в обратный путь.

Я сотру из памяти этого места свой короткий визит. Дрова нарублены, спички на столе. Здесь все останется как и прежде. Был ли я, не был? — Узон не вспомнит. Он всегда в текущем времени.

Рано утром я ухожу.

Теперь, с полной канистрой, идти тяжелее. Однако наст крепкий, и мой путь лежит по равнине. От среза качусь круто вниз. Пытаюсь сбить скорость. Бензин тяжело плещется за спиной. Не удержавшись, падаю на жесткий снег, роняю лыжные палки. Я ругаюсь и смеюсь, лежу, запрокинув голову… Фиолетовое небо высокогорья течет в мои глаза…

Солнце уже высоко. Влажный снег валится под лыжами. Но я наконец в Долине. Короткий спуск к речке не считаю за работу. Нужно будет еще подняться к дому Николаева. Это двести метров вверх.

Я вижу людей на другом склоне каньона. Они идут цепочкой к Большому гейзеру. Сейчас гейзер выбросит столб кипятка и пара. И туристы по-птичьи загалдят и будут торопливо фотографировать чудо природы. А мне не до того, мне бы скорее оказаться внизу, чтобы начать последний подъем!

Держа в руках лыжи, я прыгаю по уступам. Меня заметили на той стороне, щелкают фотоаппаратами. Для приезжих я — часть дикого пейзажа. И я невольно пытаюсь доставить эстетическое удовольствие, угодить этим праздным наблюдателям. Стараюсь прыгнуть как-нибудь эффектней… Откуда это во мне?

К дому я поднимаюсь теперь уже на «четырех костях». Тонкий слой почвы с ярко-зеленой травой плывет под моими руками и коленями, рвется, словно непрочная ткань. Видели бы местные экологи! В разрывах — теплая жирная грязь с острым запахом минералов. Бензин за спиной — единственное оправдание.

Передвигаются здесь по специальным мосткам. Но я выбираю короткий путь и больше не думаю об эстетике своего положения: слишком крутой склон.

Подхожу к дому. Усталый и грязный, снимаю с плеч рюкзак с канистрой. Гости смотрят на меня с любопытством. Николаев представляет:

— Наш научный сотрудник.

Я хмыкаю. Однако нужно соответствовать роли. Для Александрыча я всего лишь дешевая рабочая сила, «шерп», как называют здесь таких людей. И могут возникнуть ненужные вопросы…

Чужие стали появляться у нас в начале девяностых. Больше из Японии и США. Прежде я никогда не видел американцев в таком количестве. Разговорный английский знаю совсем плохо, но с любопытством прислушиваюсь к репликам приезжих. В дом идти не хочется, на лавочке у стены тепло. Вытягиваю гудящие ноги. Мне больше не нужно торопиться.

Рядом со мной присаживается пожилой грузный дядька, увешанный фототехникой. Он по хозяйски оглядывает каньон Долины. Изменчивый воздух наполнен светом и шепотом горячего пара. Где-то внизу шумит Гейзерная.

— Wonderfool!* — говорит американец.

Я доволен, словно учитель похвалил меня. Улыбаюсь, киваю головой:

— Действительно вам нравится здесь?

И я повторяю вслед за пришельцем немного суетливо, невнятно:

— Wonderfool, да, конечно…

Туристы отвлекаются от созерцания красот, оборачиваются к нам, ждут какого-то продолжения. И я постукиваю костяшками пальцев по дереву лавочки, по своей голове и по выбеленной кости медвежьего черепа, висящего рядом на стене. Я наивно полагал, что жестом можно передать многое, почти все. Мне хотелось показать, как меняется мир, и что остается в итоге. Но я ошибался.

Один из гостей снисходительно усмехнулся, словно увидел дурачка.

— No differents!*

И все засмеялись, теряя ко мне интерес, и разбрелись по поляне.

До меня отчетливо дошла интонация фразы. «Может быть и так, — сказал я себе, — но это моя земля, черт вас возьми!» И я ушел в дом.

Николаев спускался по лестнице.

— Там группа медведей с матухой, — он внимательно смотрит на меня. — Будь осторожней и не забудь фотоаппарат.

— Ладно, — буркнул я, — принесу клок шерсти.

— Ну-ну, — поощряет Александрыч. — Научился…

Подобравшись к медведям, я оглядываюсь на дом, поднимаю фотоаппарат к глазам. Через сильную оптику вижу, как Николаев стоит на «капитанском мостике». Он что-то бормочет за оконным стеклом в свою рыжую бороду. Наверное, ругает…

Я еще не знаю о грядущих переменах. Большой участок заповедной земли скоро сдадут в аренду. Новый хозяин отстроит здесь гостиницу для богатых туристов. Наладится бизнес. Дом Николаева, обитый черным толем, не впишется в пейзажный гламур. И дом тихо без свидетелей просто сожгут. Позже и сам Николаев погибнет, преследуя медведя по глубокому снегу.

Это будущее скрыто от человека, стоящего сейчас у окна. Я машу ему рукой и отворачиваюсь к медвежьей семье.

— По уму сделаю, Александрыч… — шепчу я.

И мне через просветленный видоискатель не видно, как в одну из весен южный склон Долины двинется вниз. Оползень, толкая вал камней, сбросит гостиницу и легкие мостки в Гейзерную речку. И там, где привычно текла река, появится большое озеро.

А следующей весной медведь вернется в Долину. И зверю будет казаться, что здесь все как всегда.

*Мельгитанин — пришлый человек (коряк.).

*No differents — без разницы (англ.).

*Wonderfool — прекрасно (англ.).

Глаз циклона

Мело три дня, и северный поселок Тиличики засыпало снегом.

Анфиногенов открыл дверь, зажмурился от яркого света, втянул ноздрями густой, пахнущий неожиданной оттепелью воздух, а потом посмотрел, как он смотрел всегда, поверх далеких гор — что там в небе?

Январское небо — прозрачное и безмятежное.

Взгляд его опустился ниже, на слепящие снеговые склоны, и наконец уперся в почтовый ящик, прибитый к столбу справа от калитки. Поздним сентябрем Анфиногенов выкрасил ящик в ярко-голубой цвет. И среди серых красок осени голубое радовало глаз.

Вместо крыльца был сугроб.

Анфиногенов достал подборную лопату с широким лезвием. Он купил ее перед самой зимой в хозяйственном магазине за четыреста пятьдесят рублей, и на ценнике было жирно выведено — «евролопата», что тогда рассмешило Анфиногенова.

Он аккуратно вырезал лопатой снежный куб, отбросил в сторону. Анфиногенов любил убирать снег. После зимней пурги снег не так тяжел. И лопата удобная, с прихватом под правую руку.

— Умеют делать, сволочи! — неизвестно кому сказал Анфиногенов, беззлобно скалясь. Ко всему день сегодня был особенный.

Где-то на соседней улице трактор тянул волокушу из бревен, расчищал дорогу. Через улицу сосед покуривал на крыльце, махнул Анфиногенову и тоже взялся за лопату.

Анфиногенов пробивался к калитке. Оборачиваясь, он с удовольствием оценивал широкую траншею в снегу, сдвигал рыжий малахай на затылок и резал очередной куб.

Освободив калитку от снега, он оглядел почтовый ящик. Голубая краска легла прочно и нигде не облупилась. Он смахнул рукавицей снег с крышки. Ящик был пуст: какой почтальон в пургу пойдет? Но сегодня это не имело значения — потому, что особенный день.

И все же Анфиногенов несколько раз пристукнул крышкой, и деревянный звук поплыл и потерялся в тишине январского утра. И трактора с волокушей не слышно.

Анфиногенов вернулся к дому, вошел в коридор и принюхался. У других в коридоре всегда пахнет какой-то кислятиной, а у него нет, разве что мороженой навагой.

Он обмел валенки, потянул дверь, обитую войлоком, и тепло кухни обступило его.

Горела печь. Тамара, жена, еще спала.

Анфиногенов достал с полки толстую тетрадь в зеленой обложке и сел к столу. Нужно было записать строчку нового стихотворения. Строчка пришла, когда он копал снег. И чтобы не забыть, Анфиногенов повторял ее про себя. Первая строчка — это как спасательный круг, может быть, самая важная! И Анфиногенов вывел на первом листе тетради:

Большое озеро среди холмов.

Каждый год, исписав очередную тетрадь, Анфиногенов убирал ее на полку и начинал новую. Год начинался с новой тетради и чистого листа.

Подумав немного, Анфиногенов добавил:

Маленький человек рубит лед топором.

В середине прошлого лета Анфиногенов послал свои стихи в московский журнал «Вече». А через месяц позвонил. Звонок был ночной: Москва лежит в другом часовом поясе. Разговаривал с секретарем, и ему сказали, что стихи у заведующего отделом «самого Кубловского». Кто такой Кубловский, Анфиногенов не знал. Он прикрывал ладонью микрофон трубки и шептал Тамаре:

— Кубловский… большой поэт…

Секретарь соединил его с отделом поэзии. Голос Кубловского был неподдельно искренним и теплым:

— Номера сверстаны на полгода. Надо подождать.

— Замечательно! Очень рад! — повторял Анфиногенов.

— Вы подождите. Зимой опубликуем, — говорил Кубловский.

Слов Анфиногенову не хватало, горло перехватывало от благодарности и волнения. Он опять прикрывал трубку ладонью, торжествовал:

— А? Ну что я говорил?!

— Мы очень рады… — бормотала Тамара сквозь сон и засыпала. Ей снился Анфиногенов на белой лошади…

Прошло шесть месяцев. Анфиногенов закончил тетрадь стихов и поставил в рядок с другими на полку.

Сегодня, в первых числах января, нужно звонить в Москву. «Сколько же простоит погода?» — подумал Анфиногенов, посмотрел в окно и написал в зеленую тетрадь еще две строки:

Рыба, пугаясь, уходит вглубь,

а маленький человек уходит пить чай.

Дальше этого дело не пошло. И Анфиногенов тетрадь отложил.

Нехотя и вяло подвигался день. Давление падало. К вечеру потянул северный ветер. Он закручивал в вихрях легкий снег, упавший накануне, поднимал в воздух, а сверху сыпал новый снег. И по-всему выходило, что циклон никуда не ушел. Поселок попал в самый его глаз, где бывает неправдоподобно тихо и солнечно. И ясный день неизбежно сменился непогодой.

Анфиногенов принес из коридора охапку дров, ведро угля. В печной трубе гудело. И печка придушенно разгоралась.

Поздно ночью Анфиногенов набрал номер редакции журнала. У него была хорошая слуховая память. Он узнал женский голос и радостно представился:

— Анфиногенов буду! Дальняя оконечность России.

— Подождите… — донеслось сквозь шорохи атмосферного электричества.

— Я подожду, — терпеливо сказал Анфиногенов.

— Что-то припоминаю, — в трубке теперь был голос Кубловского. — Но вам лучше работать с Павликом.

— Павлик… — растерялся Анфиногенов. — Зачем мне Павлик?

— Да, да! — нетерпеливо сказал голос. — Мой заместитель и поэт хороший. Запишите номер.

Кубловский был «большой поэт», а неведомый Павлик — только «хороший». Анфиногенов почувствовал на языке кислый вкус железа и подумал, что нужно менять мосты, и сколько же во рту старья!

Он набирал номер Павлика, гадая, имя это или фамилия.

— Прочитал ваши стихи, — дружелюбно сказал Павлик на той стороне, где было солнечно, где снег выпадает по большим праздникам, а в марте пробивается первая трава, — очень недурно! Присылайте еще.

— Сколько же еще? — потерянно спросил Анфиногенов.

— Присылайте… — повторил Павлик.

Голос Павлика был теперь сам по себе. Сквозь вздохи и свист «присылайте» возвращалось к Анфиногенову, множилось, и, было ли это физическим эффектом или прямыми кознями воздушных бесов, Анфиногенов доподлинно не знал. Навязчивое «имя (или фамилия?)» становилось для него мучительным. Ему теперь казалось, что здесь лежит ответ на главный вопрос, который Анфиногенов никак не мог сформулировать. И к кислому вкусу во рту добавилась тупая боль в затылке.

Анфиногенов положил трубку.

— Ты не спишь? — спросил он Тамару,

— Уснешь с вами! — сказала жена.

— Полгода ждал… — пробормотал Анфиногенов.

Тамара выругалась, как умеют ругаться только женщины, — тщательно и беспощадно.

— Да ведь это Павлик…

— Б…! — Тамара не оставляла шанса на оправдание «большому поэту». — Ты лучше всех!

Анфиногенов с сомнением посмотрел на жену.

— Пурга по второму кругу, — сказал он и подумал, что Кубловский, наверное, старый человек.

Снег совсем залепил оконные стекла. Сквозь щели в дверце печи оранжевый свет расталкивал полумрак кухни и метался по стенам и потолку.

Анфиногенов вспомнил солнечное утро, свое незаконченное стихотворение и долгий день. Он включил настольную лампу, взял с полки зеленую тетрадь и дописал:

Скоро любопытная рыба вернется.

Вернется человек и поймает рыбу.

Анфиногенов перечитал написанное и тихо засмеялся.

— Чего ты? — обеспокоенно спросила Тамара.

— Так… — сказал он. — Смешные люди.

Владимир ВАСИЛИНЕНКО

КОЛЕСО ФОРТУНЫ, ИЛИ МЕДЕЯ ИЗ ПРОВИНЦИИ

Повесть

(Окончание)

19

Руки водителя спокойно лежали на руле, сам он внимательно следил за дорогой, а в голосе проскальзывало заметно сдерживаемое волнение:

— Я давно говорил: надо усилить охрану, — Сергей переключил скорость, — разве это порядок, когда в зале дежурят две девчонки и один молодой парень? Что они могут сделать?!

— Конечно, — с готовностью поддержала хозяйка, — даже газового баллончика ни у кого нет…

— Тут не баллончик нужен, а пистолет! — водитель покосился на соседку. — А у них только «тревожная» кнопка…

Лидия согласно кивнула в ответ. Ее безусловная поддержка вдохновила бывшего афганца на дальнейшие откровения:

— А теперь я почему-то должен платить за эти разбитые автоматы!

— Как?!

— Так, — начальник охраны нахмурился, — ну, не один я, а вся смена. Те, кто дежурил тогда…

Хозяйка возмущенно покачала головой. Дети на заднем сидении старательно смотрели в окна и весело переговаривались. Лидия краем глаза следила за соседом и чувствовала, что между ними, неизвестно почему, возникает какой-то тайный союз, причиной которому была общая обида.

До этой поездки они почти не общались, хотя не однажды видели друг друга. Лидия, исподтишка наблюдая за Сергеем, кстати, отметила, что у него довольно симпатичное лицо, не злое и не грубое, а в голосе и жестах проскальзывают искренность и теплота. А именно этого ей сейчас и не доставало.

Машина свернула в микрорайон, где жила подруга Ольга.

— Вон туда, пожалуйста, к тому дому…

— А какой подъезд? — он обратил к ней участливое лицо.

— Второй. Да вы не беспокойтесь — мы дойдем!

— Нет уж, я довезу, как положено, — и в этих словах прозвучала искренняя симпатия и расположение.

Через минуту машина остановилась в нужном месте, и хозяйка вместе с детьми вышла наружу. Она прямо-таки воспрянула духом, чувствуя себя бодрее, увереннее и моложе. Тепло поблагодарив и попрощавшись с водителем, ощутив его интерес и внимание к себе, молодая женщина легкой походкой направилась ко входной двери, понимая, что за ней наблюдают. Звук отъезжающего автомобиля она услышала только на лестничной площадке…

Ольга, запахивая застиранный халат, встретила подругу с привычным радушием и гостеприимством. Будучи старше Лидии лет на десять, она испытывала к ней почти материнскую заботу и участие. Отправив детей в комнату, женщины разместились на кухне, поставили чайник… Ольга опытным глазом успела заметить, что гостья чем-то явно взволнована и волнение это вполне определенного свойства.

— Бессонов? — угадала она безошибочно.

— Да, — выдохнула Лидия и, вдруг вспомнив недавнюю сцену в игровом зале, выпалила безо всякой подготовки, — они вместе отдыхали, представляешь?!

— Кто да кто?

— Бессонов с этой… — гостья перевела дыхание, — с дочкой своего помощника…

— А сколько ей лет? — сразу уточнила подруга.

— Восемнадцать, кажется…

Ольга сосредоточенно поджала губы. В кухне повисла внушительная, весомая пауза, в которой уместился весь богатый житейский опыт хозяйки.

— Да… Мужики наши совсем посходили с ума! — произнесла она мрачным, траурным тоном.

— Оба загорелые. Похудевшие… — с плохо скрытой завистью добавила Лидия. Подруга переспросила:

— Ему ведь сороковник?

— Ну, да. В прошлом году стукнуло…

Ольга криво усмехнулась:

— А чего тут удивляться? Все, как теперь положено. Как раз по моде…

Лидию наконец прорвало:

— Это после всего, что было! Я столько для него сделала… — голос ее дрогнул.

Хозяйка встревоженно привстала с табурета, но в это время чайник пронзительно засвистел. Гостья с трудом удержала слезы. Ольга направилась к плите, сняла чайник, достала из кухонного шкафчика чашки… Лидия за ее спиной вытирала глаза, шмыгая носом…

— Тебе покрепче?

— Ага… — буркнула гостья изменившимся голосом.

Хозяйка вернулась к столу, приняв обычный, самоуверенный вид.

— Мужики, как всегда, сволочи… — она опустилась на табурет, — пока ты молоденькая и хорошенькая, они перед тобой мелким бесом скачут… — и, взглянув в лицо подруги, спохватилась, — но ты-то еще молодая! Он тебя на сколько старше?

— На одиннадцать лет…

— Ну, вот, — Ольга сурово сдвинула брови, — чего еще ему надо?!

— Не знаю, — искренне призналась гостья.

Хозяйка пристально окинула ее, думая о чем-то своем, но та невольно насторожилась.

— Давно это у него?

— Не знаю, — как заклинание повторила молодая женщина, однако бывалая подруга стала размышлять вслух:

— Откуда ты знаешь, что они вместе отдыхали? Кто-то позвонил?

— Нет, — Лидия попыталась найти необходимое объяснение, — он сегодня вернулся из Москвы, а сам до черноты загорелый, как будто прилетел из Турции. И она такая же…

— Кто?

— Оксана. Дочка его помощника…

— Восемнадцатилетняя? — вставила подруга.

— Ну, да… — Лидия перевела дыхание, — все это заметили. И охранник, и буфетчица, и бухгалтер, представляешь?

— Где заметили-то?

Тут гостья более-менее обстоятельно рассказала о своей поездке на фирму мужа и о встрече с его любовницей. Хозяйка выслушала ее со всевозможным вниманием и участием. Бронзовый загар влюбленной парочки, выставленный в качестве самого веского аргумента, не вызвал у нее ни малейших возражений. Единственное, что заботило умудренную житейским опытом женщину — дальнейшие действия подруги.

— Что ты собираешься делать? — спросила она без колебаний.

— Не знаю… — вновь призналась та.

Ольга хотела дать четкий, категоричный совет, но вовремя вспомнила, что положение гостьи в корне отличается от ее собственного — она слыла убежденной «феминисткой».

— У вас же двое детей, — это прозвучало как холодный душ.

— Ну да, — уныло подхватила обманутая жена.

Хозяйка придвинула ей изящную фарфоровую чашечку:

— Пей. Это «Максим»…

— Спасибо…

Кухня погрузилась в зыбкое, сосредоточенное безмолвие, изредка прерываемое вздохами и размеренным прихлебыванием. Кофе «Максим» требовал тишины и покоя…

20

Ефим Борисович — отец восемнадцатилетней прелестницы, нечаянно обольстившей сорокалетнего владельца игровых павильонов, пребывал в волнении и расстройстве. Во-первых, его огорчила откровенная ложь дочери: она сказала, что едет с подругами на турбазу, а сама… Во-вторых, ему было неприятно видеть потрясенное лицо Лидии, и в третьих, как заботливого родителя его беспокоило будущее дочери, а эта связь с немолодым мужчиной…

Вернувшись с работы домой, он с порога затеял пристрастное разбирательство. Однако дочка, в его отсутствие собравшись с силами и терпением, не думала разом сдавать позиции. Хотя Ефим Борисович приготовился пустить в ход убедительные и веские доводы, но, увидев хорошенькое личико прелестницы и ее лучистые, невинные глазки, тут же сорвался:

— Как ты могла связаться с этим типом?! Зачем он тебе? Такой старый, лысый, женатый…

Оксана терпеливо выслушала отцовский монолог и, дождавшись паузы, ответила негромко:

— С чего ты взял, что между нами что-то есть?

Родитель буро покраснел:

— Вы же оба как в шоколаде искупались!

— Ну, и что? — дочка пожала точеным плечиком. — Я загорала на турбазе, а он — не знаю где… Что тут такого?

Ефим Борисович растерялся. Действительно, аргумент оказался весьма и весьма шатким.

— А билеты? — не сдавался он.

— Какие билеты?

— Ну, не знаю — на поезд, на самолет… — отец терял терпение.

— Мы же ездили на машине, — парировала дочь, — шесть часов туда, шесть обратно…

— С кем?

— С девочками. С Юлей, Таней, Светой… — без запинки ответила она.

Ефим Борисович ухватился за последнюю зацепку:

— А эти… Как их? Путевки?.. Это же турбаза!

— Путевка была, — дочь казалась само спокойствие и самообладание, — но я выбросила ее… — она сдержанно усмехнулась, — откуда мне было знать, что ты устроишь такое?

— Что именно?

— Эти разборки. Даже смешно…

Несчастный отец не нашелся с ответом. Доводы провинившейся дочери были столь сокрушительны, что оставалось только развести руками.

— Может, ты еще девочкам позвонишь? Устроишь мне проверку, как прогулявшей школьнице?

Это был удар ниже пояса. К слову сказать — у Ефима Борисовича мелькнула эта крамольная мысль, но теперь пришлось от нее отказаться. Потерпев безусловное, сокрушительное поражение, упрямый родитель не хотел сдаваться окончательно и причиной тому было подозрительное поведение Бессонова.

За годы совместного партнерства Ефим Борисович успел изучить своего напарника. Всегда общительный, веселый и нагловатый, сегодня он казался тих, немногословен и сдержан. И во взглядах, которые он бросал на своего помощника, мелькало виноватое выражение…

— Я тебя предупреждаю — этот тип хитер, жаден и нечестен…

— Кто?

— Бессонов…

Оксана отмолчалась, но отец почувствовал, что его слова угодили в цель.

— И потом — он годится тебе в отцы и у него двое детей…

Дочка не отвечала. Ефим Борисович предпринял еще одну отчаянную попытку:

— Ну, разве мало у тебя знакомых молодых парней? Умных, симпатичных, перспективных?.. Зачем тебе этот старый козел?

— Он на десять лет моложе тебя… — буркнула она, и отец не преминул этим воспользоваться:

— Значит, все-таки было!

— Что?

— Ну, я не знаю… — Ефим Борисович поискал слова, — поездка, отдых… Короче, ты поняла…

— Ничего не было, — твердо отрезала дочь, и несчастный родитель понял, что своего ему не добиться. Хуже того, в лице девушки появилось материнское выражение, и Ефим Борисович испугался. Ему вдруг показалось, что она, оскорбившись, может сбежать от него, как однажды сбежала жена. Ни слова не сказав, не предъявив никаких претензий, а просто собрав кое-какие вещички — и ходу…

— Ну, хорошо, — пожилой родитель вздохнул, — я тебя предупредил. Дальше — решай сама…

— А что решать? — с лица Оксаны не сходило упрямое, независимое выражение. Отец вконец смешался:

— Ничего. Проехали…

Он безмерно любил свою дочь, как это умеет делать немолодой, обстоятельный мужчина, помня, что она у него единственная. Оксана очень походила на свою мать, которую когда-то прямо-таки «охмурил» толстый, малопривлекательный человек, значительно старше ее годами, да к тому же воспользовавшись своим служебным положением. Будущая жена работала учетчицей на овощной базе, которой он руководил.

И ходили упорные слухи, что прелестная дочурка, родившаяся вскоре после заключения брака, едва ли может называть его отцом… Трудно сказать, достигали ли они ушей Ефима Борисовича, но если и достигали, то он старательно их отгонял, не позволяя себе усомниться в своем непременном отцовстве. Он чрезвычайно дорожил и гордился им.

Белокурое голубоглазое создание оказалось для него единственным счастьем и радостью. Он ухаживал и пестовал ее старательней и заботливей любой матери, и сердобольные соседки одобрительно восклицали:

— Как Ефим за дочкой-то ходит! Почище иной няньки! Ему бы женщиной родиться…

Возможно, именно поэтому Оксана не испытывала ни малейшей потребности в материнской ласке. Отец был для нее и кухаркой, и прачкой, и уборщицей, исполняя все обязанности с превеликим старанием и заботой. И, казалось, готов был делать это до конца дней своих, но незабвенное чадо выросло…

21

После получасового общения с женою хозяина настроение у Сергея Абоимова — начальника охраны игровой фирмы — немного улучшилось. Он и сам не мог понять, почему вдруг ему захотелось подвезти ее? Может, дети были тому причиной?

Получив несправедливую выволочку от шефа, Сергей купил в ближайшем магазине бутылку водки, «флакон» пива и уже собирался ехать домой, как увидел на кромке тротуара вышедшую из дверей Лидию и двух мальчишек. Не будь у молодой женщины такого расстроенного лица и не кажись вся троица растерянной и беспомощной — бывший афганец сел бы в машину и укатил, но тогда…

Сейчас он несся по вечереющему городу, вспоминая короткие участливые взгляды неожиданной пассажирки, ее соболезнующие вопросы… Она, несомненно, сочувствовала ему. С одной стороны, это было приятно, а с другой? Что если она попросту испытывала его? Хотела узнать, что он думает о своем хозяине?..

Сергей сбавил скорость и стал внимательней следить за дорогой, чтобы иметь возможность не спеша все обдумать. Жизнь и обстоятельства складывались таким образом, что хочешь не хочешь, а бывшему афганцу никак не удавалось стать хозяином своей судьбы. Впрочем, этого ему не удавалось никогда.

После восьмого класса его направили в речное училище, но не потому, что Сереже этого хотелось, просто учителям желательно было избавиться от ненужного «балласта». Сергей числился в твердых троечниках. Училище он закончил средне, поскольку ходить в отличниках среди однокашников считалось зазорным.

Поработав год помощником рулевого, Сергей призвался в армию. Сначала угодил в учебку, куда к концу срока подъехал бравый, весь в орденах и медалях майор и стал уговаривать ребят оформляться на службу в Афганистан. Сергей, в числе немногих, согласился, даже не помнил — почему? Скорее всего, не умея противостоять чужому активному напору.

Прослужил он под Кандагаром девять месяцев. Был ранен, но неопасно. Пролежал в госпитале и благополучно вернулся на родину. А на родине творилось уже нечто невообразимое…

Сергей и сам не заметил, как оказался возле собственного дома. Лихо заехал во двор, развернулся и поставил свою «японку» у подъезда. Взял пакет с водкой и пивом, закрыл машину на ключ и поднялся к себе на второй этаж.

Жена с дочкой готовили ужин. Сергей прошел на кухню, открыл дверцу холодильника и поставил в него выпивку. Жена по его лицу и звону бутылок догадалась, что у мужа случилась неприятность.

— ЧП на работе? — спросила она, не раздумывая.

Сергей только прерывисто вздохнул и отправился в большую комнату. Уселся там в кресло, включил телевизор. Жена и дочь, негромко переговариваясь, собирали на стол. Обе понимали, что отец семейства вернулся в расстроенных чувствах и поэтому следует вести себя соответственно. Супруга была старше мужа лет на восемь, и это давало ему определенные преимущества еще и потому, что красавицей она не слыла даже в молодые годы. Женился Сергей тоже не по большой любви, а по стечению обстоятельств.

Валентина, будучи авторитетным и деятельным работником на базе, расчетливо присмотрела молодого экспедитора и взяла над ним шефство. Она так старательно и толково опекала его, что через пару месяцев Сергей почувствовал себя кругом обязанным старшему бухгалтеру. Валентина и вправду частенько выручала его, списывая и скрывая то недостачу, то излишек, то перерасход… Не будь ее заботливой руки, Сергей, возможно, угодил бы под суд. Он и сам это прекрасно понимал.

А когда после очередного застолья, которые регулярно устраивались на базе в честь чьего-то дня рождения, Сергей очутился в одной постели с Валентиной, то дальнейшее свершилось само собой. Молодой экспедитор с тоскою понял, что будущее его решено окончательно и бесповоротно. Все другие пути ему навеки заказаны. И родная мать (Сергей воспитывался без отца) со вздохом сказала:

— Ничего не поделаешь, сынок! Женщина она, конечно, не молодая и не очень симпатичная… — мать предусмотрительно отвела взгляд, — зато серьезная и строгая… Значит, тебе меньше хлопот достанется. С молодой-то вертихвосткой, думаешь, лучше?.. Это только по первоначалу…

Сергей угрюмо молчал.

— А эта тебя и накормит, и напоит… Пожалеет и приголубит, если что…

Здесь мать оказалась права: Валентина с первых дней замужества вела себя заботливо и предупредительно, так что Сергею не в чем было ее упрекнуть. Правда, спустя некоторое время после скоропостижного заключения брака, он осторожно поинтересовался у жены : как ему удалось угодить в ее кровать? Валентина чистосердечно призналась:

— Ты сильно выпил тогда. На ногах совсем не стоял… Ну, мы с Галиной Петровной (директором базы) вызвали такси, и я повезла тебя к себе, — она искательно улыбнулась, — не бросишь же человека в таком состоянии, верно?

— Могла бы оставить меня там… — угрюмо пробурчал молодожен.

— Что ты, Сережа! — воскликнула новобрачная. — База ведь сдается под охрану! Если бы тебя там обнаружили, отправили бы в милицию. Беды потом не оберешься!..

Сергей опять с тоскою осознал, что обстоятельства складываются против него, хотя в словах Валентины был кое-какой резон. Охрана на базе многим не давала спуску — отставные майоры и полковники служили и за страх, и за совесть. Единственное, что он помнил более-менее отчетливо, как Галина Петровна усердно подливала ему. Стоило только опрокинуть рюмку, и она вновь наполнялась…

Стук ножей на кухне затих.

— Сережа! Ужин готов!.. — донесся заботливый голос Валентины. Муж встал и отправился на зов.

Стол был накрыт умело и щедро: колбаса, буженина, сыр, соленые огурчики, красная рыба — недаром хозяйка трудилась на базе… Сердце у Сергея заметно смягчилось. А когда она показала взглядом на холодильник — тут он отнекиваться не стал. Валентина извлекла на свет бутылку сорокаградусной. Дочка опустила ресницы, делая вид, будто не замечает странной пантомимы родителей. Сергей открутил пробку, жена услужливо подвинула две стопки, не забыв предупредить:

— Мне половинку…

Себе он налил полную и, сердито сведя брови, залпом выпил. Валентина, искоса поглядывая на дочь, осторожно пригубила рюмку. Девочка, по-прежнему не поднимая глаз, торопливо ела, понимая, что родителям желательно остаться наедине. А Сергей тем временем с жадностью навалился на еду, поглощая без разбора и колбасу, и рыбу, и буженину…

Заботливая хозяйка не проглотила ни единого кусочка, сытая уже тем, что ее семейство, а особенно супруг, готово все смести со стола. Сергей, спохватившись, вновь взял в руки водку.

— Мне не надо, — напомнила жена.

Бывший афганец наполнил свою стопку и, не мешкая, опрокинул ее, как будто приняв горькое, но необходимое лекарство. Валентина сочувственно вздохнула, всем своим видом показывая, что она разделяет беду мужа и готова во всем содействовать ему…

22

Излив душу подруге, Лидия вернулась с детьми домой поздним вечером. Димка и Антошка во время езды в автобусе уже клевали носами и мать, глядя на их поникшие головы, испытывала легкие угрызения совести. А когда они, войдя в подъезд, стали, спотыкаясь, одолевать ступеньки, она воскликнула с укоризной:

— Вы что-то совсем расклеились! Ну-ка, очнитесь!..

Мальчишки кое-как собрались с силами и, подталкивая друг дружку, вошли в лифт. Лидия нажала кнопку. Пока кабина поднималась, она успела настроиться на нелицеприятную встречу с мужем. Однако, очутившись в тихой полутемной квартире, даже дети поняли, что их никто не ждет.

— А папы нет! — быстро пробежавшись по комнатам, доложил Антон.

— Почему ты не снял кроссовки? — напомнила ему мать.

Отсутствие в доме супруга не огорчило ее и не обрадовало. Не успев свыкнуться с нынешним положением, она не знала, как ей следует себя вести?..

По настоянию матери мальчишки умылись, разделись и сразу повалились в кровати. Лидия по привычке ушла на кухню и, не зажигая света, села у окна. Курила, безотчетно смотрела вниз, во двор. Их дом выглядел ломаным полукругом, напротив высилась громоздкая девятиэтажка, и это замкнутое пространство именовалось двором, в котором сгрудились грязные, загаженные кошками и собаками песочницы, жуткие скрипучие качели и десятки машин… А в самом центре размещался газгольдер…

Детям, несмотря на наличие песочниц и качелей, играть было негде и нечем. Лидия вспомнила, как однажды, выведя на улицу маленького Антона, она услышала разговор двух пожилых женщин.

— Как же нужно ненавидеть ребятишек, чтобы соорудить для них эти кошмарные штуковины! — показывая на ржавые, сваренные из водопроводных труб качели, горки и турники, говорила одна соседка другой.

— Слава богу, что они тут не лазают… — поддержала ее та.

Двор постепенно погружался во мрак — лишь огни многочисленных окон подсвечивали его со всех сторон. Лидия с удивлением подумала, что не испытывает ни злости, ни ревности к неверному супругу. Более того, ей почти безразлично, когда и сколько раз он кувыркался в чужих постелях. Вот только нынешняя связь бесила обманутую жену.

Эта девчонка — Оксанка — выросла почти на ее глазах. Когда Лидия впервые увидела дочку Ефима Борисовича — ей было лет двенадцать-тринадцать. Худенькая, гибкая, белобрысая — она походила на неоперившегося цыпленка с тихим, вкрадчивым голоском… Лидия временами жалела ее, помня, что та растет без матери, хотя отец ходил за дочерью как хлопотливая наседка.

Но подобно каждому из нас молодая женщина не очень внимательно приглядывалась к юной сироте, никак не видя в ней будущую соперницу. «Вот ведь мерзавка какая выпросталась!» — ядовито подумалось ей. И тут же пришлось спохватиться — дело-то не в юной соблазнительнице, а в собственном неугомонном муже. Это похотливый Бессонов соблазнил неопытную девчонку!

Мысль казалась верной и справедливой, однако в голове униженной супруги задержаться надолго ей не удалось. Почему-то вся злоба и неприязнь перекочевала в адрес юной обольстительницы. Трудно сказать, что было тому причиной, вероятнее всего — нежный возраст и обворожительное тело сиротки.

Права была подруга Ольга: сорокалетние мужики только от этого и сходят с ума! И в сердце отвергнутой жены разрослась древняя, как мир, зависть к свежему, очаровательному созданию. И зависть эта была тяжелой, грубой и язвительной, совсем несвойственной натуре молодой женщины.

Лидия глубоко вздохнула, притушила сигарету и отправилась в спальню. Разобрав супружеское ложе, она легла на свою половину, включила торшер и взяла в руки недочитанный журнал. Рассматривая обнаженные тела юных красоток на глянцевых страницах «Блистательной леди», она вдруг поймала себя на том, что невольно сравнивает их с прелестями юной соперницы. Насколько та соответствует или не соответствует представленным образцам…

И не придя ни к какому определенному выводу или не желая к нему приходить, Лидия зевнула, отложила журнал и погасила ночник. События и волнения дня минувшего давали о себе знать…

Кряхтение, сап и омерзительная смесь сивухи с портвейном ударили ей в нос и уши. Удивительное дело: еще не придя в себя, она сразу определила их источник. Неверный супруг, неуклюже ворочаясь и хрипя, источал отвратительные миазмы. Они заполонили все вокруг: спальню, коридор, кухню…

И в груди у Лидии мгновенно вспыхнул и заполыхал огонь неугасимой ненависти к подгулявшему мужу. Можно было поклясться, что случись это полгода назад — явление упившегося Бессонова не привело бы ее в такое возбужденное состояние. Сейчас она была готова водрузить ему на голову подушку и, придавив ее всем телом, держать до тех пор, пока эти гнусные запахи и звуки не утихнут навсегда…

Бессонов, по всей вероятности, находился в состоянии полной прострации, не понимая, где он и что с ним. А явился под родимый кров только «на автопилоте»…

Лидия потянулась к торшеру. Включив его, она увидела живописную картину: уткнувшись в матрац лицом и широко разбросав ноги и руки, бездыханный супруг напоминал морскую звезду, выброшенную волною на берег. Бренное тело его покрывала измятая рубаха, на ногах красовались носки, а брюки валялись на полу возле постели…

Будь Лидия настроена менее агрессивно — поза и внешний вид упившегося супруга могли вызвать у нее лишь снисходительную, ироническую усмешку, но теперь…

Несколько минут она созерцала картину его окончательного грехопадения, потом решительно взяла подушку, погасила ночник и ушла в гостиную. Там она улеглась на просторный диван и долго не могла уснуть.

Многочисленные романисты в подобных случаях утверждают: вся прошлая жизнь пронеслась перед ее мысленным взором. И наша героиня не была исключением — она действительно стала ворошить прошлое. Так уж устроен человек — любые несчастья и неудачи заставляют его искать свои промашки где-то там, в минувших годах…

И, как ни странно, выходит вот что: он сам (или она) был когда-то излишне доверчив, добр и простосердечен, а его партнер (или партнерша) оказались черствы, корыстолюбивы, эгоистичны… Правда, к чести нашей героини, следует отметить, что ее участливое отношение к самой себе было отнюдь не чрезмерным. Она, безо всякого преувеличения, многое сделала для своего неверного супруга, временами растворяясь в нем без остатка…

Только одного не в силах была понять: их союз на других началах попросту не мог бы существовать. Перейдя из-под опеки отца под власть мужа, юная Лида считала такое положение естественным и нормальным, не видя в нем ни неудобства, ни унижения. И Бессонова это наверняка устраивало.

А сейчас он вступил в иной жизненный период — и верная, надежная половина не то, чтобы тяготила его, а стала незаметной и безразличной, как родинка на скрытой части тела…

23

Получив от дочери резкие, исчерпывающие объяснения, а точнее категорический отпор, Ефим Борисович не мог успокоиться. Родительское чутье подсказывало, что дело тут нечисто. Постоянно общаясь с Бессоновым и ведя с ним совместное предприятие, он давным-давно разочаровался в своем компаньоне.

На взгляд Ефима Борисовича тот был бесконечно лжив, увертлив, труслив и переменчив. На обыденном языке это называется предательством, но Трунник не позволял себе думать в столь крайних выражениях, хотя смутно подозревал, что его напарник, ни секунды не колеблясь, сдаст любого со всеми потрохами. И своего ближайшего помощника в том числе…

Последнее особенно пугало Ефима Борисовича, поскольку оно коснулось его дочери. Сам он уже к этому как-то притерпелся, помня, что время пришло такое, когда все вокруг предают друг друга, объясняя свои поступки чем угодно: вескими причинами, изменившимися обстоятельствами, здоровой конкуренцией…

Поскандалив с Оксаной, обескураженный отец несколько дней ходил сам не свой, однако внешне все выглядело чрезвычайно тихо и мирно. Строптивая дочь даже пришла к мысли, что можно праздновать победу — посрамленный родитель разбит окончательно.

Ефим Борисович замечал эти короткие оценивающие взгляды, самодовольные улыбки… Любящее сердце его ныло от боли и обиды, а в голове неустанно билась тревожная мысль: «Неужели она любит его?! Этого сорокалетнего облезлого прохиндея?!» Как любому заботливому родителю, ему хотелось видеть в избраннике дочери молодого, честного, деятельного человека, разумеется, образованного и с перспективой.

Отдать свое сокровище в чужие руки он мог с непременным условием, что эти руки примут его с восторгом и трепетом, как величайшую драгоценность. Кто бы рискнул подумать, что в лице пятидесятилетнего, обрюзгшего, малопривлекательного гражданина можно встретить истинного, неисправимого идеалиста?

Однако этот идеалист оказался готовым к неожиданным и решительным действиям. Усыпив бдительность своей ненаглядной дочери, Ефим Борисович провел в ближайший выходной тщательную ревизию ее вещей, вплоть до нижнего белья и прочих аксессуаров. (Оксана ушла с подругами на пляж.)

Поначалу поиски ничего не дали: наличие среди трусиков и лифчиков упаковки презервативов было не слишком весомой уликой. Наконец в самом дальнем углу гардероба Ефим Борисович обнаружил кое-что посущественней: в небольшой целлофановый пакет был тщательно завернут заграничный паспорт и прямоугольная плоская пластинка…

Бдительный родитель сразу ухватился за главную улику. Раскрыв паспорт, он увидел смазливую мордашку дорогой дочурки, лихорадочно перелистал розовые странички, сверкавшие безукоризненной чистотой, а на последнем листочке обнаружил два небольших штампика. Они-то и заинтересовали его.

Опытным глазом бывшего «челнока» Ефим Борисович проверил цепочки мелких цифр внутри каждого, вернее — четыре первых. Там значилось — 04.07 (это в первом). И во втором — 17.07. И внизу стояло — г. Москва. Все сходилось. Сие значило, что его строптивая, сумасбродная дочь две недели болталась с этим гнусным типом где-то за рубежом.

Ефим Борисович умерил, как мог, удары своего беспокойного сердца и безотчетно взял в руки другой предмет — плоскую бумажную пластинку. Вначале ему показалось, что это пресловутая «прокладка», и он уже хотел отложить ее, но вчитавшись в короткий текст на одной стороне, оторопел и замер. Почему-то эта скупая протокольная надпись взволновала его настолько, что потрясенный родитель застыл, как пораженный громом…

Удивительное дело: при всей нашей нескладной, переменчивой жизни с завидным постоянством появляются и благополучно здравствуют человеческие типы, подобные нашему герою. Будучи довольно взрослыми, солидными людьми, они сохраняют в душе какую-то младенческую наивность, особенно в отношении своих непутевых чад. Ефим Борисович, конечно, подозревал, что дочь его лишилась невинности (и презервативы были тому доказательством), однако теперь…

В прихожей загремели ключи. Родитель быстро закрыл дверцу шкафа, сунул в карман паспорт и злополучную находку. Оксана сбросила кроссовки и вошла в комнату. Оживленная, беспечная… Ефим Борисович хотел принять спокойный, безмятежный вид, только пережитое волнение так и выпячивалось из него. Дочь тут же заметила неладное…

— Что случилось? — голос ее дрогнул.

Родитель пытался укротить себя, не желая подстегивать события, однако из этого ничего не получилось.

— Как это понимать? — он вынул из кармана пурпурную книжицу.

Оксана растерялась. Появление на свет разоблачительного документа вконец деморализовало ее. Уверившись в собственной безнаказанности, она не была готова к такому повороту событий.

— Где вы были? — траурным тоном спросил отец.

— В Греции…

— Сколько?

— Я не помню… — ее хорошенькое личико скрыли соломенные пряди.

— Две недели, — твердо заключил родитель.

Оксанина головка склонилась еще ниже. В израненной душе отца билось множество самых бурных и противоречивых чувств: ему хотелось обругать, оскорбить девушку, воззвать к морали и чувству долга, нарисовать жуткие картины нравственного падения… И свое безграничное отчаяние и позор…

Оксана сжала гладкие, точеные плечики — она вдруг почувствовала себя маленькой, нашкодившей девчонкой, ей хотелось плакать и просить прощения. Но все оказалось лишь прелюдией…

— А это что? — голос оскорбленного родителя звучал, как удары кнута. — Что это, я спрашиваю?!

Дочь с содроганием подняла глаза: в руках Ефима Борисовича колыхалась тоненькая бумажная пластинка. Он брезгливо сжимал ее двумя пальцами.

— Тест… — прошептали непослушные губы дочери.

— Какой тест?

— На беременность… — Оксана едва не падала в обморок.

— Так ты… — Ефим Борисович хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

— Нет!.. — из последних сил запротестовала провинившаяся дочь.

— Откуда ты знаешь?! — он перевел дыхание и сказал с натугой: — Ведь ты же не проверяла…

— Не успела, — в глазах Оксаны блестели слезы, — я хотела сегодня… — и трудно было понять, то ли это ложь во спасение, то ли отчаянная попытка выиграть время.

Однако обманутого отца уже невозможно было провести. Он подскочил к дочери и цепко ухватил ее за руку:

— Пойдем!

— Куда?! — с нескрываемым испугом воскликнула Оксана, как будто над ней готовился акт безудержного насилия.

— В туалет… — отец потащил дочь за собой.

— Зачем?!

— Мы все проверим… — Ефим Борисович пробормотал скороговоркой, — ты пописаешь, и мы все узнаем… Вот так…

Упираясь ногами в пол, как маленький ребенок, девушка потянулась за отцом, роняя слезы.

— Куда? — она имела в виду емкость, в которую ей придется справлять нужду.

— Найдем куда, — настойчиво заверил родитель, — пописаешь в баночку, и мы все узнаем… Я тебя предупреждал, а ты меня не слушала… Теперь пеняй на себя…

Окончательно сломленная дочь покорно двигалась за отцом, будучи не в силах сопротивляться…

24

Постепенно придя в себя после обильного возлияния, Бессонов несколько дней был сам не свой. Сотрудники с трудом узнавали всегда бодрого и деятельного шефа. Он сделался тих, немногословен и вежлив со всеми, вплоть до уборщицы. Работников низшего звена эта метаморфоза насторожила: когда начальство так резко меняется — жди беды.

А в семье Бессонова преображение ее главы встретили двояко: дети этому несказанно обрадовались, жена недоумевала. Она перестала доверять провинившемуся супругу. Бессонов замечал это явное отчуждение и слегка беспокоился: оно наводило его на тревожные мысли. Привыкнув к полной безнаказанности и неограниченному своеволию, он не хотел ни в чем стеснять себя, однако сложившаяся ситуация заставляла его смириться и терпеть. Надолго ли?

А тут еще неприязненные взгляды и угрюмое молчание ближайшего помощника! Нельзя сказать, что Эдуард Васильевич в отношении к Ефиму Борисовичу испытывал мучительные угрызения совести, хотя кое-какое неудобство, разумеется, было. Он знал, как трепетно и нежно тот относился к единственной дочери, и года два-три назад это вызывало у него снисходительную усмешку, зато сейчас…

Сорокалетний искуситель с тоскою предвидел, какая буря упреков и негодований может разразиться в любую неподходящую минуту и чем она может для него закончиться. Самое ужасное, что ее невозможно упредить…

Но кое-что он все же решил предпринять. Во-первых, задобрить Ефима Борисовича, передав ему часть начальственных функций, с тем, чтобы тот ощутил себя хозяином положения. До недавнего времени он был всего лишь правой рукой. Теперь они стали на равных. Только возникшее напряжение в их отношениях ничуть не убавилось. Бессонов чувствовал, что Ефим Борисович ищет удобного момента, чтобы начать откровенный, пристрастный разговор, и старательно избегал этого…

А свидания с Оксаной пришлось на время прекратить, опять же во избежание возможного скандала. Слава богу, что она, будучи «под колпаком» у ревностного родителя, тоже не искала встреч.

И, оказавшись в невольной изоляции, Эдуард Васильевич стал упорно искать сближения с семьей. Он даже пожалел, что в свое время не успел обзавестись дачей, чтобы по выходным выезжать туда на отдых с женой и детьми.

И вот в ближайшую субботу супруг вдруг предложил Лидии отправиться на теплоходе за город. Она от неожиданности оторопела. Недоверчиво глядя ему в лицо, обиженная жена старательно подыскивала слова, однако Димка и Антон, услышав предложение отца, подлетели и затараторили:

— А мы? А нас? А когда?..

— Да хоть сегодня… Сейчас, — снисходительно улыбнулся Бессонов.

Лидия, увидев радостное возбуждение детей и зная ему цену, не смогла ответить отказом, только идти на безоговорочные уступки тоже не собиралась.

— Хорошо, мы поедем завтра, — она сдержанно кивнула.

Мальчишки не отступали:

— Ну, почему завтра? Давай сейчас! Ну, мама!..

— Нет, — упорствовала мать, — нам нужно подготовиться. Собраться. Приготовить еду…

— Чего тут готовиться? — поддержал сыновей Бессонов — Оделись да пошли. Мы ведь не на лыжную прогулку едем…

— Ну, мама!.. Ну, давай! — канючили мальчишки. — Давай сейчас…

Они хватали ее за руки, и оба висели на ней. Лидия сдалась.

— Ладно. Собирайтесь, — она бросила укоризненный взгляд на мужа, давая ему понять, что с его стороны это — чистая провокация.

— Завтра погода может испортиться, — ответил тот в оправдание.

Хозяйка махнула рукой и отправилась одевать детей.

Через полчаса все они уселись в машину и поехали на речной вокзал. Там, оставив автомобиль на платной стоянке, Бессонов взял билеты, и дружная семья поднялась на верхнюю палубу теплохода. Димка и Антошка от восторга не могли усидеть на месте — они поминутно толкали друг дружку, вертели во все стороны головами, дергали мать и отца… Словом, вели себя, как настоящие дикари, и Лидии было стыдно за них. Старуха-дачница, сидевшая на скамье напротив, понимающе окинула ребят и спросила Лидию:

— Первый раз, наверно, на пароходе плывут?

— Первый, — со вздохом ответила та, не зная, как угомонить непоседливую парочку. Не могла же она признаться, что детей взволновала не столько неожиданная поездка, сколько присутствие отца и матери. Обоих вместе. И мысли об этом не давали ей покоя, вовсе не радуя бедную женщину.

Зато Бессонов чувствовал себя вполне сносно. Конечно, его слегка задевала неуемная возня сыновей, однако он не пытался их одернуть — ведь пацаны же! На одной из ближайших остановок он решил спуститься на берег, сказав об этом Димке и Антошке.

— Ура! — завопили мальчишки.

— Ты что? — запротестовала Лидия. — Зачем? Что мы там будем делать?

— Загорать и купаться, — кратко ответствовал супруг.

— Ура! Будем купаться! — зашумели дети, устремившись к выходу.

Лидия бросила на мужа гневный, испепеляющий взгляд и поспешила следом за сыновьями. Бессонов взял в руки сумку с продуктами, неспешно встал и твердо зашагал по палубе. Гнев жены его ничуть не пугал.

Нос теплохода ткнулся в невысокий песчаный берег. Матрос опустил сходни, и немногочисленные пассажиры осторожно направились вниз. Семейство Бессоновых, крепко держась за руки, гуськом одолело качающиеся ступеньки и оказалось на твердой земле…

— Куда теперь? — сердито буркнула хозяйка. Бессонов видел, что его верная половина вся кипит от негодования, однако решил не придавать этому серьезного значения.

— А вон туда, — показал он рукою на своеобразную полянку между зеленых кустов тальника, похожую на небольшую подкову. Лидия недовольно вздохнула. Мальчишки, уловив намерения родителей, наперегонки бросились туда, на ходу снимая обувь и одежду.

— Только не лезьте в воду! — Настойчиво предупредила мать.

Светило яркое июльское солнце, время приближалось к полудню. От желтого песка, застывших в неподвижности кустов, речной волны, лениво лизавшей пологий берег, исходила дремотная, неодолимая истома… Хотелось упасть куда-то в тень, а лучше — в колодец со студеной водой и лежать там долго, безо всякого движения…

Но Димке с Антошкой все было нипочем. Раздевшись до трусиков, оба дружно канючили:

— Мама! Ну, можно искупаться?.. Ну, мама!.. — они нетерпеливо приплясывали на горячем песке.

Бессонов поставил сумку под куст и тоже сбросил брюки и рубашку, обнажив свой средиземноморский загар, уже заметно поблекший.

— Только у берега! — сурово распорядилась мать.

— И я с вами! — милостиво откликнулся отец, вслед за сыновьями окунаясь в воду.

— Ура-а-а! — наперебой зашумели Антошка с Димкой, поднимая тучи брызг…

Лидия хмуро следила за своим семейством, отнюдь не радуясь трогательному единству отца и детей. Что-то упорно подсказывало ей, что это ненадолго и, скорее всего, не слишком всерьез. Но сыновья были по-настоящему счастливы. Они щедро поливали друг дружку водой, весело переговаривались с отцом, хохотали и дурачились…

Найдя подходящее место вблизи кустов, мать расстелила покрывало, не спеша разделась, оставшись в неброском, закрытом купальнике, и улеглась на спину, занавесив лицо полотенцем… Шум приближающихся шагов, возня и смех заставили ее поднять голову. Откинув полотенце, она неожиданно встретилась глазами с Бессоновым. Видимо, он внимательно смотрел на нее, идя на берег.

«Сравнивает!» — мгновенно мелькнуло в голове жены, и муж, уловив это, сразу отвел взгляд. Быстро и воровато. А Димка и Антон с размаху повалились на покрывало, обдавая мать тучей мелких, скользких капель…

— Тише-тише!.. — недовольно воскликнула та, протягивая мальчишкам полотенце — А ну-ка оботритесь… Живо!..

Бессонов стоял чуть в стороне, снисходительно поглядывая на суетливую возню матери и детей, но тут раздалась мелодичная трель мобильника. Отец семейства бросился к кустам, где покоилась дорожная сумка…

25

— И что было потом? — подруга Ольга сидела, навалившись грудью на стол, глядя на Лидию совсем как районный судья во время бракоразводного процесса. Гостья пожала плечами:

— Он схватил телефон, буркнул чего-то и убежал с ним в кусты…

В кухне воцарилась тишина. Внушительная. Сосредоточенная. Обе женщины одинаково понимали скрытый смысл того, что происходило накануне.

— Она? — на всякий случай переспросила хозяйка.

— Конечно! — в голосе Лидии не было даже нотки сомнения. И вновь наступило молчание. Менее продолжительное, но не менее значимое. Несмотря на драматизм происходящего, они оценивали его, все-таки по-разному.

— Ты хоть что-то услышала? — более взрослая подруга хотела отыскать малейшую зацепку.

— Ни слова… — сделав минутную паузу, Лидия с готовностью пояснила: — Он убежал куда-то далеко-далеко… На целых полчаса… — живо вспомнив все это, обманутая жена вскинула голову — в ее потемневших, сузившихся зрачках Ольга прочла весь трагизм случившегося.

— А когда вернулся — лица на нем не было…

Хозяйка из сочувствия помолчала, а затем предположила:

— Ну, и что такого? — они встретились взглядами. — Может, эта соплячка его бросила? Вот он и…

— Нет, — перебила Лидия, — здесь что-то другое…

Она откинула светлую прядь коротких волос: — Я что — его не знаю? Нет-нет!.. Это не то…

Ольга подвигала бровями, выразительно скривила рот. Она, безусловно, презирала мужчин, считая их существами довольно грубыми, примитивными, и только уважение и сочувствие к подруге мешало ей выразиться более прямолинейно и откровенно. А та, не дождавшись ответа, продолжала уныло:

— И когда он вернулся, даже у мальчишек настроение упало, — она горько усмехнулась, — сам же нас туда сманил. Димка и Антошка были так рады — в кои-то веки отец решил с ними время провести!.. И вдруг…

Хозяйка предположила:

— А если это все-таки не она?

Лидия рискнула с нею согласиться. Вернее, попыталась пойти у нее на поводу:

— Хорошо. А тогда кто?

— Ну, я не знаю… У него что — нет врагов? Или конкурентов?..

Гостья качнула головой:

— Есть, наверно… — она немного подумала и вспомнила: — У них как-то драка произошла… Какие-то хулиганы автоматы вдребезги разбили…

— И что?

Лидия усмехнулась:

— А Бессонов хотел их стоимость из зарплаты у сотрудников вычесть… Двенадцать тысяч баксов…

Ольга недоуменно подняла брови:

— Сотрудники-то тут причем? Пусть хулиганы и заплатят. Кто ущерб, в конце концов, нанес?

— Я тоже так думаю, — согласилась гостья, — и Сергею сказала то же самое…

— Какому Сергею?

— Начальнику охраны…

Хозяйка бросила на нее быстрый, проницательный взгляд. Она, видимо, уловила в голосе молодой женщины теплые, соболезнующие интонации, но промолчала. А гостья продолжала объяснения:

— Бессонов же трус. Он просто побоится этих хулиганов к суду привлекать… Подумает, что они его подожгут или взорвут из мести… — она слегка усмехнулась, — а своих рабов ему не жалко. Они должны за его добро насмерть стоять…

Ольга согласно вздохнула:

— Все они нынче такие — эти «новые русские». Нахапали правдами и неправдами кучи денег и барахла, домов и машин понакупили, а простые люди обязаны их охранять… И с хлеба на воду перебиваться!.. — она говорила это с таким выражением, словно ее подруга не являлась женою «нового русского», будучи во всем с нею солидарна. И Лидия согласно кивала головой.

Хозяйка, что называется, «завелась». Происходящая на их глазах несправедливость, продолжающаяся уже не один десяток лет, не давала покоя обеим:

— Ты посмотри, что творится! — с пафосом восклицала Ольга. — Нас никто и никогда ни о чем не спрашивает. В семнадцатом году эти чертовы большевики устроили революцию, а народ они спросили?.. Ни хрена подобного!.. — она помахала в воздухе крепкой розовой ладонью. — А эти два прохвоста — меченый с гнусавым (она имела в виду Горбачева с Ельциным) — перестройку затеяли… И опять за нашими спинами!.. Трандили: гласность, ответственность, права человека!.. А сами карманы себе набили и отвалили в сторонку… И сейчас живут припеваючи, а на нас плевать хотели!.. — ее полное, добродушное лицо покраснело от гнева.

Лидия охотно поддержала:

— Сами все разворовали, а теперь крайних ищут — почему жизнь в стране никак не ладится?..

— Не говори! — хозяйка шумно вздохнула. — То коммунисты нами правили, а теперь — жулики…

Женщины дружно замолчали. Начав с обсуждения семейных неурядиц и выйдя на столь глубокие обобщения, обе невольно задумались о первопричинах происходящего. И пришли к неутешительным выводам…

— А я для него это… — Лидия замялась, — на преступление пошла…

— Как это? — оторопела хозяйка. Гостья сделала над собой почти героическое усилие — ей не слишком хотелось вспоминать свой унизительный проступок. Но было поздно…

— Я обокрала отца, — произнесла она едва слышно. Ольга не сводила с нее глаз — неожиданное откровение подруги заинтриговало ее. Солидный житейский опыт научил женщину многому — она давным-давно перестала удивляться самым невероятным историям и все-таки…

— Несколько лет назад я утащила у него очень ценную вещицу… — Лидия не поднимала глаз.

— Зачем?

Подруга с трудом подыскивала слова:

— Мы тогда очень плохо жили… Почти голодали. Оба остались без работы…

— Я помню. Всем тогда досталось…

— Ну, да… — Лидия искоса взглянула на собеседницу, — а Бессонов тогда решил поехать в Турцию…

— Податься в «челноки»?

— Ну, конечно, — рассказчица натянуто улыбнулась, — а денег не было даже на билет… — и с трудом переводя дыхание, она поведала хозяйке мрачную историю своего грехопадения.

Ольга выслушала ее с сочувствием и пониманием, вставляя местами емкие, сочные характеристики. Особенно досталось мужу героини.

— Правильно говорят — все состояния наживаются кражами и разбоем, — сурово подытожила она.

— Но тут я сама виновата, — робко возразила Лидия.

— А какая разница? Кто тебя на это подтолкнул? Ты же не сюрприз ему готовила?..

—- Ну, вообще-то, это правда… — скрепя сердце, согласилась молодая женщина. Глаза ее заметно увлажнились. Давнее происшествие взволновало обеих не на шутку. Ольга окинула ее пристальным, понимающим взглядом, спросив осторожно:

— А когда появился этот самый Ефим Борисович?

— Вот тогда и появился, — гостья достала платок, — они вместе все и раскрутили…

— Жены-то у него нет, что ли?

Лидия вытерла глаза и нос.

— Там какая-то непонятная история. Я толком не знаю… А в дочке он души не чает…

В глазах у хозяйки заблестели дерзкие, интригующие огоньки:

— Слушай, а может у нее… — но не успела она закончить фразу, как в коридоре раздалась булькающая трель звонка.

— Извини! — Ольга бросилась открывать дверь…

26

Не слишком уважая своего помощника и относясь к нему чуть свысока и покровительственно, Бессонов впервые испытывал чувство безудержного страха. Потное, одутловатое лицо Ефима Борисовича с малиновыми пятнами на щеках, разбухло от гнева:

— Она беременна! — хрипел он так, будто его душили. Бессонов вжался в стул, холодея от ужаса.

— Она беременна — мы вчера это проверили! — возбужденный отец метался по кабинету, размахивая короткими, волосатыми руками…

— Я знаю… — едва слышно пролепетал Бессонов, боясь, что этими руками он прикончит его.

— Знаешь?! — Ефим Борисович на минуту замер, и глаза его побелели. — Как ты мог?! Как ты смел?! Ведь она же еще девочка!..

Провинившийся шеф сделал над собой героическое усилие:

— Она давно не девочка…

Лучше бы он этого не говорил! Щеки у беснующегося родителя из малиновых стали алебастровыми…

— Что?! — он глотнул очередную порцию воздуха, резко повернулся, опрокинул стул, навалился на него… Бессонов привстал в растерянности, будто бы желая помочь своему обвинителю, но не решаясь сделать это… Ефим Борисович поднялся сам, и в лицо его вернулись краски.

— Куда ты ее возил? — давясь праведным гневом, проклекотал он.

— В Грецию… — соблазнитель медленно опустился на место.

— Она беременна… — сурово, как приговор, повторил потрясенный отец.

Бессонов склонил покаянную голову. Это безрадостное известие не было для него новостью. Он узнал об этом во время своего вояжа со всем семейством на реку.

Взволнованный, срывающийся голосок Оксаны до сих пор не умолкал у него в ушах.

— Эдик! Папа все знает! Я беременна!.. — выпалила она, едва он взял в руки мобильник. Бессонов, как ошпаренный, бросился в кусты, обдирая локти и колени. Жена с детьми проводили его встревоженными, недоумевающими взглядами.

— Я беременна! Ты слышишь?!

— Слышу… — пробормотал несчастный сердцеед, сжавшись в тугой, бесформенный комок. Ему казалось, что это ошеломляющее известие разнеслось по всей округе…

— Эдик! Что теперь будет?! — рыдал в трубке умоляющий голосок.

Бессонов похолодел. Он почувствовал себя грабителем банка, уже вскрывшим сейф с деньгами и драгоценностями, запустившим туда обе руки, как вдруг над головой его вспыхнул яркий свет и раздался громоподобный окрик: «Ни с места! Вы арестованы!»

— Успокойся, — только и сумел выдавить он, лихорадочно собираясь с мыслями. Подобный исход можно было предугадать — уж слишком жадно и ненасытно домогался сорокалетний любовник ее чистого, гладкого, ухоженного тела… Его свежесть и притягательность пробуждали в нем воистину исполинскую потенцию — он мог трудиться ночи напролет, без малейшей усталости и пресыщения. Вот и результат…

— Он все знает… — плача твердила жертва.

— Откуда? — кое-как собравшись с духом, откликнулся Бессонов.

Тут юная прелестница, вздыхая, запинаясь, пересказала ему всю процедуру, проведенную настойчивым родителем: как он заставил ее мочиться в баночку, как опускал туда полоску с тестом…

— И что?

— Полоска покраснела… — виновато ответила любовница. Бессонов позволил себе усомниться:

— Ну, мало ли… А вдруг там что-то не так?

— Почему? — не согласилась Оксана. — Это же немецкая фирма выпускает… Она дает гарантию…

— Все на свете подделывается турками или китайцами, — не слишком уверенно парировал любовник.

— Ты так считаешь?

— Конечно, — в голосе его появилась твердость, хотя оба понимали, что это довольно слабое утешение. — А откуда он взялся, этот тест?

— Я сама его купила, — извиняющимся тоном пояснила девушка, — а папа его нашел…

— Он рылся в твоих вещах?

— Ну, да… И паспорт нашел. Заграничный…

Любовник умолк. Полное, окончательное разоблачение их тайной связи обезоружило его…

— Надо проверить еще раз, — почти слово в слово повторил он отцу то, что говорил сутки назад его дочери.

— Что проверить?! — рявкнул Ефим Борисович, слегка опешив.

— Этот тест… — упрямился провинившийся соблазнитель.

Обесчещенный отец мгновение смотрел на него диким, кровожадным взглядом, как смотрит разъяренный бык на беднягу-матадора, потом в глазах его появилась слабая догадка:

— Тест?! Какой?

— Ну, который вы использовали…

Тут лицо Ефима Борисовича вошло в знакомые, привычные рамки. Он понял, что его коварный сподвижник обо всем подробно осведомлен и связь с его ненаглядной дочерью не прерывается у них ни на минуту.

— Хорошо, — собравшись с духом, согласился он, — мы это проверим…

Бессонов заколебался. Вначале ему хотелось перевести разговор в более спокойное, мирное русло и там, глядишь, добиться приемлемого результата, однако тон собеседника смутил его.

— Мы?! — потрясенно воскликнул он.

— А кто? — жестко и категорично отрезал благородный отец. — Сейчас мы купим в аптеке еще один тест и проверим… Чтобы все было, как следует! — в голосе Ефима Борисовича прозвучал металл.

Вот тут владелец игорного заведения с тоскою сообразил, что он не знал до конца своего ближайшего помощника и наперсника. Коль скоро грубая рука коснулась самых сокровенных, дорогих его сердцу струн, он готов был стоять за них насмерть. И не успел Бессонов открыть рот, его противник подошел к столу, поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Ты дома? — спросил он не допускающим возражения тоном. — Мы едем. Жди… — и положил трубку.

— Ну, погоди, Ефим! — взмолился хозяин. — Зачем все это?

— Как зачем? — зло огрызнулся тот. — Чтобы ты не думал, что тебя шантажируют… Все увидишь своими глазами. И все там решим. На месте…

Деморализованный соблазнитель не стал долее противиться. Скорее всего потому, что отзвуки скандала наверняка донеслись до ушей сотрудников — в этом он не сомневался. Уж лучше уйти с глаз долой, дабы не будоражить чье-то воображение и не сеять вредных слухов. Еще мелькнула слабая надежда на то, что, оказавшись вне стен заведения, он сможет удачно извернуться…

— Хорошо. Пошли, — покорно вздохнул виновник склоки.

Они вышли из кабинета и направились к узкой винтовой лестнице, ведущей на первый этаж. Глубокая, прочувствованная тишина царила кругом. Вероятнее всего, нечто подобное случается перед грандиозным разгулом стихий — извержением вулкана, буйством смерча, либо приходом цунами… Буфетчица, девушка-оператор, охранник старательно отводили взгляды и вжимали головы в плечи, словно опасаясь, что разбушевавшийся хозяйский гнев сметет их с лица земли…

Видя смиренные позы работников, Бессонов слегка приосанился, а его помощник сменил злое выражение лица на крайне озабоченное. Они пересекли игровой зал и вышли на крыльцо. А здесь их ждала нечаянная встреча — из серой «японки», подкатившей ко входу, вылез начальник охраны. Увидя обоих шефов, он чуть замешкался, не зная, к которому обратиться вначале. И Бессонов тут же воспользовался моментом:

— Как дела, Сергей? — голос его прозвучал бодро и доброжелательно. Охранник, помня их недавнюю стычку, ответил весьма сдержанно:

— Нормально. Я проверил павильон на рынке…

Здесь в разговор вмешался заместитель, поняв, что шеф делает «ход конем»:

— Погоди. Потом все расскажешь… Мы скоро вернемся… — и в лице его было столько сурового, непререкаемого авторитета, что хозяин и главный охранник не посмели ослушаться. Более того, Бессонов покорно зашагал к собственной машине следом за неуступчивым помощником…

27

Подруга Ольга так и не смогла объяснить Лидии, что там могло случиться между ее неверным супругом и его любовницей.

— Добрый день! Заходи… — донесся из прихожей приглушенный голос хозяйки. По его мягким, ласковым интонациям гостья поняла, кто переступил порог небольшой уютной квартирки. И тоже непроизвольно заволновалась. Невнятный рокочущий баритон что-то бормотал в ответ на приветствие хозяйки, а Лидия быстренько привела себя в порядок: поправила волосы, разгладила на коленях платье…

В кухню вошел высокий, сутуловатый, сухопарый мужчина, лысоватый и неуклюжий. Лидия сразу догадалась, кто это. Но хозяйка тем не менее представила:

— Познакомься, Лида… Это Сеня…

Гость и гостья смущенно поздоровались. Ольга суетливо двигалась по крохотной кухне, заботливо усаживая кавалера. Она оживилась и раскраснелась. Лидия с трудом узнавала всегда спокойную, уравновешенную подругу.

— Мы, пожалуй, пойдем, — поднимаясь со стула, заявила она.

— Уже? — воскликнула хозяйка. — Может, еще кофейку попьем? — но в голосе ее не слышалось искреннего радушия и настойчивости.

— Нет. Спасибо. Мы и так засиделись, — возразила гостья, выдавливая улыбку.

Сеня искоса посматривал на нее, видимо, чувствуя себя не в своей тарелке. Ольга с облегчением вздохнула и отправилась провожать подругу…

Когда вся троица вышла из дверей панельной девятиэтажки — на дворе вечерело. Димка и Антон, утомленные визитом, молча шагали по обе стороны от матери, держа ее за руки. Дойдя до остановки и усевшись в автобус, оба чуть приободрились, прилежно глядя в окна. А Лидия не чувствовала ни малейшего облегчения, за которым она приезжала к подруге. Может быть, этому помешал неожиданный визит лысоватого Сени?..

Тут она с усмешкою вспомнила суетливую угодливость Ольги, ее плохо скрытую радость и волнение… Тогда чего стоило это всегдашнее презрение и высокомерие в отношении мужчин?

Автобус остановился на привокзальной площади, и Димка напомнил, что им пора выходить.

— Да-да! — спохватилась мать. — Нам нужно пересаживаться…

Они спустились к кромке тротуара и пересекли площадь, остановившись вблизи шумного перекрестка. Их автобус только-только отошел…

— Ничего, подождем, — спокойно сказала Лидия.

Сыновья молча насупились. Серая «японка» резко притормозила у края тротуара, распахнув дверцу…

— Нет-нет! — запротестовала молодая женщина. — Мы дождемся автобуса… — она боялась всяких кошмарных историй, которыми пестрели газеты и телеэкран. Но водитель не думал отъезжать:

— Садитесь — подвезу!.. Вам куда?

И только тут Лидия узнала его:

— Это вы, Сережа?

Из распахнутой дверцы выглядывал, улыбаясь, начальник охраны:

— Я… Здравствуйте. Садитесь… — он открыл заднюю дверцу и Лидия с готовностью подтолкнула к машине детей. Димка и Антошка проворно полезли внутрь. «Японка» была с правым рулем и матери пришлось усаживаться вместе с ними на заднее сидение. Едва она захлопнула дверь, машина тут же тронулась.

— Вам куда? В восточный? — бросив короткий взгляд через плечо, спросил Сергей.

— Нет, мы только оттуда. Нам домой, — улыбнулась Лидия. Ей было приятно, что водитель помнил адрес их недавней поездки. Странное дело, но очутившись в кабине автомобиля, она вдруг почувствовала, что между ней и этим малознакомым мужчиной вновь возникает нечто общее…

— Вы с работы? — в этом простом, безыскусственном вопросе прозвучал подтекст, и Сергей его уловил.

— Ну да. Проверял посты, — он криво усмехнулся.

— И как? Все нормально?

— Да все по-старому, — водитель переключил скорость, — только начальство мир не берет…

Лидия покосилась на детей. Те о чем-то шептались.

— Шефа с заместителем? — спросила она небрежно.

— Их, — Сергей вздохнул, — хозяева ссорятся, а у холопов чубы трещат…

Судя по этой многозначительной фразе, он не отделял себя от других сотрудников заведения и Лидию тоже. По его мнению, все они входили в разряд наемных слуг. Хозяйку это не оскорбило, скорее, наоборот…

— Наверно, им есть что делить, — сказала она двусмысленно.

— Это точно, — бросил он угрюмо.

Каким-то стихийным, непостижимым образом Лидия поняла намек. И еще она догадалась, что собеседник о многом осведомлен, и жгучее женское любопытство затрепетало в ее груди.

— Он собирается вычесть у вас деньги? — спросила она участливо.

— За разбитые автоматы? — Сергей насупился. — Грозился. Но теперь молчит, видно, не до того…

Сыновья как-то подозрительно зашевелились, и мать была вынуждена одернуть их, прервав интригующий разговор.

— Мама, я хочу писать… — шепнул Димка.

— И я, — подхватил Антон, — и я…

— Ну, вот! Оба сразу. Потерпите…

— Я очень хочу! — взмолился старший.

Водитель, услышав этот крик ребячьей души, притормозил и свернул направо, в узкую, разъезженную улочку с деревянными домами. Через полсотню метров, у обочины, скучились мрачные металлические коробки гаражей. Машина остановилась.

— Бегите туда, — повернулся Сергей к ребятам, — быстрее… — он распахнул дверцу.

Мальчишки наперегонки бросились к железным ржавым коробкам. Лидия смущенно отвела взгляд.

— Ну, что поделаешь! Дети… — философски заключил водитель.

— А у вас? — поинтересовалась спутница.

— У меня дочка, — Сергей вздохнул и неожиданно добавил. — И у Ефима Борисовича тоже…

— Я знаю…

Оба немного помолчали.

— Детей, конечно, воспитывать трудно, — доверительно и не без умысла сказала Лидия, — особенно девочек…

— Еще бы! — согласился собеседник. — Время-то вон какое! Дикий капитализм… — он едко усмехнулся. — Соблазны на каждом углу…

— Не говорите! — удачно поддержала женщина. — Бары, казино, дискотеки, поездки за границу… — произнесла она со значением.

Водитель зорко покосился на нее, видимо, поняв намек. От гаражей бежали Димка и Антон, на ходу поправляя шорты…

— Вы мне звоните… — скороговоркой бросила Лидия и назвала номер телефона. Начальник охраны согласно кивнул, и в лице его промельнуло удовлетворение. Мальчишки с шумом полезли в кабину.

—- А там собака убитая лежит! — с опаской сообщил Антон. Мать поправила ему рубашку:

— Где?

— Там, возле гаражей… — подхватил Димка.

Лидия не нашлась с ответом, а водитель, разворачивая машину, произнес негромко и сосредоточенно:

— Помешала, видать, кому-то… Совсем озверел народ!..

28

Вначале она не находила себе места, бродила из комнаты в комнату, присаживаясь то на стул, то на тахту, то в кресло… Потом решила убежать, выскочила в коридор, втолкнула ноги в босоножки, но за дверью послышался шум поднявшегося лифта, голоса и шаги… Девушка опрометью бросилась к себе в комнату, упала на кровать, отвернувшись лицом к стене…

Она не хотела никого видеть и слышать, но розовые ушки ее, помимо воли, ловили каждый звук. Из прихожей доносилась сосредоточенная возня, стук снимаемых туфель, затем послышались торопливые шаги, скрипнула дверь…

— Оксана, ты здесь? — в голосе отца прозвучали строгость и настойчивость, сдобренные заметной долей тревоги и волнения…

Девушка не отвечала. Ефим Борисович несколько секунд внимательно созерцал хрупкую фигурку дочери, в глубине души несказанно жалея ее, однако не позволяя себе расслабиться. Он был непоколебимо убежден, что старается для ее же блага.

— Вставай! — прозвучал твердый, неуступчивый окрик. — Вставай, ты слышишь? Я кому говорю?!

Плечики Оксаны дрогнули, дернулся пушистый затылок…

— Зачем? — прозвучал ангельский, едва слышный голосок.

— Нужно все проверить, — тоном, не допускающим возражений, объявил отец.

Раздавленной, униженной, окончательно разоблаченной девушке ничего не оставалось делать, как покорно встать и, низко опустив покаянную голову, двинуться вслед за отцом. Они вышли в зал, и здесь Оксана почувствовала, что в комнате есть кто-то третий…

Бессонов стоял чуть сбоку — вид у него был жалкий и растерянный. Он походил на мальчишку-карманника, которого поймали на краже, привели в отделение, и теперь ему грозит вполне определенная кара. Только бедная прелестница, бросив в сторону соблазнителя короткий, затравленный взгляд, ничего не успела заметить.

Зато Бессонов, несмотря на отсутствие самообладания, поразился внешнему облику любовницы: тоненькая, хрупкая, невесомая, она напоминала слабую тростинку, готовую сломаться от малейшего ветерка…

— Иди сюда, — более мягко, но настойчиво поманил ее Ефим Борисович.

— Куда? — чуть слышно ответила дочь. Отец знаком показал ей на дверь туалета.

— Опять? — она подняла на него свои васильковые глаза. Родитель качнул головой в сторону провинившегося искусителя, давая ей понять, что все происходит с его ведома. Оксана глубоко вздохнула и взялась за ручку двери.

— Баночка там? — заботливо осведомился отец.

— Да, — донесся обреченный ответ.

Сухо щелкнула щеколда, и Ефим Борисович был вынужден удалиться на кухню, дабы не торчать под дверью наподобие тюремного надзирателя. Туда же явился и Бессонов. Оба мужчины, не глядя друг на друга, замерли в тревожном ожидании, невольно прислушиваясь к малейшим шорохам. Хозяин, не выдержав, опустился на табурет…

— Садись, — он неприязненно покосился на гостя.

Несчастный соблазнитель неохотно подчинился. Все происходящее казалось ему непрерывным кошмаром, однако прекратить все у него не хватало духу. Дверь туалета распахнулась, прошелестели быстрые, легкие шаги…

— Уже? — на этот короткий, судьбоносный вопрос ответа, увы, не последовало. Впрочем, особой нужды в нем и не было. Заботливый родитель задал его по привычке, соблюдая некий принятый ритуал.

Бессонов уперся руками в колени — его колотил мелкий, нервный озноб. Ефим Борисович глубоко вздохнул и, тяжело поднявшись, прошествовал мимо. Униженный соблазнитель с трудом удержался от желания лягнуть его со всей силы…

В туалете хозяин был недолго. Провозившись там несколько секунд, он вышел, неся в руках полулитровую банку с янтарной жидкостью, словно бокал с дорогим вином.

— Где? — спросил он у потрясенного любовника.

— Что? — не понял тот.

— Этот тест?

— Сейчас… — Бессонов сунул руку в карман, извлекая оттуда узенький длинный пакетик.

Заботливый родитель бережно поставил баночку на обеденный стол, взял с подоконника очки и водрузил их на мясистый нос. Деловито забрал у злополучного гостя пакетик, прочтя вслух:

— Вскройте пакет и извлеките тест-полоску, держа ее за окрашенный конец. Погрузите вертикально в емкость с мочой до отмеченной линии на десять секунд… У тебя есть секундная стрелка? — спросил он, не поворачивая головы.

— Есть, — едва слышно просипел Бессонов, бросив взгляд на свои часы.

Хозяин с треском разорвал пакетик, вынул бумажную полоску на пластиковой подложке. Сейчас он напоминал педантичного провизора из аптеки, готовящего лекарство для какого-нибудь ответственного пациента. Его полное, одутловатое лицо с выпученными глазами было сама тщательность и скрупулезность…

— Следи! — приказал он гостю. Тот уставился на часы.

Секунды для него растянулись в вечность. Бессонову не хотелось верить, что по истечении намеченного срока в его жизни произойдет нечто, круто меняющее ее. Хотя Оксану он, возможно, и любил, но едва ли видел в качестве своей постоянной, неотъемлемой половины. Суматошные, лихорадочные мысли толкались в его голове: а что, если сократить, урезать положенное время? Тогда тест ничего не покажет…

Он бросил вороватый взгляд на Ефима Борисовича и увидел его напряженную, сосредоточенную физиономию с каплями пота на бугристом лбу… Толстые губы помощника непроизвольно шевелились: он, не доверяя шефу, про себя отсчитывал секунды… Переведя взгляд на часы, Бессонов едва успел заметить, что урочный срок минул. «Уже!»— хотел воскликнуть он, но бдительный отец сам вынул полоску из банки и бережно уложил ее на стол.

— Теперь нужно подождать три-пять минут! — громогласно объявил он, глядя поверх очков на соблазнителя.

На того накатила очередная волна страха и отчаяния. Он почти не сомневался, что результат будет положительный, только не для него. Ему грозило нечто безысходное и страшное. Этот толстый, неуклюжий, вечно потеющий человек уничтожит его. И физически, и морально…

Ему нестерпимо захотелось покаяться перед ним: просить прощения за те — большие и малые — хитрости, грубости и унижения, которые он доставлял своему помощнику. Особенно в отношении его любимого чада. Как он острил и посмеивался над трепетными, старомодными чувствами Ефима Борисовича! Как «доставал» его!..

— Ага! Розовеет!.. — удовлетворенно произнес заботливый отец.

«Да ведь она не дочь тебе!»— хотел возопить вконец раздавленный соблазнитель, однако сидел с каменным лицом и остекленевшим взглядом.

— Все. Готово… — безапелляционный тон хозяина прозвучал для Бессонова как удар обуха по голове — он вздрогнул и побледнел.

— Тестирование можно проводить в любое время суток, — Ефим Борисович держал в руках злополучную обертку, читая рекламный текст, — точность более 99 %, но использовать можно только один раз…

Разоблаченный искуситель помутившимся взором бездумно окинул стол с полулитровой емкостью, в которую его юная пассия излила предательские следы их недавних безумств, и узкую полоску бумаги с двумя розовыми линиями— контрольной и тестовой… «Точность более девяносто девяти процентов!» — звенело в его голове…

А в дальней комнатке, на одинокой девичьей постели лежало, прижавшись к стене, нежное белокурое создание и горько, безутешно плакало… Оксану не удручало мужское бездушие и коварство, не возмущало вероломство и лицемерие, ей казалось нестерпимым одно — отношение к ней, как к глупому, бессловесному животному. «Словно я какая-то собака или кошка!..» — источая потоки слез, твердила про себя юная обольстительница…

29

Произнеся скороговоркой и в каком-то необъяснимом душевном порыве номер своего телефона, Лидия никак не надеялась, что Сергей запомнит его и при случае позвонит. Однако он позвонил, причем довольно скоро.

— Это я… Абоимов, — прозвучал в трубке несколько смущенный, торопливый голос.

— Кто? — не поняла Лидия, не зная фамилии собеседника.

— Ну, Сергей. Начальник охраны, — пояснил тот.

— А-а, Сережа! — спохватилась и даже обрадовалась женщина/ — Я вас слушаю…

Пауза затянулась. Лидия уже подумала, что связь прервалась, но собеседник произнес с усилием:

— Короче — это не телефонный разговор. Надо бы увидеться…

Женщина вдруг почувствовала, как встрепенулось ее сердце. Странное дело — мимолетное упоминание о встрече показалось ей намеком на свидание. А свиданий у нее не случалось уже довольно давно, если таковыми считать беспорядочные, скоропалительные случки с Бессоновым много лет назад.

— Хорошо, — ответила она через минуту, безуспешно усмиряя стук колотящегося сердца, — давайте завтра… Вас устроит?

— Когда? Ну, в смысле времени?..

В голове у женщины, несмотря на волнение, все-таки забрезжил кое-какой неожиданный план.

— Позвоните мне утром. Часиков в половине десятого…

— Добро, — солидно ответил Абоимов, — я позвоню…

— Всего хорошего… — почти справившись с собой, с улыбкой сказала Лидия и тут же услышала в трубке сухой, короткий щелчок.

Ей на секунду стало обидно неизвестно почему — ведь разговор закончился сам собой. Не она ли первая попрощалась с собеседником? С трудом восстановив в памяти услышанное, молодая женщина сообразила, что в тоне начальника охраны прозвучали только строгость и настойчивость, безо всякого намека на теплоту и внимание. Как будто он хотел сообщить ей о квартирной краже или грозящей природной катастрофе…

Хотя нет — он предупредил, что это не телефонный разговор. Значит, это дело тайное и, возможно, сопряженное с серьезной опасностью. Может, оно касается ее и Бессонова? Или его одного?

Настроение у Лидии круто переменилось, — вместо мыслей о предстоящем свидании ее принялись одолевать тревоги и сомнения. Однако нужно было действовать. Встречу с Сергеем она решила устроить в пустующей квартире отца, но куда девать детей? Если взять их с собой, то где гарантии, что один из них или оба вместе не проболтаются отцу? Оставить мальчишек одних в доме слишком опасно, мало ли что может случиться… А ежели отвезти их к подруге Ольге хотя бы на часок?..

Но представив в деталях всю предстоящую экспедицию, Лидия без колебаний от нее отказалась. Это растянется на долгие часы, дети устанут и раскапризничаются. Впрочем, и Ольгу роль няньки едва ли обрадует… И тут Лидия вспомнила об Екатерине Михайловне — тетке своего благоверного. Под каким бы благовидным предлогом заманить ее сюда?

Перебирая все возможные варианты, а таковых оказалось немного, она остановилась на самом веском и убедительном — поликлинике. Точнее — женской консультации. Это наверняка ни у кого не вызовет подозрений…

Тетка Бессонова, на счастье, оказалась дома.

— Екатерина Михайловна, — сдерживая волнение, доверительно обратилась к ней молодая женщина, набрав знакомый номер телефона, — Вы завтра свободны?

— Да как сказать? — не очень охотно ответила та. — Вроде не слишком занята… А что такое?

— Вы с моими мальчишками не посидите? Мне нужно в консультацию сходить…

Голос у пожилой женщины слегка оттаял:

— В консультацию? В какую?

— Ну, в женскую, разумеется…

Екатерина Михайловна смягчилась еще больше, видимо, женская солидарность не была для нее пустым звуком.

— Ну, тогда конечно… А когда?

— Да прямо с утра. Я ненадолго… Вы приезжайте часам к десяти, если сможете…

Тетка подобрела окончательно. По всей вероятности, у нее появились какие-то вполне конкретные соображения насчет визита Лидии к гинекологу.

— Конечно, смогу. Могу и раньше…

— Раньше не надо! У меня талон, — соврала молодая женщина.

— Ну, ладно. Как скажешь…

На том и порешили. Положив трубку, Лидия подумала и встревожилась: а вдруг Екатерина Михайловна приедет раньше звонка Сергея или, наоборот, запоздает? Они с ним договорятся обо всем, а тетка по какой-то причине вовремя не явится, что тогда?..

Она выглянула в окно: Димка и Антон играли во дворе, хотя назвать «двором» это голое, загаженное, унылое пространство даже не поворачивался язык… Но Лидия была занята другим. Ее одолевали мысли о предстоящем свидании. Что-то подсказывало ей его важность и вероятную судьбоносность, тем паче, что Бессонов уже несколько дней ходил сам не свой.

Нельзя сказать, будто он всегда был отменно бодр и жизнерадостен, однако перемена казалась очевидной. Хозяин игорных заведений выглядел туча тучей, словно вдруг насквозь просадил весь свой наличный капитал…

Лидия смутно догадывалась, что причин дурного настроения супруга могло быть несколько — и рабочих, и личных, а которая из них важнее, трудно определить… Иногда ей хотелось помочь и посочувствовать ему, но их отношения с некоторых пор настолько охладели и угасли, что не было никакой возможности проявить к друг другу малейшую заботу и внимание. Это выглядело бы странным и противоестественным…

Озабоченно вздохнув, хозяйка решила: будь, что будет — и занялась делами по дому, время от времени возвращаясь мыслями к будущей встрече. Прибралась, стала готовить обед… Ближе к полудню совершенно неожиданно в прихожей раздался шум и голоса детей. Лидия выглянула в коридор. Бессонов у двери небрежно сбрасывал туфли, а Димка с Антоном, усевшись на пол, снимали кроссовки и весело переговаривались.

— Вы чего так рано? — спросила мать.

— А мы с папой… — вскакивая на ноги, ответил Антошка.

— Обед еще не готов…

— Мы пока поиграем, — подхватил Димка.

Отец свысока покосился на детей и молча прошел в спальню, стараясь не встречаться глазами с женой. Хозяйка вернулась на кухню. Возясь там с кастрюлями и сковородками, она успевала исподволь тревожиться догадками: отчего ее злокозненный супруг явился в такую рань?.. Порывшись в памяти и не найдя там ничего похожего, она рискнула предположить, что он, вероятно, заболел. Раньше Эдуард Васильевич никогда не приезжал к обеду, частенько опаздывая даже на ужин. Она вытерла руки и прошла в спальню.

Бессонов лежал на супружеской постели. Лежал на спине, в рубахе и брюках, закрыв локтем левой руки верхнюю часть лица.

— Ты обедать будешь?..— после минутной паузы спросила жена. Бессонов не отвечал, хотя прекрасно все слышал. Лидия вознамерилась повторить вопрос, но супруг бросил глухо:

— Буду…

— Ты не заболел? — в голосе жены прозвучало сочувствие, и это поколебало его.

— Нет, — ответил он спокойно.

Спокойствие, хотя бы и мнимое, утешило хозяйку. Не дай бог, если бы неверный муж всерьез расхворался — это поломало бы все ее хитроумные планы. Она с ужасом представила себе, как пришлось бы изворачиваться и лгать — останься он завтра дома. А тут еще прикатила бы его тетка, затем позвонил Сергей… Лидия бросила пристальный взгляд на лежащего в прострации супруга:

— Ты бы хоть разделся… — но в словах ее не прозвучало упрека.

— Потом, — буркнул он миролюбиво.

30

Шаги жены неспешно удалились, и Бессонов вздохнул про себя. Ссориться с нею в его нынешнем положении было бы верхом безумия. Он подозревал, что Лидия о многом догадывается и это прибавляло ему хлопот, но теплилась слабая надежда, что на крайние меры она, конечно же, не пойдет. Как-никак они прожили вместе десять лет и у них двое детей. Для любой женщины это неодолимая преграда. Хотя какой это брак? Они даже не регистрированы…

Бессонов вспомнил недавнее кошмарное разбирательство, затеянное отцом Оксаны. Когда они сидели в траурном молчании возле стола со злополучной баночкой и бумажкой с тестом, Ефим Борисович произнес убежденно:

— Делать аборт я не позволю!..

Нашкодивший соблазнитель, чувствуя себя всецело в его власти, не поднимал глаз.

— Завтра отправлю ее в консультацию, — заботливый родитель говорил обдуманно и строго, — там все скажут наверняка…

— А вдруг не… — Бессонов не успел закончить фразу, как его противник жестко отрезал:

— Какие тут «не»?! Ты же сам все видел!.. — он поиграл желваками. — Что дальше будем делать?!

Несчастный соблазнитель опустил покаянную голову. Он понимал, что дотошного отца занимает не факт случившегося прелюбодеяния, а его возможные последствия. Бессонова так и подмывало бросить в лицо своему помощнику откровенные слова: «Ну, чего ты так распинаешься? Зачем выпрыгиваешь из штанов? Ведь она не твоя дочь!»

Однако он понимал, что после такой уничижительной тирады дни его будут сочтены: Ефим Борисович, не стерпев кровной обиды, пойдет на него войной. Сотрет в порошок и его, и себя…

Представив все это, Бессонов зябко поежился и опять подумал о жене. С некоторых пор он перестал замечать, какие у нее глаза, губы, волосы… Почему-то вспомнилась сцена на берегу перед роковым звонком — тогда он невольно сравнил фигуру Оксаны с фигурой Лидии. Хотя в этом и нужды не было. И так представлялось очевидным, что и почему… А в этих настойчивых параллелях проявлялось какое-то изощренное смакование…

Он никогда не думал о том, любит ли ее. В сумасшедшие девяностые, когда они познакомились, сошлись и стали жить вместе, многим было не до любви и не до прочих нежностей. В стране рушилось под корень и летело к чертям все, что являлось основой и сутью бытия. Ломались карьеры, распадались семьи, несчетное множество людей оказались выброшенными из жизни и остались без средств к существованию…

Бездушные, циничные реформаторы, бросив на произвол судьбы население огромной страны, а сами, жадно поделив куски жирного пирога, с интересом наблюдали, что из всего этого получится? Как и сколько может продержаться этот затраханный, измордованный, трижды обманутый и ограбленный народ?!

Бессонов не мог отрицать, что союз с Лидией, в общем-то, спас его. Если бы не ее отчаянный поступок, еще неизвестно, что ждало бы их впереди? Скорее всего — нищета и прозябание… Хотя у некоторых людей — к ним относился и его покойный тесть — «крыша», бесспорно, была не на месте. Ну, как можно тратить деньги и душевные силы на приобретение каких-то сомнительных безделушек и видеть в этом смысл и цель жизни?

И тут он почему-то подумал о Ефиме Борисовиче. Неужели тот и вправду не знает, что Оксана ему чужая? В подобное верилось с трудом. Этот суетный, практичный, деятельный человек с таким обожанием и трепетом относится к неродной дочери в то время, когда большинство старается приобрести нечто весомое, прочное, материальное… А эти смешные люди тратят свои силы и чувства на какие-то пустые, эфемерные хлопоты…

— Я женюсь на ней… — невнятно пробормотал деморализованный соблазнитель, когда «разборка» с отцом любовницы зашла в угрожающий тупик. Ефим Борисович резко повернул голову:

— Женишься?!

Эдуард Васильевич молча кивнул.

— А как же Лидия?

На этот каверзный вопрос провинившийся владелец игротеки ответил просто:

— Мы с ней не расписаны…

Помощник растерялся. Неожиданно и всерьез:

— Постой-постой!.. Вы живете гражданским браком?! Столько лет?..

— Ну, да… А что тут такого?

Ефим Борисович пожал покатыми, массивными плечами:

— Да, в общем-то, ничего. Сейчас это модно. Многие так живут… Бессонов слегка приободрился — растерянность помощника была ему на руку. Однако тот не позволил ему окончательно прийти в себя:

— А с Оксаной ты тоже хочешь устроить похожий вариант? Еще один гражданский брак?..

Соблазнитель испуганно дернулся на стуле:

— Ну, почему?.. Все будет по закону. Как следует…

Собеседник нахмурился. Ему хотелось назвать шефа подлецом и сволочью, только как быть с дочерью? А вдруг она и вправду любит этого лысеющего, увертливого, вероломного типа? Чем он мог прельстить ее?..

Ефим Борисович сердито окинул взглядом гостя: шелковая рубаха, светлые кремовые брюки, дорогие часы на шикарном браслете… Средиземноморский загар еще бронзовел на руках и шее сердцееда… А ведь нынешним юным красоткам, к которым относилась и его дочь, были отнюдь не противны не только сорокалетние и пятидесятилетние, а гораздо более древние мужики…

Как-то по «телеку» показывали сюжет об одной ресторанной певичке, превратившей себя в Мэрилин Монро и выскочившей замуж за восьмидесятилетнего шоколадного короля, старше себя на полвека. Она будто бы безмерно рада и счастлива…

Конечно, Бессонов никакой не король и даже не олигарх, однако чувства дочери… Ими Ефим Борисович пренебрегать не смел и не хотел.

А Бессонов и сам не мог понять, почему он предложил помощнику этот сумасбродный вариант? Не из чувства ли самосохранения? Он только успел заметить, что Ефим Борисович несколько обмяк. В нем уже не было той агрессивной напористости и кровожадного желания свести счеты…

— Ладно, — с глубоким вздохом произнес родитель, мельком взглянув на присмиревшего гостя, — завтра мы сходим в консультацию и посмотрим…

Эта фраза, при всей ее двусмысленности и недоговоренности, прозвучала как итог. Эдуард Васильевич понял, что разговор окончен, и он имеет право удалиться. Рывком поднявшись, униженный соблазнитель прошлепал в прихожую, сунул ноги в туфли и выскочил за дверь…

— Папа, — в спальню забежал Антон, — мама обедать зовет…

Голос младшего сына вернул Бессонова к действительности. Кровать заскрипела, отец шумно и неловко встал, кое-как заправил рубаху. Антон быстро повернулся и побежал на кухню. Следом послышались шаркающие шаги.

Жена и оба сына невольно насторожились, ожидая появления главы семейства: во-первых, оно было непривычным и, во-вторых, неспешным. Заметив тревогу в лице матери, мальчики разом повернули головы, и Бессонов встретил три пары взыскующих глаз. Вид у него был еще тот — измятый, унылый и подавленный. Причем измятым казалось все: брюки, рубаха и лицо… Дети впервые видели его таким.

— Ты не заболел? — прозвучал участливый вопрос хозяйки.

— Я же сказал, что нет, — упрямо ответил супруг.

31

— Он кого-то назвал конкретно?! — Лидия невольно понизила голос.

Сергей отвел глаза и ответил осторожно:

— Нет. Только намекнул…

Оба немного помолчали.

— А как? — настаивала женщина.

— Как? — бывший афганец постарался воспроизвести все, как можно подробней — Ну, сказал, что на мне висит должок, и я обязан его возместить…

— Разбитые автоматы?

— Они… — Сергей перевел дух. — Только необязательно возвращать деньгами — можно оказать услугу. Это даже лучше…

— Услугу? Какую?

Начальник охраны усмехнулся:

— Серьезную…

Лидия помрачнела. Они сидели напротив друг друга за столом в кухне покойного отца. В окно светило яркое солнце, и в маленьком тесном помещении было довольно жарко. У Сергея вспотели виски.

— А как он это сказал? — голос у женщины дрогнул.

— Ну, как… — собеседник пожал плечами. — Спросил, не забыл ли я Афган?.. Там, мол, было всякое… И кровь, и смерть, и взрывы…

— Он предложил взорвать?! — ужаснулась Лидия. Афганец качнул головой:

— Нет, конечно. Просто дал понять, будто взял меня на службу, зная мое прошлое…

— И что?

— Ничего, — Сергей вскользь глянул на нее, — это, мол, лучшая из всех рекомендаций, потому что теперь такая жизнь…

— Какая?

Мужчина вытер пот со лба:

— Непредсказуемая. Кругом враги и конкуренты. Даже близкие люди становятся опасны… В любой момент могут подставить…

В маленькой кухоньке воцарилась тишина. Весомая. Продолжительная. Несмотря на жару и духоту, женщина зябко повела плечами.

— Кого он имел в виду? — этот осторожный, наводящий вопрос содержал в себе вероятную догадку — уж не ее ли? Бывший афганец все понял правильно:

— Скорее всего — Трунника…

— Ефима Борисовича? — уточнила Лидия.

— Его, — Сергей вздохнул, — больше некого…

— Но за что?!

Собеседник мельком глянул ей в лицо, потом опустил голову, помедлил с ответом, как бы размышляя.

— А вы ничего не знаете? — здесь они встретились взглядами, и Лидия прочла в глазах афганца одну-единственную догадку:

— Оксана?

— Ну, конечно… — он прятал в усах ускользающую, ироническую усмешку.

— Она что?.. — обманутая жена сделала намеренную, красноречивую паузу.

— Беременна. Все сотрудники об этом говорят… — Сергей посерьезнел, вытер пот со щек и висков. Лидии тоже сделалось жарко, она встала, подошла к окну, распахнула его…

Дом отца стоял на взгорке, ниже располагалось еще несколько пятиэтажек, а за ними простирался бульвар, усаженный кленами, вязами, березками и соснами… Там прошло ее детство…

— От него? — не поворачивая головы, переспросила отвергнутая жена.

— Естественно, — Сергей покосился на нее через плечо и достал сигареты. — Курить можно?

— Курите… — она вдохнула порцию свежего ветерка, долетевшего с бульвара. Собеседник чиркнул зажигалкой.

— Позвольте и мне…

Гость протянул пачку:

— Пожалуйста…

Они дружно затянулись. Пользуясь этой невольной близостью, Лидия поинтересовалась накоротке:

— Он хочет убрать отца и дочь?

— По-моему, только отца…

— А дочь?

— Вот уж не знаю…

В кухне вновь повисла тишина. Тяжелая. Грозовая. Оба понимали, что разговор зашел в ту сферу, которая именуется криминальной. Хотя в нынешнюю виртуальную эпоху чья-то насильственная смерть уже не представлялась чем-то трагическим, предосудительным и недопустимым, наоборот — все выглядело просто, обыденно и скучно. Разница была только в том — взорвут, застрелят или зарежут очередную жертву…

Лидия в последний раз затянулась и притушила окурок в кухонной раковине.

— И что теперь?

На этот роковой вопрос собеседник не сразу нашел ответ:

— Да, собственно, я не знаю…

Хозяйка осторожно присела на табурет. Сергей искоса посмотрел на нее:

— Вот потому я и встретился с вами, — он поискал нужные слова. — Ну, чтобы все обсудить…

Она, хотя и с трудом, но поняла, что стояло за этим неуклюжим объяснением. Конечно, он мог заявить в милицию, и за Бессоновым установили бы слежку. Разыграли бы целый спектакль с видеосъемкой и прослушкой, а потом взяли бы Эдуарда Васильевича в момент передачи денег за мнимое убийство… И показали все это по телевидению. А Димка с Антошкой узнали бы в опасном преступнике родного отца…

Если бы разговор происходил годом или месяцем раньше, Лидия, возможно, вела бы себя иначе. Наверняка попыталась бы найти какие-то смягчающие или оправдывающие причины, дабы обелить провинившегося супруга, но теперь…

— А куда они летали? — спросила она негромко.

— Говорят, в Грецию… — прозвучал спокойный ответ. Глаза у Лидии мстительно блеснули:

— А нас с детьми даже не хотел в Москву свозить!.. Ворчал, что слишком дорого…

Собеседник не ответил. Бросив внимательный взгляд в его сторону, женщина догадалась, что начальник охраны ждет от нее какого-то определенного ответа. Какого именно? И что она могла или должна предложить?

— Можно, конечно, заявить в милицию… — начала хозяйка неуверенно.

— Они с радостью включатся в это дело, — сразу подхватил бывший афганец, — и в итоге возьмут его и посадят. Лет на восемь-десять…

Они встретились взглядами. Трудно сказать, что именно он и она прочли в глазах друг друга, скорее всего — понимание и желание наладить прочный союз. Оба горячо этого желали. И еще Сергей уловил, что его собеседница пока не хочет брать инициативу в свои руки, а предоставляет это ему.

— Ну, что? — сказал он неспешно. — Пока ничего конкретного не было. Можно подождать…

Лидия с облегчением вздохнула. Наступивший день был сопряжен для нее с множеством волнующих моментов. Вначале она с нетерпением ждала, когда уйдет на работу муж. Потом переживала: приедет или не приедет его тетка? Успеет ли до ее появления позвонить Сергей? Сергей позвонил. Екатерина Михайловна приехала…

Лидия надела платье понарядней, сделала макияж. Екатерина Михайловна с некоторым подозрением оглядела ее, и тут неожиданно появился сам хозяин дома. Обе женщины с заметной растерянностью встретили его.

— Что-то случилось? — чуть краснея, спросила супруга. Но Бессонов этого не заметил. Пожалуй, его удивило лишь присутствие родной тетки.

— Привет… — он застыл на пороге, недоуменно глядя на нее.

— Здравствуй, Эдик, — промямлила пожилая женщина, разведя руками, — вот попросили…

Из детской появились Димка с Антоном.

— Мне нужно в консультацию, — пересилив себя, вмешалась в происходящее хозяйка. Муж недоуменно покосился на нее и бросил с укоризной:

— Ну, сказала бы мне. Что-нибудь бы придумали…

Екатерина Михайловна растерянно переводила взгляд с племянника на невестку, испытывая крайнюю неловкость.

— Ну, вы тут сами разбирайтесь!.. — Лидия хмуро покосилась на мужа и решительно направилась к выходу. Хозяин, его тетка и сыновья молча проводили ее.

32

Домой Лидия спешила со всех ног, переживая чувство глубокой вины, и сама не могла понять — почему? Она оставила детей на попечение мужа и тетки, не зная, чем разрешится эта нелепая ситуация. А свой скоропостижный уход считала позорным бегством.

Расставаясь с Сергеем, обманутая жена не захотела воспользоваться его предложением подвезти ее, сказав на прощание:

— Нет, вы уезжайте первым, а я поеду на автобусе. Мало ли что…

Бывший афганец не стал настаивать.

— Если он, — Лидия сделала многозначительную паузу, — будет вас напрягать — звоните…

— Обязательно, — заверил начальник охраны.

На том они и разошлись. И стоило женщине остаться в одиночестве — угрызения совести сразу стали тревожить ее. Хорошо ли она поступила, обманув тетку и бросив сыновей ей на руки? А тут еще стремительное появление Бессонова…

Впрочем, перед ним она никакой вины не ощущала. Если он и вправду задумал убрать своего помощника — тогда ему все нипочем. Для такого человека нет никаких норм и запретов.

Возбужденная, обеспокоенная женщина даже не пыталась трезво подумать — зачем ее мужу такая мрачная затея? Что произойдет, если она удачно осуществится?..

Незаметно перейдя ту грань, которая отделяет доброе расположение к близким от неприязни к ним, Лидия уже была готова все свалить в одну кучу: измену, подлость, предательство, смертоубийство… Бессонов превратился для нее в живое воплощение зла и негодяйства. А несчастный Ефим Борисович, вероятно, станет для него одной из первых жертв на пути к достижению каких-то гнусных целей… Каких именно — об этом она пока не задумывалась…

Но, поднявшись к себе на четвертый этаж и лихорадочно бренча ключами, Лидия безуспешно подыскивала слова, с которыми она обратится к сыновьям и тетке. Дверь наконец распахнулась, а за нею стояла гулкая, безответная тишина…

Хозяйка сбросила туфли, прошла в детскую, гостиную, спальню, кухню… Нигде никого. Привычным глазом окинув просторное жилище, по разбросанным игрушкам, небрежно заправленным кроватям, чашкам на столе, тапочкам в коридоре поняла, что домашние вдруг снялись и укатили… Стремительно и безоглядно. Только куда и зачем?..

Ее охватило противоречивое чувство: с одной стороны, устраивало то, что не пришлось изворачиваться, придумывая очередное оправдание, а с другой — удручало подозрительное исчезновение детей. С кем они уехали? С теткой? С отцом? Едва ли Екатерина Михайловна отважилась взять ребят на свой страх и риск, следовательно на то было желание Бессонова. Но почему? Судя по тому, как он встретил родную тетку — ее приезд его не обрадовал. Значит, случилось нечто странное и неожиданное. Может, кто-то из детей серьезно ушибся или поранился?..

Она вспомнила, как год назад младший катался дома на велосипеде, наскочил на стол и рассек до крови лоб. Тогда пришлось срочно везти его в больницу и накладывать шов. А вдруг если и сейчас произошло нечто подобное?!

Лидия еще раз обшарила квартиру, надеясь обнаружить следы несчастья, однако тщетно… Ни кусочков ваты, бинтов или пластырей не оказалось ни в помойном ведре, ни где-либо еще… Поколебавшись минуту, она набрала номер игорного заведения.

— Игровой центр «Фортуна», — сухо, как автоответчик, прозвучал голос девушки-оператора.

— Эдуард Васильевич у себя? — искательно спросила Лидия.

На другом конце провода повисла легкая, но тревожная тишина. Девушка лихорадочно пыталась понять, кто с ней говорит и что отвечать?

— Нет… — прозвучало нетвердо.

— Его не было вообще?

— Был с утра, — собеседница перевела дыхание, — а потом уехал…

— Куда?

Тут сотрудница заведения отделалась привычной отговоркой:

— Он нам об этом не докладывает. Извините…

Лидия положила трубку. Получалось, что Бессонов умотал вместе с теткой и детьми. Возможно, он повез Екатерину Михайловну домой, а ребята захотели прокатиться? Лидию это ненадолго успокоило, хотя неожиданная выходка мужа казалась необъяснимой и непонятной…

Она опять подумала о словах начальника охраны: зачем Бессонову нужно устранять своего помощника? Вероятно, Ефим Борисович что-то знает, чего ее супруг смертельно боится? Тогда причем здесь беременность Оксаны? В любом случае — будет Трунник жив или нет — его дочка носит под сердцем плод своей тайной связи…

Молодой женщине сделалось до слез обидно: они с Бессоновым за все время супружества не отлучались даже в ближайший дом отдыха. Он всюду разъезжал один. Впрочем, нет — она криво усмехнулась — не один!..

Сняв с крючка полотенце, Лидия вытерла слезы, подошла к телефону и набрала знакомый номер. В трубке раздались долгие, продолжительные гудки. Тут она вспомнила, что день сегодня рабочий и Ольга, конечно же, на службе. Достала записную книжку, там, на первой странице красовался рабочий телефон подруги.

— Оля, это я…

Услышав трагические, упаднические интонации, та мигом догадалась обо всем:

— Что?! Все открылось?..

— Она беременна!..

— Я так и думала!..

Эта краткая, емкая фраза, полная неизбывной житейской мудрости, уверенности в мужской подлости и своекорыстии, не нуждалась в дальнейшем объяснении. Обе некоторое время молчали. Как все русские женщины, неотвратимо склонные к мазохизму, они не пытались бунтовать и возмущаться…

— Что теперь делать? — задала Ольга риторический вопрос.

У Лидии вертелось на языке нечто подобное, и поэтому она в ответ только глубоко вздохнула. Подруги вновь замолчали. Обе переживали неожиданно произошедшее событие как общую беду…

В коридоре раздался стук отпираемой двери, шум, детские голоса…

— Извини, Оля, я тебе перезвоню… — поспешно бросила хозяйка, кладя телефонную трубку. В комнату вбежали сыновья.

— Где вы были? — обеспокоенно спросила мать.

— Мы катались!.. — весело ответил Димка.

— Катались? С кем?

— На машине. С папой и Оксаной… — сообщил, запыхавшись, Антон.

Следом в комнату вошел Бессонов и с опаской покосился на детей…

33

Ефим Борисович не находил себе места. Добившись полной капитуляции дочери и призвав к ответу ее гнусного соблазнителя, благородный отец в глубине души понял, что все усилия были напрасны. Оксана беременна — это неоспоримый факт, налицо ее сорокалетний растлитель, а дальше?

Об аборте не может быть и речи, женихов у дочери нет… Здесь неуемный родитель невольно вспомнил историю своей женитьбы и скороспелое появление на свет маленькой дочурки. (Оксана родилась на восьмом месяце.) Однако глубоко погружаться в воспоминания Ефиму Борисовичу не слишком хотелось — он ворошил их слегка, на случай возможной необходимости, вдруг да пригодится…

Хотя в нынешней ситуации прошлый опыт был едва ли уместен. Раньше можно было задействовать административные рычаги — руководство, партком, профком, а теперь?.. Впрочем, и они здесь вряд ли что-либо бы изменили… Дело в том, что ему не хотелось видеть Бессонова в роли зятя. Ни под каким соусом…

Зная его на протяжении нескольких лет, бывая с ним в загранпоездках, живя в одном номере и обедая за одним столом, Ефим Борисович с трудом терпел заносчивый, вздорный, неуравновешенный характер партнера. Будучи по натуре «серым кардиналом», Трунник никогда не лез на скандал, не обострял отношений даже с подчиненными, любое дело старался проворачивать тихо и незаметно…

Бессонов поначалу удивлялся этому изощренному умению и частенько слушался старшего товарища. Тем паче, что Ефим Борисович охотно давал ему дорогу. Даже уступил место главы предприятия. (Возможно, из каких-то своекорыстных соображений.) Но более молодой партнер как-то чересчур быстро вжился в роль хозяина. И почувствовал вкус власти. Он регулярно повышал голос, капризничал и самоуправствовал. И ко всему прочему, слишком тесно сблизился с бухгалтером… Ефим Борисович по опыту знал, что такое дружное единение ни к чему хорошему не приведет, и пытался образумить приятеля, но тщетно…

Бессонов однажды заявил напрямик, что настали иные времена: жизнь теперь подчиняется тем, кто смел и дерзок. Только им гарантирован успех… Самое удивительное — слова эти звучали из уст человека, отнюдь не блещущего удалью и отвагой. И тем не менее кое-какие рискованные мероприятия он сумел осуществить. Из трех десятков автоматов, установленных там и сям, после года работы половина была списана, как пришедшие в негодность. Они, конечно же, исправно вытягивали из клиентов пятидесяти- и сторублевки, зато налоги с них не платились…

Будучи человеком старой, советской «закваски», Ефим Борисович прекрасно помнил, что такое ОБХСС, и потому подобные уловки никак не одобрял. И старался по мере возможности держаться от всего этого в стороне. Видя и зная, что все кругом беззастенчиво разворовывается и наиболее удачливые жулики хапают миллионы и миллиарды, оставаясь совершенно безнаказанными, он давно уяснил: эта безнаказанность объясняется теснейшей близостью к власти. А они с Бессоновым всего лишь мелкие, ничтожные пешки…

И стоит властным жерновам закрутиться в другую сторону, как их обоих перетрут в жалкий прах и пыль… Только убеждать в этом неугомонного шефа казалось бесполезным. У него, по выражению Ефима Борисовича, наступило «головокружение от успехов», как когда-то писал незабвенный И. В. Сталин. И, по иронии судьбы, нынешняя «хапужная» действительность была полна ловушек и соблазнов.

Если ты успел набить карманы, то можешь позволить себе многое: роскошную квартиру, дорогой автомобиль, умопомрачительную любовницу (и не одну), отставку опостылевшей жены… Ефим Борисович убедился воочию, что его партнер по бизнесу именно этим и увлекся. Жена ему надоела, а в роли юной содержанки он видел его дочь. И самое удивительное — Оксана охотно пошла на это…

Несколько дней подряд несчастный отец пытался вразумить свое непутевое чадо, всячески изничтожая ее избранника. Он называл его прохвостом и приспособленцем, жуликом, ловчилой, лжецом и трусом…

— Он же сказал, что хочет на мне жениться… — хныча, твердила дочь.

— Это после того, как я припер его к стене! — глаза у Ефима Борисовича мстительно сверкали.

— Но ты же не разрешаешь делать аборт… — старательно оправдывалась Оксана, хотя, говоря по правде, ей этого очень не хотелось — она панически боялась боли.

— И не разрешу! — категорически отрезал родитель. — Ведь могут быть осложнения… А вдруг у тебя потом не будет детей?!

— Можно взять из детдома… Или найти суррогатную мать… — тянула свое Оксана, скорее из упрямства, поступая как единственная, избалованная дочь. Ефим Борисович пытливо смотрел на нее:

— Ты что — любишь его? Этого прохиндея?!..

Оксана и сама не знала: испытывает ли она глубокое и серьезное чувство к напарнику отца. Он во многом ее устраивал: во время поездки в Грецию всячески опекал, холил и лелеял, предупреждая малейшие желания любовницы. А в моменты интимной близости был ласков, нежен и неутомим… Не то, что некоторые молодые люди, делавшие все нетерпеливо, жадно и грубо…

— Да, — ответила она, не поднимая глаз.

Ефим Борисович с величайшим усилием удержал готовые вырваться брань и упреки. Он вспомнил мать Оксаны: та явно не испытывала к нему никаких нежных чувств, и незадачливый супруг это понимал. Неужели же ее дочь — юная, свежая и обольстительная — вконец потеряла голову? Но тут ему подумалось, что времена круто изменились. У нынешних юных красоток иные вкусы, идеалы и запросы…

— Ладно, — пробормотал обеспокоенный родитель и вышел из комнаты.

Он не мог смириться с собственным поражением и, несмотря на стойкое упрямство непутевого чада, не хотел идти у нее на поводу. Перебрав в уме все возможные варианты будущих действий, Ефим Борисович нашел один неожиданный ход. И упрекнул себя за то, что не воспользовался им ранее. С его стороны это было опрометчиво и даже не очень порядочно…

34

После встречи с женою хозяина Сергей Абоимов нет-нет и возвращался в мыслях к деталям их недолгого разговора. В одном он не сомневался: мира между супругами давным-давно не существовало. Что было тому причиной — этого ему узнать очень бы хотелось, только вряд ли удастся. Хотя свои соображения на сей счет бывший афганец попытался определить.

Чем больше он общался с Эдуардом Васильевичем, тем меньшую симпатию тот ему внушал. Как всякий зависимый, подневольный человек, Сергей тонко чувствовал все оттенки и перепады в настроении хозяина. При приеме на работу Бессонов с заметным уважением и даже подобострастием пожал ему руку. И в течение месяца приветливо заговаривал и улыбался. Потом их отношения сделались почти приятельскими. Но полгода спустя шеф стал относиться к своему начальнику охраны уже чуть снисходительно. Он не унижал его, однако давал понять, кто здесь главный…

Сергей не обижался — в конце концов так оно и обстояло. Проведя большую часть жизни в чьем-то подчинении, он готов был сносить многое, только не вопиющую несправедливость. Сильнее всего его потрясла история с разбитыми автоматами. Во-первых, в этом не было его прямой вины, здесь на его стороне (разумеется, негласно) оказались почти все сотрудники. И самое ошеломляющее — автоматы были давно списаны! (Это ему по секрету передала буфетчица.) Глаза Сергея сверкнули злыми, мстительными огоньками — хозяин держал его за мальчика для битья!..

Непонятно каким образом, но во время их подозрительной беседы, когда Бессонов намекнул ему о таинственной услуге, Сергей сумел удержаться от резкого выпада и не бросил шефу в лицо: как смеет он шантажировать его? И за что?!

Некоторое время спустя, успокоившись и придя в себя, афганец почему-то пожалел о несодеянном. Надо было не зажиматься, не вилять хвостом, а швырнуть в эту самодовольную, гладкую рожу все, что знал и думал!..

Трель мобильного телефона вернула его к действительности:

— Алло! Сергей?.. — вопрошал напряженный женский голос.

— Да, — нетвердо ответил он, теряясь в догадках, кто бы это мог быть? На супругу непохоже…

— Это я. Лидия…

Тут он узнал жену хозяина. При той встрече они обменялись номерами мобильников. И договорились, что Сергей при случае позвонит, однако на связь вышла она.

— Нам нужно увидеться, — без обиняков сообщила хозяйка.

— Хорошо. Когда? — поддавшись ее настойчивому тону, откликнулся афганец.

Лидия предложила местом встречи детский парк.

— Я здесь с Димкой и Антоном, — пояснила она.

—- Добро, — согласился Сергей.

Он вышел из игрового павильончика, располагавшегося рядом с центральным рынком, сел в машину и поехал к условленному месту. Лидию он нашел недалеко от арки ворот. Женщина сидела на краю широкой скамьи, сосредоточенно глядя на детвору, увлеченно катающуюся на велосипедах, горках и автомобильчиках…

Сергей подошел и негромко поздоровался. Хозяйка быстро взглянула на него, коротко ответила и скупо улыбнулась:

— Садитесь. Извините за беспокойство…

Начальник охраны примостился на расстоянии вытянутой руки:

— Ничего. Я был не очень занят…

Лидия искоса посмотрела на афганца и участливо обронила:

— Не доставал?

— Пока нет, — он скривил в улыбке рот. Соседка достала из сумочки сигареты, зажигалку:

— Хотите?

Сергей кивнул и протянул руку. Оба закурили. Лидия заметно волновалась.

— А я вчера с Ефимом Борисовичем разговаривала… — глубоко затянувшись и выпустив струю обесцвеченного дыма, неожиданно призналась она. Сергей понял, что тот разговор имеет какое-то отношение к их нынешней встрече, но промолчал. Курил и смотрел в одну точку. И Лидия расценила это молчание, как знак продолжить исповедь.

— Он мне все открыл. Я теперь все знаю…

— Что открыл? — почему-то осипшим голосом спросил афганец. Женщина удивленно вскинула ресницы:

— Что Бессонов хочет жениться на его дочери!..

Собеседник подумал и осторожно предположил:

— Тогда ему нужно развестись. Для начала…

— Не нужно, — Лидия вздохнула, — мы не зарегистрированы…

Сергей недоуменно покосился на нее, затем перевел взгляд на снующую поодаль детвору. Соседка негромко пояснила:

— Они катаются на лошадке. Скоро приедут…

Афганец далеко отбросил окурок. Решительность его жеста подбодрила женщину.

— Я сейчас не знаю, как мне быть, — она слегка запнулась, — в любой день они могут пойти в загс и подать заявление… Правда, Ефим Борисович сказал, что спрятал Оксанин паспорт, но надолго ли?..

Оба помолчали. Сергей осторожно спросил:

— Ну, а дети?

— А что дети?

Он неловко пояснил:

— Они же куда-то вписаны… В его паспорт или как там?

— В его нет. Только в мой…

Как ни сдержан был собеседник, а такой поворот событий несказанно удивил его — в глазах афганца застыло недоумение. Лидия попыталась оправдаться:

— Так сложились обстоятельства: была эта чертова перестройка, его вечные поездки то в Турцию, то в Китай… Ему постоянно было некогда… Все на мне держалось…

Сергей согласно кивнул. Он чувствовал, что женщина готова во всем ему открыться, только не понимал, чего она ждет в ответ?.. Лидия достала еще одну сигарету, нервно закурила.

— Честно говоря, я не знаю, что мне делать...

Сергей попытался успокоить ее:

— Надо вызвать его на разговор. Выяснить, что и как… Может, все утрясется?..

Она отрицательно качнула головой:

— Думаю, что поздно…

Из боковой аллейки показалась рыженькая мохнатая лошадка с белесой гривой. Она влекла за собой просторную тележку с высокими бортами. Та была битком набита детворой. Мать отшвырнула сигарету.

— Мама! Мы здесь! — махая руками, кричал Антошка. Рядом торчала улыбающаяся физиономия Димки. Лидия поднялась и негромко бросила:

— Вы извините, я пойду… — и на ходу добавила: — Звоните…

Сергей неловко выпрямился, провожая взглядом проворную фигуру хозяйки. Она вдруг обернулась, и в глазах ее бывший афганец прочел мольбу о спасении… Он резко наклонил голову и быстро зашагал к выходу из парка…

35

В годы отрочества и юности Бессонов слыл среди друзей провокатором и трусом. Участвуя в коллективных стычках и потасовках, он всегда держался в стороне от главных бойцов, зато шумел и размахивал кулаками громче и чаще остальных. И затевал скандалы одним из первых…

Временами в этом не было нужды — кажущееся противостояние могло бы разрешиться миром, но тут в спор вмешивался Эдька, говорил злые, обидные слова, и сразу вспыхивала драка… А ее зачинщик в ту же секунду оказывался где-то сбоку, задиристо вопя:

— Наших бьют!.. Атас!..

С возрастом агрессия как-то смягчилась, и Бессонов перестал с налету затевать скандалы, но при любом удобном случае не мог удержаться от конфликтов. Хотя потом мучился и страдал.

Рассорившись со своим помощником, Эдуард Васильевич переживал неимоверно — он почувствовал себя связанным по рукам и ногам. Ефим Борисович при дальнейшем обострении отношений мог пойти на крайние шаги и, зная все махинации шефа и бухгалтера, утопить их в ложке воды… Первой реакцией Бессонова было желание немедленно устранить своего напарника, и для этого он осторожно прощупывал начальника охраны.

Не получив от него желаемого ответа, Эдуард Васильевич несколько дней провел в мучительном раздумье, с тревогой ожидая решительных действий со стороны отца соблазненной девушки. Ефим Борисович резких движений не делал, и Бессонов немного успокоился. Даже стал подумывать о том, что ситуация, вероятно, разрешится вполне благополучно: Оксана все-таки сделает аборт или, по настоянию отца, родит…

Иногда ему в голову приходил самый крайний вариант — женитьба. Чем чаще он об этом размышлял и чем дольше пребывал в вынужденном одиночестве, тем желательней представлялся ему именно этот шаг. Недаром он считал их общую жизнь с Лидией всего лишь сожительством, несмотря на рождение детей. Это был некий «черновой» набросок, начатый в бардаке и неразберихе девяностых годов, а теперь для него появляется возможность создать «беловой», подлинный образец семьи…

И стоило сорокалетнему сластолюбцу представить возле себя юное, восхитительное создание с васильковыми очами, высокой грудью и округлыми ягодицами, расписанными причудливыми орхидеями, как желание обладать всем этим становилось неодолимым… Но тогда еще одним препятствием на пути к истинному счастью невольно становилась его нынешняя половина…

Эдуард Васильевич почему-то упорно считал, что одолеть эту преграду будет несложно, нужно только найти к ней удачный подход. И он начал его искать. Поспешно и лихорадочно. Для начала решил еще теснее сблизить сыновей и Оксану, зная, что та довольно дружна с ними. Тайком выманил ее из дому и часа три катал обоих пацанов и девушку далеко за городом.

Димка и Антон были в полном восторге, а вот Оксана едва-едва удерживала слезы. Бессонов пытался успокоить и развлечь ее. Остановив машину вблизи монумента морякам-краснофлотцам, где на гранитном постаменте красовался бронированный речной катер, он разрешил мальчишкам взобраться на него, а сам вместе с Оксаной остался в машине. Дети с криками и смехом полезли наверх, воображая себя отважными мореплавателями…

— Ну, что отец? — тесно прижавшись к любовнице, озабоченно спросил соблазнитель.

— Ругается. Шумит… — тихо ответила Оксана. Бессонов пытался оправдаться:

— Ну, я же сказал, что у меня серьезные планы!..

Девушка смахнула слезы:

— Он не верит…

Любовник нетерпеливо развел руками:

— Да что он, в самом деле! Мы можем хоть сегодня идти в загс…

— Не можем, — Оксана по-детски шмыгнула носом, — он спрятал мой паспорт…

Бессонов втайне обрадовался, но изобразил крайнее возмущение и досаду:

— Да он что — с ума сошел?! Что за домостроевские штучки!..

Любовница не поднимала глаз. По правде говоря, она тоже не горела желанием стремглав бежать в казенное учреждение, чтобы стать чьей-то законной женой. И упорство сорокалетнего воздыхателя только пугало ее, однако тот не слишком настаивал.

— Что будем делать? — прозвучал праздный вопрос.

— Не знаю… — честно ответила девушка. И была она такая маленькая, расстроенная и беззащитная, что в груди у Бессонова сделалось горячо.

Он порывисто обнял ее и стал жадно целовать, а в это время за стеклом машины раздался резкий удар и захлебывающийся детский вопль.

— Вот черт! — выругался отец, распахивая настежь дверцу.

Младший сынишка лежал возле монумента, истошно голося… Но ни разбитого носа, ни ссадин и ушибов на мальчугане, слава богу, не оказалось.

Кое-как успокоив его, вся дружная компания уселась в машину и отправилась восвояси. Первой подвезли Оксану, остановившись за квартал от ее дома.

— Пока! — Бессонов тронул девушку за нежный локоток. — Я позвоню…

Она нетерпеливо дернулась, пробормотав в ответ что-то неразборчивое. Любовник нахмурился, озабоченно глянул на сыновей и надавил на газ. Обстоятельства складывались не в его пользу.

Трудно сказать, чего он ждал от этой поездки, однако ее результат не прибавил ему спокойствия и уверенности, скорее — наоборот. Он убедился, что девушка явно не торопится замуж. Другой на его месте, возможно, этому бы только обрадовался, но Бессонова пугала неизвестность. Скандал с Ефимом Борисовичем грозил вспыхнуть с новой силой, а дальнейшее — полный мрак…

Встретившись дома с женой, несчастный сластолюбец сжался и похолодел, услышав предательскую реплику сына о том, что они катались вместе с Оксаной. Однако Лидия словно бы не придала ей значения. Но несколько дней спустя, уложив детей, она сама пришла на кухню, где молчаливый супруг в одиночестве пил чай и, притворив накрепко дверь, спросила в лоб:

— Когда ваша свадьба?

Бессонов едва не поперхнулся:

— Какая свадьба?! Ты о чем?.. — он был настолько растерян, что вполне мог казаться искренним и правдивым. Лидия не позволила себе расслабиться, бросив коротко и резко:

— Все о том же!.. Ефим Борисович мне все рассказал…

Бессонов растерялся. Ему почему-то представилось, что жене известны даже мельчайшие подробности этой истории: пресловутый анализ мочи и прочее… Он вдруг покраснел.

— А нас с Димкой и Антошкой куда?! Под зад и на улицу?..

Супруг оторопел. Нежданно вспыхнувший скандал грозил разрастись до неимоверных размеров…

— Вот так, — Лидия перевела дыхание, — ты регистрируешься со мной. Записываешь себе детей, а там посмотрим!.. — в ее голосе прозвучали угрожающие ноты.

Необъяснимо, каким образом, но незадачливый бизнесмен понял, что запутался окончательно и безвозвратно. Сейчас он походил на того алебастрового монстра с позолоченными рогами, именуемого «козлом отпущения», застрявшего среди непроходимых кущей…

36

Сергей отогнал машину в дальний угол двора, достал из багажника ведро и тряпку. Он решил помыть свою «японку» — недавно прошедший дождь развел такую грязь, что автомобиль почернел до самых окон. Привычно окуная тряпку в воду, а потом старательно убирая грязевые разводы, начальник охраны почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Обернулся. За спиною стоял сам шеф.

— К параду, никак, готовишься? — Бессонов снисходительно улыбался. — Блеск наводишь?..

— В порядок привожу, пока ГАИ не остановило, — негромко пробурчал Сергей.

Шеф понимающе кивнул, но уходить, по-видимому, не собирался. Начальник охраны отмыл колпаки и принялся за лобовое стекло. Присутствие хозяина заметно сковывало его, движения бывшего афганца стали заторможенными и неловкими. Бессонов заметил это, насупился и спросил осторожно:

— Разговор наш помнишь?

Сергей молча кивнул и отодвинул «дворники». Шеф сказал вполголоса:

— Хорошо, что не забыл…

— А надо бы? — неожиданно спросил начальник охраны. Бессонов оглянулся по сторонам, помолчал и бросил негромко:

— Автоматы разбиты вдребезги. Восстановить никто не берется…

Сергей вытер стекло насухо. Поставил на место «дворники». Внутри у него все кипело. Сам не зная почему, он удержался от взрыва негодования, а неуемный хозяин, заметив мстительный блеск в его глазах, вдруг умолк…

Афганец выплеснул воду почти ему под ноги, бросил тряпку в ведро и закинул его в багажник. Сел в машину. Бессонов без приглашения распахнул дверцу кабины и занял сиденье рядом. Начальник охраны, не обращая на него внимания, потянулся за ключом зажигания…

— Погоди! — остановил его хозяин.

Сергей выжидательно покосился на него, всем своим видом выражая нетерпение.

— Черт с ними, с автоматами! — безнадежно махнул рукою Бессонов. — Хотя они двенадцать тысяч баксов стоят… Я о другом, понимаешь?

— О чем? — глухо переспросил бывший афганец.

— Тебе никогда жизнь не наступал на горло? — в лице хозяина стояла искренняя боль и отчаяние. Сергей даже чуть растерялся.

— Почему? Наступала… Еще как!..

Бессонов придвинулся и жарко задышал ему в ухо:

— Ты пойми, мне очень тяжело, Сережа… Как тяжело, если бы ты знал!.. — в голосе его звенели слезы… Соседу сделалось не по себе. Чужая, неожиданная беда и жалоба невольно задели его.

А хозяин, словно в душе его прорвало плотину, стал жаловаться на свою нескладную жизнь. Он сбивчиво говорил о том, как был доверчив и терпелив когда-то, много лет назад. Старательно учился и работал, надеялся на лучшее, ждал грядущих перемен… Они, в конце концов, пришли — и он оказался на улице. Без куска хлеба, безо всяких перспектив на будущее…

Сергей не выдержал и закурил. Он тоже переживал нечто подобное, если не хуже…

— Меня не угостишь? — дружелюбно попросил сосед.

Начальник охраны протянул ему пачку сигарет. Бессонов торопливо вытащил одну, жадно прикурил.

— Как вспомню эти кошмарные перестроечные годы — выть хочется! — откровенно признался он.

— Мне тоже… — вздохнул Сергей. Хозяин понимающе покосился на него и продолжил:

— Я тогда готов был в петлю лезть… — он криво усмехнулся. — Как сейчас…

Сосед недоуменно качнул головой. На крыльцо вышли охранник с буфетчицей. Дружно закурили. Бессонов посмотрел на них через лобовое стекло сторонним, равнодушным взглядом и неожиданно признался:

— Ты думаешь, что я могу за это жизнь отдать?! Черта с два!.. У меня эти игральные дела вот где сидят!.. — он чиркнул себя ладонью по горлу. Начальник охраны недоверчиво глянул на него.

— Клянусь тебе! — заверил хозяин.

Буфетчица и охранник, смеясь, говорили о чем-то, склонив головы друг к дружке. Хозяин вдруг произнес сосредоточенно:

— Вот сколько раз говоришь — на работе нужно быть в форме. И все бесполезно!..

Сергей тут же почувствовал себя виноватым: начальство действительно предупреждало, чтобы сотрудники носили форму, однако и охрана, и буфетчицы, и операторы ходили кто в чем. Парочка на крыльце неожиданно насторожилась, буфетчица отбросила окурок и что-то сказала охраннику. Через секунду оба скрылись за дверью. Бессонов искоса глянул на бывшего афганца:

— У тебя есть надежные ребята?..

Сергей долго не отвечал. Положив руки на баранку, он, не отрываясь, смотрел прямо перед собой. Хозяин обеспокоенно шевельнулся и хотел повторить вопрос, но афганец процедил негромко:

— Ну, допустим…

— Дело есть одно. Деликатное… — почти шепотом пролепетал владелец игротеки.

— Какое? — начальник охраны собрался с духом. Теперь замолчал его сосед, видимо, вопрос обеспокоил его. Сергею даже показалось, что хозяин весь сжался и стал меньше ростом, утонув в сиденье.

— Кое-кого надо бы… — он мучительно искал слово. — Устранить…

За окнами послышался стук торопливых шагов. Резкий и напористый. Двое мужчин, как по команде, повернули головы. Через двор шагала приземистая, крепкая фигура, из-под широких подошв отлетали мелкие камешки… Ефим Борисович, сопя, поднялся на крыльцо, рывком распахнул дверь и пропал за ней…

— Его? — через минуту спросил бывший афганец. Бессонов с удивлением покосился на него, вытер платком лоб и подбородок.

— Нет… — и через секунду добавил: — Ее…

— Его дочь?! — в голосе Сергея прозвучало изумление.

— Нет-нет! — спохватился хозяин. — Другую… Ты не думай…

Афганец держался из последних сил. Какая-то чужая, непреодолимая сила заставляла его до боли сжать зубы и мертвой хваткой вцепиться в руль. Даже пальцы у него побелели. Бессонов воровато окинул соседа, перевел взгляд на его руки и вдруг испуганно дернулся:

— Ладно. Мне пора… — он неловко полез из кабины. — В общем, ты подумай… Я в долгу не останусь… — и торопливо заспешил к двухэтажному терему с завлекательной надписью на фасаде: «Фортуна»…

37

Сергей понимал, что в двух-трех словах тут ничего не объяснишь. И если бы он попытался это сделать — разговор получился бы долгим, сложным и малопонятным. Пожалуй, у него не хватило бы выдержки и разумения, чтобы донести до слуха женщины то, что пережил и прочувствовал.

— Значит, не его и не ее?! — с нажимом переспросила Лидия.

— Да, — твердо заверил афганец.

— А кого?

Сергей пожал плечами:

— Другую… Так он сказал.

— Уж не меня ли? — на лице отвергнутой жены появилось ядовитое, мстительное выражение. Собеседник промолчал, но вся его фигура: широкие сцепленные ладони, уверенная посадка, сурово сжатые губы — была красноречивей всяких слов.

— А что? Вполне возможно! — Лидия презрительно усмехнулась, — Ведь он же трус… Трус и негодяй!.. И всегда действует чужими руками…

Начальник охраны вздохнул.

— Разве не так? — она пытливо смотрела на него. — Почему он решил, что вы способны кого-то… — здесь женщина почему-то осеклась.

— Ну, раз я служил в горячей точке… — бывший афганец иронично сощурился. — Ведь только поэтому он и взял меня на службу…

— Значит, он готовил себе палача?

— Видимо…

Лидия возмущенно покачала головой. У нее не нашлось даже слов, чтобы выразить свое изумление и негодование.

— Он сказал, что готов простить мне долг, — чуть улыбнувшись, пояснил Сергей.

— Долг? Какой?

— Ну, те разбитые автоматы, — он улыбнулся еще шире, — самое интересное, что они давно списаны….

— Вот мерзавец!..

Афганец выдержал паузу и негромко прибавил:

— Но это не все. Он обещал еще заплатить…

— Заплатить?! Сколько? — Лидия с азартом спросила, — Интересно, сколько стоит моя жизнь… В баксах или в рублях?

— Этого он не сказал… — Сергей перевел дыхание. — Только намекнул, что в долгу не останется…

В маленькой кухоньке повисла тишина. Устрашающая. Непереносимая. Оба, не сговариваясь, подумали, как жалка, беззащитна, ничтожна сделалась любая жизнь. А стоимость ее определяется желанием и карманом того, кто хочет ее отнять. Только и всего…

— Может все-таки заявить в милицию? — прервал тягостное молчание Сергей. Хозяйка быстро взглянула на него, вздохнула и безотчетно повертела в руках пустую кофейную чашку.

— Но он ведь никого конкретно не назвал? — спросила она негромко.

— Нет. Намекнул и все…

Лидия поправила волосы.

— Значит, вам придется вступить с ним в какую-то игру… — она на минуту умолкла. — Это может растянуться надолго. Вы выдержите?

Сергей качнул головой:

— Постараюсь.

Хозяйка двинула стулом:

— И мне придется что-то делать, чтобы он ничего не заподозрил…

— Само собой…

Лидия окинула взглядом стол:

— Кофе еще хотите?

— Можно…

Пока хозяйка ставила на плиту чайник и ополаскивала чашки, Сергей обдумывал все сказанное. История, в которую он невольно влип, беспокоила и тяготила его. Можно было, конечно, послать все к черту — и назойливого шефа, и выгодную работу — только бывшего афганца зацепило за живое. Ему показалось нестерпимым и обидным, что кто-то посторонний опять распоряжается его судьбой. Поощряет и наказывает, посылает на «мокрое» дело и сулит награду… Не давая себе отчета, он уже ненавидел своего хозяина.

— Боюсь, что я долго не выдержу, — стоя спиной к гостю, тихо и сосредоточенно сказала Лидия, — возьму сама тресну его чем-нибудь…

Сергей окинул взглядом ее небольшую хрупкую фигуру.

— Вот только дети… — она сокрушенно вздохнула.

Чайник закипел. Насыпав в чашки пахучего, коричневого порошка и залив его кипятком, хозяйка вернулась на место, поставив перед гостем его порцию.

— Спасибо, — искренне поблагодарил тот. Она старательно размешала свой кофе.

— А покурить не хотите?

— Хочу, — он полез за сигаретами.

— Дайте и мне…

Оба дружно закурили. Даже сквозь завесу дыма Сергей заметил, что женщина выжидательно следит за ним. В ее больших серых глазах застыло нетерпение и порыв.

— Можно, конечно, никуда не заявлять… — чуть осипшим голосом предложил он. Лидия судорожно отхлебнула из чашки и быстро ответила:

— Он ведь ни перед чем не остановится. Я его знаю…

Гость хмуро покосился на нее:

— Остановить можно любого. Против лома приема нет…

— Какого лома? — у хозяйки округлились глаза.

Сергей усмехнулся:

— Это пословица такая… — он затянулся и выпустил облачко дыма.

Женщина отвела взгляд — оба без дальнейших объяснений, поняли, что договор между ними состоялся. Дальше должны следовать детали. А вот об этом ей не хотелось говорить, поэтому и слово «лом» она поняла чересчур буквально…

— А может он все-таки хочет убрать ее? Оксану? — поразмыслив минуту, предположила Лидия.

— Нет, — твердо ответил начальник охраны, — это ему не надо. Он сам так сказал…

— Значит, меня! — отвергнутая жена горько усмехнулась. — Решил отблагодарить за все… — она сдернула с крючка полотенце. Сергей испугался, что хозяйка вот-вот расплачется и громыхнул стулом.

— Подождите! Я сейчас… — Лидия промокнула уголки глаз, вытерла нос и придержала дыхание. Бывший афганец, чтобы унять дрожь в руках, быстро поднес ко рту чашку. Залпом допил кофе.

Каждый из них понимал, если кто-то посягает на твою жизнь, то самый верный и действенный способ сохранить ее — отнять жизнь у самого посягателя. Таковы нынче обычаи и нравы. Иного не дано.

— Вы можете мне помочь? — крайне осторожно и даже испуганно спросила невольная жертва.

Начальник охраны молчал. Конечно, он едва переносил своего шефа. Сейчас тот представлял для него не только источник зла и своеволия, но и своеобразный символ нынешнего бездушного, корыстного, беззастенчивого миропорядка, в котором все продается и покупается…

— Пожалуй, смогу… — ответил он глухо.

Лидия еще раз вытерла глаза, перевела дыхание и окинула взглядом кухню. В квартире покойного отца царило уныние и запустение. «Надо бы навести здесь порядок!» — безотчетно подумалось ей. Сергей потихоньку задвигался, мельком взглянул на часы. Хозяйка тоже проверила свои:

— Ого! Уже двенадцатый час!.. Мальчишки скоро придут из школы…

Она быстро поднялась со стула. Гость встал следом, и оба почувствовали некоторое неудобство и смущение: будто бы, договорившись обо всем, они не сказали друг другу ничего конкретного. Не было произнесено ни дат, ни обязательств, ни условий… Может, в этом не было нужды?

— Ну, это все между нами? — прозвучал тревожный вопрос хозяйки.

— А по-другому — никак! — твердо заверил афганец. И почему-то посмотрел на собеседницу, как на свободную и привлекательную женщину…

38

Сотрудники низшего звена, стоявшие в самом основании игровой пирамиды, неотвратимо почувствовали, что в их хозяйстве произошел явный сбой. Хотя двери заведения всегда были широко открыты, исправно крутились и звенели автоматы, посетители, одурманенные паленой водкой, дружно опоражнивали кошельки и карманы…

Но начальство уже не собиралось теплой компанией наверху, не распивало вина и коньяки, не развлекало себя душеспасительными историями. Шеф, его помощник, главбух, начальник охраны старались держаться особняком и поодиночке приезжали и уезжали с работы. При этом лица у всех выглядели пасмурными…

Операторы, буфетчицы и охранники знали, что причиной тому была недавняя шалость хозяина, к которой почти все относились извинительно. Мало ли чего не случается в теперешней суматошной, бездумной и очумелой жизни! Между прочим, дочка зама сама виновата — могла бы не уступать домогательствам шефа. Скорее всего — прельстилась деньгами и подарками. А возможно, решила и «охмурить» его!

Мужская половина сотрудников Оксану в глубине души осуждала, женская — относилась ко всему с пониманием и сочувствием. По их мнению, Бессонов был достаточно состоятелен и довольно молод. Оксане оставалось только позавидовать.

Но ее сердобольный родитель не завидовал никому, а меньше всего себе. Исполнив долг чести и рассказав все жене партнера, Ефим Борисович загнал себя в ловушку. Запретив дочери делать аборт и не желая иметь в качестве зятя ее гнусного соблазнителя, несчастный отец запутался окончательно. Обычно деятельный и суетливый, он пребывал в каком-то размягченном, заторможенном состоянии. А его нашкодивший шеф расценивал все это, как расчетливую, выжидательную тактику, за которой может последовать молниеносный, точный удар…

И дабы упредить его, Бессонов выждал удобный момент и, оставшись наедине с заместителем, сказал, глядя ему в глаза:

— Ефим! Я от своих обещаний не отказываюсь…

— Каких именно?

— Я готов жениться на твоей дочери…

— А Лидия? — тут они встретились взглядами. Бессонов не дрогнул, хотя это многого ему стоило:

— С ней все улажено…

Трунник верил и не верил. Верил потому, что Лидия, наверное, проявила слабость, рассказав все изменнику-мужу, вопреки их уговору. А не верил, зная лживую, изворотливую натуру своего напарника.

— Ладно. Посмотрим, — ответил он нейтрально.

Однако Бессонов пребывал в таком состоянии, когда нейтралитет кажется неприемлемым. Ему были необходимы конкретные шаги и поступки. И он ждал их от окружающих. А Ефим Борисович молча повернулся и ушел. Куда и зачем?

Шефа принялись одолевать тревоги и сомнения. Он вновь начал терзаться муками и отчаянием: дав обещание жениться на Оксане, ему вряд ли удастся уломать Лидию!.. В последнее время она круто изменилась, сделалась суровой, жесткой и неуступчивой. За две недели они не сказали друг другу ни единого слова, не говоря уже о том, что второй месяц спят порознь. Он даже стал опасаться, что обманутая женщина отомстит ему: потихоньку отравит или наймет киллера…

И тут он вспомнил о бывшем афганце. Кому, как ни ему, принимавшему участие в боевых действиях и стрелявшему в людей, не осуществить нечто подобное? Ведь дело-то привычное… Надо все побыстрее провернуть, пока не поздно…

Правда, их последний разговор закончился ничем, но начальник охраны не ответил категоричным отказом. Значит, все дело в деньгах. Вернее, в их количестве. Сколько же ему придется заплатить?..

Долго и мучительно размышляя, хозяин игротеки великодушно решил, что мелочиться в данном случае непростительно и глупо. Акция должна состояться наверняка. Выйдет или не выйдет Оксана после всего свершившегося за него замуж — это личное дело ее и заполошного отца, зато будет устранена весьма беспокойная и вредоносная причина, явно мешающая жить…

Одно плохо — останутся дети… Но ничего: он наймет няньку, и все будет в лучшем виде. И с этими благостными, заботливыми мыслями Бессонов отправился искать своего подчиненного.

Бывшего афганца он нашел на бульваре, в одном из павильончиков, где помещалась четверка автоматов. Судя по лицам и позам охранника, девицы-оператора и самого начальника охраны, разговор между ними происходил крупный, но шеф решил в него не вмешиваться. Не до того было. Он деликатно отошел в сторонку и подал знак Сергею. Тот сердито бросил подчиненным:

— Чтобы это было в последний раз!.. Поняли?!..

А выйдя с Бессоновым за порог, негромко выругался.

— Что случилось? — полюбопытствовал хозяин.

— Работать, суки, не хотят… — начальник охраны перевел дух. — Приезжаю: в павильоне одни пацаны торчат… Ни оператора, ни охраны!.. Полчаса жду, а они ушли за сигаретами, падлы!..

— Оба?

— Ну, да, — Сергей криво усмехнулся, — пиво пить ходили. По мордам вижу…

— Да, непорядок! — Бессонов нахмурился. — Придется из зарплаты вычесть. Скажем, за одни сутки…

— Круто!

— Ну, почему? — хозяин качнул головой. — А если автоматы кто-то разобьет? Или кассу вскроет?..

Сергей исподлобья глянул на него и направился к машине.

— Погоди, — Бессонов показал жестом на свою «японку». — Разговор есть…

На сей раз ему хотелось оказаться на собственной территории. Начальник охраны пожал плечами и свернул к автомобилю хозяина. По его тону он догадался, о чем предстоит разговор, однако делал вид, что крайне рассержен поведением сотрудников.

— А еще жалуются, что туалета поблизости нет. Бегать ссать приходится за три километра… — захлопывая дверцу, ворчал бывший афганец.

— Ну, что поделаешь? — философски заметил шеф. — Памперсы выдавать ведь не будешь каждому…

Начальник охраны нервно закурил. Бессонов покосился на него и тоже вытащил сигарету. Со стороны могло показаться, что двое мужчин, сидящих в машине, решили между делом перекурить.

— Ты с моим предложением как-то определился? — отводя в сторону струю дыма, осторожно спросил Бессонов.

— С каким? — как будто бы не понял сосед.

— Ты забыл наш тот разговор?

— Не забыл… — Сергей сделал паузу. — Про какую-то женщину был намек…

В кабине повисла тишина.

— Ну, да… — шеф стряхнул пепел с кончика сигареты. — Мою жену…

Бывший афганец безмолвствовал.

— Так сложились обстоятельства, что нам никак не разминуться… — Бессонов криво усмехнулся. — Либо она, либо я… — он показал взглядом себе под ноги. — Кто первый?..

39

Лучше и удобней было бы расположиться в спальне, но Лидию это почему-то отпугивало. Ей казалось, что просторная кровать, на которой когда-то спали оба родителя, а потом один отец, еще хранит его присутствие. И потому они с Сергеем примостились на тесном диванчике в гостиной.

Все произошло быстро, суматошно, в каком-то необъяснимом, горячечном порыве. Так случается с каким-нибудь бегуном на длинной дистанции или велосипедистом, когда они на ходу торопливо едят, пьют и несутся дальше…

Напряжение и тревога, скопившиеся за эти дни, требовали непременной разрядки — и стоило мужчине и женщине оказаться в пустой, нежилой квартире, как они молча набросились друг на друга, сопя и срывая одежды… Соитие было кратким, судорожным, нетерпеливым…

Потом Лидия выскользнула из объятий афганца и босиком прошмыгнула в ванную. Сделав там все, что положено, она почему-то прошла в кухню и села у окна. Сергей полежал в одиночестве и, не дождавшись хозяйки, на скорую руку оделся и отправился на поиски. Лидия в полосатом мужском халате сидела, положив локоть на подоконник, курила и смотрела во двор. Гость зачем-то поправил рубаху, бесшумно опустился на стул и тоже закурил.

— Кофе… — она на секунду запнулась, — будешь?

— Не откажусь…

Пока Лидия суетилась у плиты, старательно запахивая просторный халат, под которым угадывалось ее нагое, доступное тело, бывший афганец верил и не верил тому, что случилось недавно. Хотя отдельными частями он еще не отошел от того вихря желаний, внезапно нахлынувших на него…

Разлив кофе по чашкам, хозяйка вернулась к столу, неловко присела на стул и, не поднимая глаз, сделала крошечный глоток. К своему удивлению, Сергей не заметил в ее облике ничего такого, что могло бы судить о явном расположении к нему. Женщина не стала ласковей, нежней или мягче…

Как всякий самонадеянный и не слишком опытный мужчина, он считал, что, отдаваясь ему, партнерша должна если не любить, то проникаться к нему признательностью и благодарностью, однако…

— Он сказал что-то конкретное? — не поднимая глаз, спросила хозяйка.

— Еще бы! — Сергей негромко хмыкнул. — Столько наговорил, что мне придушить его захотелось!..

Она бросила на него короткий, взыскующий взгляд:

— Про меня? В чем же я провинилась?!

— Этого он не сказал… Разговор был про другое…

— Про что?

Гость собрался с мыслями:

— Ну, про то, как вас… — он поправился, — тебя убрать…

— И как же? Пристрелить? Зарезать?! — лицо у Лидии побледнело и осунулось.

Бывший афганец вздохнул, притушил сигарету, отхлебнул из чашки…

— Я видел смерть не один раз… И в бою, и в госпитале… — они встретились взглядами. — На моих глазах человеку уши резали, а потом его в пропасть спихнули… С гранатой за пазухой…

Женщина вздрогнула и опустила голову.

— Но я никогда не видел, чтобы так подробно и мелочно все расписывали… И торговались притом…

— Сколько же стоит моя жизнь?

— Пять тысяч…

— Рублей?

— Нет. Баксов…

Оба помолчали.

— Я не понимаю, — голос у женщины потускнел и сник, — в конце концов все можно было утрясти… — она попыталась улыбнуться. — Правда, со скандалом… Но без уголовщины…

— А зачем? — Сергей в упор взглянул на нее. — Зачем им скандалы, разборки, нервотрепки…

— Кому?

— Ну, этим… Новым русским, — он пожал плечами, — ведь так проще и легче… Нанял киллера и спи спокойно!..

Лидия вспомнила рекламный ролик: «Заплати налоги и спи спокойно!»

— Он спокойно не спит, — она едва заметно усмехнулась, — а кричит во сне. Или повизгивает и стонет. Тоненько так, как щенок…

Гость недоуменно качнул головой:

— Совесть, что ли, нечиста? Или расплаты боится…

— Он трус. Но упорный и настойчивый. Если что-то задумал— своего добьется. Обязательно… — и чтобы скрыть волнение, женщина поднесла к губам чашку.

Сергей задумался. Завязнув в этой истории, он уже не мог из нее выбраться. Слова Лидии о том, что ее муж привык добиваться задуманного наверняка имели под собой почву. Если он — Абоимов — откажется выполнить его просьбу — хозяин найдет другого. Охотников сейчас хоть отбавляй! Но тогда придется убирать свидетелей, а главный свидетель…

— Срок он назначил? — задала хозяйка неожиданный вопрос.

— Срок? — Сергей вздохнул. — О сроке речи не было. Он говорил про другое…

— Про контрольный выстрел?

Афганцу не очень хотелось рассказывать в подробностях то, что так долго и занудливо внушал ему ее супруг, но настойчивое желание женщины поколебало его.

— Выстрела быть не должно.

— А тогда что?

— Наезд, — бросил он коротко.

— Наезд? Какой?!..

— Автомобильный. Будто бы случайно…

В кухне воцарилась тишина. Сергей мельком глянул в лицо хозяйке и оторопел: целая гамма переживаний сменилась на нем в одно мгновение— от безмерного удивления до гадливой ненависти… И тут ему стало страшно — чувства такой силы и размера невозможно скрыть.

— Только это… — он облизал пересохшие губы, — пусть останется между нами!..

Она молча кивнула, будучи не в силах говорить. Гость торопливо закурил. Помня, что обещал ей помочь, бывший афганец, к своему стыду, не торопился это делать. И, говоря по правде, даже всерьез не задумывался, как он будет дальше действовать. Только последний разговор с Бессоновым и нынешняя встреча с его женой подтолкнули его к решительному шагу. Если хозяйка не выдержит и «расколется», тогда ее изворотливый муж ускорит операцию. А при его деньгах…

— Ладно, — он опустил на стол сжатые кулаки, — будем действовать на опережение…

— Это как? — в голосе женщины странным образом смешались испуг и надежда, а глаза ее остановились на внушительных дланях гостя. Она поняла этот жест буквально. Афганец усмехнулся:

— Найдем как…

Лидия заколебалась — ее жалостливое женское сердце из последних сил сопротивлялось неизбежному ходу событий, хотя ум без колебаний подсказывал: иному случиться не дано. Она с трудом удерживала слезы...

40

А несколько дней спустя в одной из местных газет, числящихся в разряде «желтой прессы», появилась короткая заметка под броским, издевательским заголовком: «Хозяин игротеки сыграл в… ящик».

Там бойкий журналист сообщал: «Не прекращаются разборки между владельцами увеселительных заведений. Вчера, в полдень, в собственном автомобиле, был взорван хозяин нескольких игровых павильонов с характерным названием «Фортуна». По свидетельству правоохранительных органов, подрыв осуществлен с помощью гранаты типа РГД. К сожалению, пострадали двое детей, которых беспечный отец взял с собой прокатиться. Основная версия происшествия — профессиональная деятельность покойного».

Павел ПАНОВ

ДВА РАССКАЗА

И воспарим!

Вертолета на буровой не было почти месяц. Нет, не то чтобы перевал был закрыт намертво, как это бывает здесь, на плато у подножья Мутновского вулкана, когда небо опускается все ниже и ниже и облака вдруг ложатся на землю сырой рыхлой массой… Так нет же! «Вертушки» молотили над головой: туда-сюда, туда-сюда, но рядом с буровой не садились. И это злило.

Все знали, что вертолеты работают на туристов — катают их над вулканами, на буржуев-охотников — везут их отстреливать трехметровых камчатских медведей, последних приличных зверей этой породы на нашем шарике. Да еще начальство вертолеты эти ангажирует, и краевое, и федеральное — летают на рекогносцировки, проще говоря, прокатиться.

В бригаде не было больных, тушенки и макарон на камбузе было навалом, работа шла, буровая вгрызалась в базальты на глубине уже полутора тысяч метров, тряслась от напряжения, отдувалась струями пара и выхлопных газов из дизельной, но продолжала дырявить земное нутро. И каждый метр, пройденный на этой глубине, приносил парням новые тысячи рублей. Казалось бы, все нормалек, а народ закипал — вахта закончилась уж как две недели, а там, внизу, девки киснут, жены матерятся, водка выдыхается.

Больше всех изнывал газокаротажник Матвей, молодой техник-геофизик, сосланный на эту должность ввиду полного отсутствия производственного опыта и неприличной прически с африканскими дредами. А тут работенка была для тех, кто любит спать сутками или читать запоем — вся аппаратура газокаротажной станции подключена к датчикам буровой, самописцы сами рисуют свои кривульки — температуру, глубину, содержание газов. Следи только, чтобы все работало, да бумага в осциллографе не заканчивалась.

У Матвея был свой балок — вагончик на санях, сваренных из обсадных буровых труб. Он так и путешествовал в нем, когда бригада, отбурившись, переезжала на новую скважину, ехал, как в карете, за трактором вместе со своей аппаратурой, койкой, кухней и книжками.

Балок стоял метрах в двухстах от скважины, дальше нельзя по техническим причинам, а ближе — с ума сойдешь от рычания и лязга буровой установки. Буровики частенько приходили к нему — потрепаться, чайку попить, детективчик поменять, а то и серьезную книжку попросить, лоб поморщить. Казалось бы, двести метров, а вроде как в гости сходил — умытый, причесанный, в чистеньком.

Конечно, ходил и Матвей на буровую — то датчики поправить, что отошли от вибрации, то оборванные провода срастить, то просто инструмент какой-нибудь для жизни взять. А уж в поселок из десяти балков, где бурилы жили и ели, он наведывался два раза в день — на обед и ужин, а завтрак, просидев за книгами за полночь, он всегда просыпал.

В воскресенье, когда толстая повариха Матильда по бригадным законам пекла пирожки и варила какао, Матвей вдруг не пришел на праздничный обед. Народ заволновался. Семен, буровой мастер, как лицо главное на этом отдельно взятом клочке территории нашей Родины, пошел разбираться.

В балке у Матвея, как у творческого человека, было накурено так, что даже комары не залетали. По полу были разбросаны бумаги, какие-то схемы и чертежи пришпилены к стенам.

— Не закрывай двери, пусть проветрится, — попросил этот пацан, даже не поздоровавшись с начальством, так и продолжил стучать по клавишам калькулятора.

— А экология? — спросил насмешливо Семен. — Такой выброс вредных веществ в атмосферу!

— Кто бы говорил… Да вас, буровиков, земля не примет после всего того, что вы с ней сделали! Выкинет на поверхность, и птицы вас склюют. Как огнепоклонников в Индии… Вертолет был?

— Не был.

— И не будет. Пока мы летаем на этих… винтокрылых.

— А на чем летать? На помеле? Самолет-то здесь у нас в горах не сядет.

— Вот! — сказал Матвей со скромностью простого гения. — Вот на нем! Смотри…

— Это что, снаряд что ли? От гаубицы? — вежливо спросил буровой мастер.

— Сам ты снаряд! — без всякой субординации хмыкнуло это чучело с дредами. — Это ди-ри-жабль!

— Ну, ты загнул… От этой идеи отказались еще в начале прошлого века! Тебя и, правда, пора в город вывозить, а то заговариваться начал. Слушай, студент, может, мы санрейс для тебя вызовем, и под эту тему я вахту поменяю? А? Только тебе, Матюха, придется немножко в дурашке посидеть.

Матвей посмотрел на злое лицо бурового мастера — скулы торчат, сухая, сгоревшая на горном солнце кожа натянулась, как на корякском бубне.

— Ладно! Я докажу еще… Слушай, командир, давай пари! Я свой проект буду защищать при всех, ты — мой оппонент, вся твоя бригада — жюри. Ты выиграешь, значит, я всех наших парней веду в кабак. За меня бригада проголосует — придется тебе за всех платить.

— Конечно, они рады будут начальнику приятное сделать — все как один проголосуют за тебя. Они и за вечный двигатель проголосуют, лишь бы мне нагадить, — усмехнулся Семен.

— Нет, я думаю, шансы равны. И меня не все любят… за мой причесон. А насчет объективности — это же мужики, технари. Попробуй заставить его признать, что «Жигули» лучше «Тойоты», он на костер пойдет, а не признает.

— Ладно, порезвимся! — согласился Семен. — Один черт, вертолета нет, и не скоро будет, можно и про дирижабли поговорить.

В столовой у буровиков было тепло и чистенько, Матильда хоть и была толстой, но опрятной бабой. Что-то бубнил приемник, пахло пирожками (кажется, с картошкой и луком), смена, отпахавшая ночь на буровой, сидела, сомлевши. Как говорил Семен, сил нет, чтобы упасть, поэтому и сидят.

— А, студент! — оживились бурилы. — Куда пропал? К девкам бегал?

— Во-первых, не студент, а техник-геофизик. Во-вторых, шутка про девок бывает смешной только первые пятьсот раз, потом приедается. А не появился я на нашем традиционном праздничном обеде по простой причине — проект писал.

— А мы думали — оперу. Опер сказал про всех писать. Гы-гы…

— А он у нас дирижабль изобрел! — объявил ехидно Семен.

— Да? Круто. На пузырях летать будем.

— Я предлагаю пари! — тряхнул своими негритянскими буклями Матвей. — Сейчас я прочитаю короткий доклад, отвечу на все ваши вопросы и возражения. Потом все голосуют. Голосование тайное. Если выигрываю я — Семен ведет всю бригаду в ресторан. Если проигрываю… соответственно, по общему счету плачу я.

— Ну-ну! Вот это дело! — окончательно проснулись бурилы. — То есть, в кабак мы по-любому идем, причем, на халяву. Так?

— Так.

— Уже хорошо. А с бабами можно?

— Семен? — вопросительно тряхнул дредами Матвей.

— Ты меня-то чего спрашиваешь? Если ты, студент, готов оплатить еще и счета… жен и подруг, то я не возражаю.

— Ну что, начали? — спросил Матвей, раскладывая чертежи.

— Погоди, я за Витькой сбегаю, он головастый, с третьего курса семинарии за пьянку поперли. Вот, зараза, не вовремя спать завалился! — сказал дизелист дядя Костя.

Привели заспанного отца Виктора. Он сел за стол, почесал жидкую бороденку и машинально стал жевать очередной пирожок.

— Итак, что мы имеем? Господа, мы имеем страну по площади — одна четвертая всей земной суши, — начал Матвей.

— А то! — согласились бурилы. — Даже поговорка была: большой, как Советский Союз. Сейчас уже поменьше. В ширину — поуже, а в длину — почти то же самое.

— Что мы не имеем? — поднял палец, испачканный шариковой ручкой, Матвей. — Мы не имеем дорог, малой авиации, и в силу этого — неосвоенные территории, на которые, кстати, облизываются наши заклятые друзья.

— Ну, авиация-то, допустим, есть. Причем лучшая в мире! — тут же возразил Семен.

— Где? — сделал вид, что выглядывает в окошко, Матвей. — Стране нужен воздушный транспорт, простой и надежный, как телега крестьянина, только он спасет ее от самоуничтожения.

— Ух ты! И это будут дирижабли? — сказал буровой мастер Семен саркастически.

— Именно. Новое — это хорошо забытое старое. Да, это будут АЛА, изготовленные по новым нанотехнологиям, с новыми двигателями, современными системами связи, — легко отбился от сарказма Матвей.

— Почему алый? Ты все их в красный цвет покрасить хочешь, как детские шарики?

— Вот темнота глиноземная! АЛА — это общепринятое выражение в дирижаблестроении. Да-да, раньше даже был такой мощный трест — Дирижабльстрой. АЛА — это аппарат легче атмосферы.

— Дирижабли — это не забытое дело, а отвергнутое всем миром, как несовершенное! — сказал хриплым спросонья голосом отец Виктор.

— В чем несовершенное? В том, что он тратит на километр расстояния, перенося тот же груз, что и вертолет, в семнадцать раз меньше топлива? Что он зависает в воздухе и дрейфует, когда происходит отказ двигателей, а не падает камнем вниз, как наши самолеты и вертолеты? Вахтанг, ты в прошлом году на МИ-восьмом гробанулся, не подумал в тот момент о том, что дирижабль не упал бы, а плавно поплыл.

— Я про Бога подумал, кацо! Какой дирижабль, слушай!

— Да его сдует к чертовой матери в океан при наших-то ветрах! — всерьез завелся Семен.

— Ну, во-первых, древние дирижабли, те, что еще с паровым двигателем были, могли спокойно управляться и маневрировать против ветра в двадцать метров в секунду. А во-вторых, прогноз погоды для авиации никто не отменял, есть сильный ветер — стой в ангаре или у причальной мачты. Вот, кстати, здесь на картинке французский дирижабль «Лебоди», он уже ходил в штормовой ветер. Позапрошлый век, семнадцать лошадиных сил был движок.

— А туман? Думай сперва, а потом говори!

— Вот в тумане-то вертолет точно не полетит! А дирижабль на малых оборотах — чих-пых, чих-пых! — ему и ста метров видимости хватит.

— Короче, студент! — взорвался Семен. — Ты у нас самый умный, да? А товарищ Сталин был дурак, когда закрыл эту тему с дирижаблями?

— А Циолковский был дурак, когда говорил, что дирижабли будут выгодны, даже если их будут строить из червонного золота? И еще говорил, что именно в России необходимо строить дирижабли с ее пространствами и отсутствием дорог.

— Нет, ты мне про Сталина скажи! Почему он отказался от дирижаблей?

— Объясняю без политики! — встал по стойке «смирно» Матвей. — Хотя у нас без политики даже прогноза погоды не бывает. «Тараканище» — антисоветская поэма! Ладно, отвлекся… Итак, тридцать седьмой год. В целом ситуация в мире такова: дирижабли и цеппелины бороздят просторы пятого океана, летают через Атлантику, в Советском Союзе десятки пассажирских маршрутов, самый продолжительный от Москвы до Хабаровска. В салонах цеппелинов до ста двадцати пассажиров, есть рестораны, библиотеки, каюты со спальными местами. Скорость до ста двадцати километров в час, это в два раза быстрее поезда, чуть медленнее самолета того времени. Что еще у нас? Храбрые папанинцы плывут на льдине. Их спасает вся страна. В том числе дирижабль «Комсомольская правда-3». Экипаж — семнадцать человек, грузоподъемность — семь тонн. Ветер — сорок метров в секунду, порывы — до шестидесяти. Идут! Это приказ товарища Сталина.

— Да-а… При таком ветре у вертолета бы лопасти вывернуло. Это точно. Но что-то я не припомню, чтобы дирижабль участвовал в спасении папанинцев! — вмешался отец Виктор.

— Они почти все погибли, историю эту замяли, — пояснил Матвей.

— Вот видишь! — ухватился за мысль Семен. — Погибли!

— А почему погибли? Тогда определялись по местности как в море — секстант, компас да еще привязка к объектам по карте. Штурман увидел внизу огни, решил — поселок, не помню уже какой, но определился по этим огням, взял поправку к курсу. Пурга, ночь… Ошибся. Это был не поселок. Это этапом гнали политических, несколько тысяч зэков. Ночью конвой разрешил им жечь костры, греться. А дирижабль, сбившись из-за них с курса, врезался под утро в сопку, водород загорелся, почти никто не выжил.

— Вот видишь! Все, ты сам этой историей на своем проекте крест поставил! И прав был товарищ Сталин! — хлопнул ладонью по столу Семен. — Прения заканчиваем, голосуем.

— Погоди, начальник! — поднял палец Вахтанг. — Он же не зря рассказал, парень имеет что-то сказать, надо выслушать.

— Конечно! — кивнул Матвей. — Сейчас дирижабль бы не сбился с курса, есть спутниковая навигация, не врезался бы в сопку — есть локаторы, не загорелся — вместо водорода используют гелий, а он не горит. А главное — нет товарища Сталина.

— Ладно, студент! Закрыли дебаты на сегодня. Вахте спать пора, а то они мне ночью набурят! Пока все это — бумажки и картинки. Историю можно придумать, заново переписать. Ты мне покажи хоть один дирижабль, который идет против ветра, тогда я поверю! — сказал Семен и вышел из столовой.

— Ты, Матвеюшка, не техническую ошибку совершил, а духовную! — сказал бывший семинарист Витя. — Воспарить захотел, аки ангел. Других дураками считаешь, а сам, дескать, умный. Хоть и с дредами… Знаешь, как Россию спасти! Ай, да студент! А ее только Бог спасет, люди не смогут.

— Аминь! — сказал Матвей и пошел к себе, в творческую лабораторию.

Ночью, должно быть на полнолуние, Матвею не спалось. Ему, как наяву, виделись дирижабли. Они таскали грузы, висели над тайгой и следили — нет ли где дымка, не горит ли держава Российская. Серебристые цеппелины шли над облаками, и кто-то спал в каютах, кто-то сидел в ресторане, любуясь на закат, а были и те, кто играл на бильярде в просторном баре. Некоторые дирижабли садились на воду, спасая терпящих бедствие рыбаков, другие, похожие на катамараны, низко парили над Курильским озером, люди щелкали фотоаппаратами, а там шла на нерест нерка — самая дорогая рыба из лососевых. И сотни огромных медведей жировали по берегам, наедали пузо на зиму, их было хорошо видно со стометровой высоты.

Он очнулся от стука в дверь. Балок, конечно же, не закрывался, но бурилы — дядя Костя дизелист и Юрок-помбура были людьми вежливыми.

— Не спишь, Матвей? — спросил дядя Костя. — Да мы так, потрындеть. А то, ишь, зараза, не дает России развиваться! И кабак зажилил, он же проиграл бы при голосовании! Ты это… покажи бумажки.

Матвей расстелил на койке схемы, открыл журналы с закладками. Дядя Костя задумался, собрав в кулак свою шкиперскую бородку.

— Вот… Они могут быть сигарообразными, могут, как НЛО — в виде диска. А я вот придумал такой, чтобы на воду садился, — показал свои чертежи Матвей.

— Толково! — сказал дизелист дядя Костя и почесал грудь под тельняшкой, которую в память о своей моряцкой молодости не снимал никогда. — Это ему аэродромов не надо, ангаров гигантских — пришвартовался, вот и все дела. Любое озеро — посадочная площадка — сел, якорь бросил…

— Точно! — сглотнул слюну Матвей. — Они там и балласт смогут брать — просто воду закачивать, а потом, если надо, взял и слил: пожар потушил или просто поле полил.

— Ладно, какой из этих типов будем строить, товарищ главный конструктор? — спросил деловито дядя Костя.

— Как это… строить? — обалдел Матвей.

— Надо же доказать ему! Пока это будет модель, я думаю, в масштабе сто к одному, но она должна летать, управляться! Понимаешь? А так спорить с бумажками — это по-русски: кто кого переорет.

— А из чего? Тот же надувной корпус… Из пустых мешков из-под буровой глины? А гелий где возьмем? А двигатели? — разволновался Матвей.

— Ну, насчет мешков зря смеешься. Там вкладыш из тонкого, но прочного полиэтилена, раскроим, утюгом запаяем. Несущий газ пока будет водород, не до жиру… Сработаем, как прадеды. По нам же никто не собирается стрелять зажигательными! На движки кое-что есть, я когда-то давно два моторчика на шесть вольт заныкал — сам не знал зачем, а вот пригодились. Батарейки есть, что еще? Лишь бы он против ветра пошел!

— Пойдет! Там, понимаете, возникает нулевая плавучесть, он же, получается, ничего не весит, поэтому не надо бояться ветра! Насчет водорода я понял: нужно собрать выпрямитель, два электрода, вода, на плюсе — выделяется водород, на минусе — кислород!

— А чего его собирать, выпрямитель-то… есть сварочный аппарат, он мощный, на постоянном токе, его и приспособим. Дай-ка нарисую… — засмеялся дядя Костя.

— Ага! Отсюда газ забираем, сюда качаем, только вот фильтр нужен, боюсь, пузыриться будет. Да что мы, на целой буровой какой-то там дирижабль не построим! — поддакнул помбура Юрок.

— Конечно! — подхватил возбужденно Матвей. — Вот тот дирижабль, что погиб, ну про который я рассказывал, так его баллонет московские комсомолки на руках в кунцевском овраге сшили! А мы что! В двадцать первом веке живем!

Следующие три дня каждый был занят своим делом: дядя Костя, старый самогонщик, гнал у себя в дизельной водород и закачивал его компрессором в пустой баллон из-под кислорода. Юрок, ребенок из приличной семьи, ходивший в детстве в авиамодельный кружок, клеил гондолу и строгал из старой и сухой разделочной доски, которую спер у поварихи Матильды, винт — тянущий, как на самолете (других делать не умел). Матвей, взвесив на самодельных весах из спичечных коробков все, что должен был поднять их аппарат, теперь считал по формуле необходимые размеры баллонета.

А буровая тем временем грохотала, вгрызаясь уже в гранит палеозоя. А вертолета все не было.

На четвертый день заговорщики снова собрались в балке у Матвея. Дядя Костя притащил на плече, отдуваясь, баллон со свежим водородом, вежливо поставил у порога.

— Склеил… пузырь-то? — спросил он, отдышавшись.

— Баллонет! — поправил Матвей. — Смотри, какой красавец! Стабилизаторы… обтекатель… вот, в виде звезды сделал! Вот здесь — центр тяжести, тут крепить гондолу будем. Все пальцы пожег, пока его утюгом паял.

Баллонет лежал, свесившись, на койке хозяина как сухая, сброшенная питоном шкура.

— Ну, не «Шатл», конечно… Лишь бы прочным был! — проворчал дядя Костя. — Ну, что, аэронавты? Ключ на старт? Давай свой пузырь, надувать будем. И не курите здесь, пацаны, рванет!

Подцепили трубочку, дали газ… Зашипело, шкура питона зашуршала, развернулась, стала подниматься с кровати…

— Сколько даем? — крикнул дядя Костя. — Атмосферы полторы?

— Да, пока этого хватит! — отозвался Матвей и кинулся удерживать почти настоящий дирижабль — с расправившимися стабилизаторами, тугой и уже рвущийся в небо.

И в этот момент рвануло, по балку полетели полупрозрачные хлопья.

Минуту они трясли головами.

— Гондоны! — вдруг звонко сказал дядя Костя.

— Не ругайся, дядя Костя! Даже у Королева взрывались ракеты на старте! — сказал, пытаясь проморгаться, Матвей.

— Да я не ругаюсь! Я просто говорю, что гондоны нужны. Они давление хорошо держат. Нужно сшить оболочку из легкой материи и набить надутыми гондонами. Он у нас тогда быка поднимет! — поднял палец вверх дядя Костя.

— Точно! — согласился помбура Юрок. — Мы пацанами в школе, бывало, почти ведро воды в него заливали — держал.

— Зачем? — искренне поинтересовался Матвей.

— Ну, как зачем? Бросишь училке под ноги с четвертого этажа, знаешь, какой взрыв получается!

— Ладно, конструкторы… До следующей вахты? Водород есть, гондола, движки сделаны… Кстати, почему у тебя, Юрок, пропеллер луком пахнет? А, понял. Я не скажу Матильде! — засмеялся дядя Костя.

— Да зачем до следующей вахты ждать? — удивился Юрок. — Сейчас схожу, попрошу пачек десять у Вахтанга.

— А у него есть? Зачем человеку на буровой презервативы? — удивился Матвей.

— Человеку на буровой все может пригодиться. Эти штучки годятся для изолирования контактов — на буровой сырость, раствор, слякоть. Взрывники в них в сырых штольнях запалы закладывают, а Вахтангу они нужны… Что ты! Ну, для мужской уверенности. На всякий случай. Вдруг женщины прилетят! — пояснил дядя Костя.

Помбура Юрок вернулся через полчаса, но не один, а с Вахтангом.

— Вот, не верил, что нам для технического дела нужны резинки! — сказал, посмеиваясь, Юрок. — Думал, женщин здесь прячем.

— Будь готов, да? Как пионэр! — засмеялся Вахтанг. — Сколько надо? Дэсять пачек? Двадцать? Для дэла нэ жалко.

— Ну, дай пачек двадцать! Ага! Счас накачаем! Просто скотчем свяжем пока, гондолу с моторчиком подвесим, а уж потом — красивую оболочку, рекламу спонсора… «Вахтанг — мужская сила!» Годится? Ни хрена, воспарим!

Они провозились всю ночь — надували, связывали, подгоняли под параметры. К завтраку закончили, времени оставалось — пожрать и заступить на вахту, а это — до ночи пахать, все двенадцать часов.

Зная, что сейчас весь народ толкается рядом со столовой, появиться решили с помпой, как говорится, с выходом из-за печки.

Так и получилось. Эффект был произведен.

— Что за… хрень? — спросил несколько ошарашенно буровой мастер Семен, и все посмотрели в ту же сторону.

От балка газокаротажника шли трое и вели за собой на веревочке что-то, напоминающее зависшего в воздухе кита.

— Дири… мать его! Дирижабленок!

— А ведь летит!

— Ты смотри, а веревочку натянул — он еще грамм пятьсот поднимет!

Подошли поближе. Народ рассмотрел особенности конструкции — дирижабленок, ощетинившийся фривольными усиками презервативов, вызвал здоровую реакцию — гогот.

— Это он за счет вахтанговской дури в небе держится, а вы на ветер его пустите! Пусть против ветра сам пойдет! — крикнул кто-то.

Дядя Костя подтянул к себе дирижабленка, поковырялся в недрах конструкции: добавил в гондолу пару камешков балласта, замкнул контакты — и зажужжал моторчик, закрутил винт, и это нечто ожило, поползло по воздуху на высоте четырех метров, поплыло, черт его дери, в воздусях навстречу несильному, но ровному ветру.

— Начальник! Ты глянь, летит! Летит, гад!

— Семен, а как сейчас в кабак одеваются? Сто лет не был! Галстук обязательно?

— Да, Семен! С тебя кабак! Ты обещал — с бабами!

— Счас… Счас! — сказал торопливо Семен и побежал к себе в балок.

Он вынырнул оттуда с «мелкашкой» в руках, приложился… Щелкнул выстрел, дирижабленок дернулся, просел чуть ниже, но остался в воздухе и продолжил свой полет.

— Ложись! — заорал дядя Костя. — Матюха, Юрок! Вон, за трубы… Ложись, убьет, у него глаза белые!

Они попадали за штабель труб.

— Вы видели? — закричал из засады возбужденно Матвей. — Вот что значит секционная закачка газа, он даже не упал! Самолет или вертолет после такого попадания — камнем бы… камнем! А этот летит! Он еще пять пуль выдержит, и только потом плавно сядет на землю.

— Лежать, стреляю! — заорал Семен и снова приложился.

Но тут ветерок дунул чуть резче, дирижабленок качнулся, камешки балласта посыпались вниз, а он взмыл метров на сто и, уже почти неслышно стрекоча моторчиком, поплыл в сторону вулкана.

— Ты что творишь? — встал во весь рост из-за штабеля труб дядя Костя и рванул тельняшку на груди.

— А вы что творите? Вам… вам государство технику доверило, а вы ее… на игрушки променяли! — сорвался на визг буровой мастер.

— Не дури, Семен! — сказал примирительно дядя Костя. — Парень хочет как лучше, для людей извилинами шевелит.

— А русский мужик всегда с придурью был! — заявил из-за спины начальства бывший семинарист Витек. — Крылья на рыбном клее слепит и с колокольни — вы подумайте! — с колокольни, чтобы Бога опорочить, тоже, аки ангел, взлететь хочет.

— Да никого он не хотел порочить! — обиделся за коллегу дядя Костя. — Может, там выше колокольни ничего и не было. Ни горы, ни скалы, ни обрыва речного…. А лететь-то надо! Вот он и сиганул. Скорее всего, он сам эту колокольню и строил, у нас всегда так — одни руками что-то делают, а другие их учат жить.

— Не выдумывать, а работать надо! — вмешался Семен. — Вам летать хочется? Вертолетов не хватает? Да, пока не хватает. Так работайте лучше! Добуритесь до месторождения, государство нефть или газ продаст, новые вертолеты купит! Трепачи! Я на вас рапорт напишу!

— Ага. Себе оно все купит. Пять вертолетов. И еще десять яхт по сто миллионов каждая, и остров в Средиземном море с рыцарским замком, — крикнул в ответ дядя Костя. — Кончай, начальник, пургу гнать, здесь не партсобрание. И положи ствол, пока я на тебя сам рапорт не написал. Стрельба по людям! Сядешь ведь, передовик. Если я тебе раньше сам башку не оторву!

И в этот момент со стороны перевала послышался рокот вертолета. Вертолеты все летели оттуда, но этот звучал как-то по-особенному, так, что люди поняли — наш! Вот он появился на горизонте, приблизился, завис, сотрясая землю ревом, сметая все вихрем из-под лопастей.

Это был МИ-шестой, огромный, зеленый, с красными звездами на фюзеляже. Пока он заходил на посадку — величественно и неторопливо, как линкор заходит в бухту, народ успел смотаться в балки за шмутками, благо, что рюкзачки стояли собранные еще две недели назад.

Смена чистеньких бурил, согнувшись, сбежала по дюралевому трапу, навстречу им потянулись усталые и небритые — хоть бы предупредили! — семеновские кадры. Вертолет ревел, не выключая двигателя, клочья мусора летели на сотни метров.

— Вот она, силища! — прокричал Семен на ухо Матвею. — Лети, студент, пользуйся авиацией! И чтобы я тебя на своей буровой больше не видел! Скажи своему геофизическому начальству — пусть лучше оператором на газокаротажную станцию девку пришлют! Студентку!

В огромном чреве самого большого вертолета в мире люди потерялись, они сидели, прижавшись друг к другу на узких дюралевых сидушках, и только Семен был счастлив, он разгуливал по просторному, как концертный зал, салону, где гремел басами сошедший разом с ума оркестр, и кричал:

— Вот она, силища! Наша техника! Смотри, какой салон — в футбол можно играть!

— На цеппелинах салоны больше были! И тихо, спать можно было! Твой-то вертолет за час полета керосина сожрал столько, что большому дирижаблю с такой же грузоподъемностью на месяц работы хватило бы!

— А! — отмахнулся Семен. — Это все разговоры. А вот это — дело! Широка страна моя родная!

К ним подбежал и наклонился бортмеханик.

— Ты за старшего будешь? Кончай концерт! По маршруту сядем на Перевальной, организованно выведешь людей, нам надо будет буровую вышку поставить. Сделаем, по моей команде — так же организованно пойдете на посадку! Мы двигатель никогда не глушим, потом не завестись, ты знаешь, да?

— Все сделаем, командир! — отрапортовал Семен.

И уже через пару минут вертолет пошел на посадку, коснулся земли, бортач махнул рукой, и семеновские работяги, задыхаясь от шквального ветра из-под лопастей и керосиновой гари, побежали на выход, к балкам чужой буровой.

Вертолет поднялся с ревом, сделал круг и завис над лежащей на боку буровой вышкой. Такелажники, ловко лазая, как чумазые обезьяны, по стальным перекладинам буровой, зацепили тросы подвески, махнули экипажу «вира помалу», и вертолет, играючи, поднял над землей эту многотонную махину.

— Вот она, сила! — снова крикнул Семен. — А твои пузыри смогут так? Все выше, и выше, и выше! Стремим мы полет наших птиц! И в каждом пропеллере дышит…

— Сколько угодно! Даже в десять раз тяжелее поднимут, в том-то и дело, что для дирижаблей нет предела — подцепил дополнительные баллонеты и хоть пять буровых поднимай! А у вертолетов, даже для этого… он есть, предел этот!

— А-а! — опять махнул рукой Семен. — Болтовня!

И тут блеснул в низких облаках солнечный зайчик, и все как-то разом увидели, что со стороны вулкана, прямо под лопасти гиганта-вертолета плывет маленькое серебристое облачко.

— Дирижабленок! — первым заорал дядя Костя. — Смотри, летит! Ветром его гонит!

— Сдует!

— Отбросит!

— Пережует и не заметит!

Вихрем из-под лопастей его, и в самом деле, откинуло назад, дирижабленок ударился о землю, отскочил, как мячик, в мертвую зону, и буровики увидели, как его медленно и беспощадно стало затягивать в турбину.

— Уходите! — срывая глотку, заорал дядя Костя. — Назад! Все назад! Водород!

Как любопытный кашалот втягивает в себя маленькую рыбешку, так и турбина всосала дирижабленка, и тут же внутри ее что-то сверкнуло, захрипело, и повалил черный дым. И огромная, грохочущая в воздухе машина покачнулась, завалилась набок, уронила на скалы двадцатиметровую буровую вышку, рубанула лопастями землю — и фонтан камней, осколков, дыма накрыл кучку людей.

Потом Матвея нашли, перевернули на спину, стерли кровь с лица и поняли, что он жив. Его подняли и понесли мимо неподвижных тел — дяди Кости с пробитой грудью, бурового мастера Семена с размозженной головой, к тем, кто еще стонал, шевелился и даже мог материться.

— Надо… — сказал Матвей, закашлялся и вытер своими длинными дредами кровь с разбитых губ.

— Что надо, студент? Пить? Что?

— Надо, мужики, строить дирижабли! — сказал он, собрав воедино нужные слова, и потерял сознание.

Кенгура

В январе темнеет рано, особенно здесь, в верхних высоких широтах. Казалось бы, загрузили вертолет еще до обеда, летели до точки всего часа два, а когда зависли, взметая снежные смерчи над опушкой, то солнце уже зацепилось за горизонт и потонуло в расплавленном золоте. Лешка еще раз выглянул в блистер — нормальное место, только поздновато лагерь ставить.

— Садиться не будем! Опасно! Зависнем над землей, прыгай, осматривайся и принимай своих бичей! — прокричал ему на ухо бортмеханик.

— Ладно! А если задницей на кол сяду — сфотографируешь?

— Ага! И Любке твоей на память пошлю. Давай, Леха, не тяни, нам и так по темноте домой пилить придется.

— Ну, я пошел… — И Лешка шагнул в свистящую снежную кашу.

Или у летунов высотомер врал, или они просто перестраховались, но падать пришлось не полметра, а все пять. Он врезался в снег по самую грудь, да еще мордой приложился к жесткому насту, но сучков, пеньков и прочих торчащих предметов не было, все нормально, если не считать набившегося снега в штаны и за шиворот.

— Давайте, работайте! — махнул он пилотам, и работа пошла.

Вертолет начал медленно сдавать вдоль опушки, и уже было хорошо видно, как в снег летит отрядное барахло: спальники, палатки, рюкзаки, ящики и коробки со жратвой и прочим экспедиционным запасом, и уж потом, когда весь груз был выброшен, в снег подстреленными воронами начали вываливаться лехины кадры.

Кандей… доктор Пилюля… Сашка Горбун! — все вышли! С приехалом, как говорится.

Вертолет еще повисел с минуту, а потом задрал хвост и начал ввинчиваться в темнеющее небо.

А они остались.

— Все живы? — крикнул Лешка.

— Зашибись… в такую жизнь… нормалек, начальник, греби к нам, ближе к лесу палатки поставим, не так дуть будет!

Управились только к утру. Ставить зимой экспедиционную палатку — это не упражнение на майской полянке в лагере бойскаутов: раз-два, натянули. Нужно выкопать в снегу яму три на четыре метра и до земли (на этот раз снега оказалось немного, где-то два двадцать), потом сколотить каркас — он, конечно, готов, отмерян, подогнан, связан в три пакета капроновым фалом, но и на этот «конструктор» уходит время. Потом нужно вбить колья, поставить нары, настелить черновой пол, а потом уже натянуть на каркас палатку и, наконец, поставить печку.

Уже под утро Леха забрался в палатку, гремя заледенелой робой.

— Начальник, ты как… рыцарь с Ледового побоища. Садись, оттаивай, — сказал Сашка Горбун. — Завтра вторую палатку под кухню поставим.

Уже горела, подсвечивая малиновыми боками, железная печурка, слегка коптила керосиновая лампа, оттаивали доски на нарах, бухтел, закипая, чайник.

— Все сделали? Антенну установили?

— Да, можешь через час на связь выходить. Как раз — время. Кандей, как видишь, начал уже завтрак готовить, минут через десять будет склянки бить.

Корабельный колокол — рында, был частью бригадного скарба, что-то вроде реликвии, хотя здесь таких слов не любили. И хотя все были под одной брезентовой крышей, трижды пробили склянки.

— Что, Михалыч так быстро приготовил? — похвалил повара Леха.

— Так он на базе еще все сделал! Перчики фаршированные. Осталось-то — воды из снега натопить, да поставить на печку тушиться.

— Ага! Перчики. У нас сегодня праздник? По случаю новоселья?

— У нас этих новоселий, начальник, как у зайца лежек, где палатку поставил, там и дом.

Бичей в свой отряд Лешка набрал старых, проверенных. Такие кадры зимой и петли на зайца поставят, и нож в палатке выкуют — подберут выброшенный кусок рессоры, раскалят в палатке печурку и устроят кузню. А всю свою работу по геофизике — провода, катушки, электроды — они знали давно, могли даже Леху на записи ночных магнитотеллурических вариаций подменить. Конечно, не все были такие крутые, доктор Пилюля, например, был абсолютно бесполезный в зимнем полевом сезоне человек. Но в этом и была его польза — все его опекали, учили, подначивали. Поэтому в отряде редко бывали драки. Доктор был капитаном третьего ранга, флотским врачом, уволенным в запас по причине профессионального алкоголизма. Да, он не мог пробежать по тундре на широких охотничьих лыжах два десятка километров, не умел быстро и ловко завалить оленя, а потом освежевать его, но он лечил весь отряд, много знал и терпел шуточки мужиков.

Сашка Горбун был из старых экспедиционных кадров, он мог даже подменить Леху на перебазировке и вывести вертолет на точку, когда отряд перекидывали двумя бортами. Он мог поставить ловушки на соболя, мог настроить рацию и выйти на связь, но он был урод, поэтому приходилось выбирать — быть злым и мстительным или терпеливым и веселым.

Кандей Михалыч кормил народ, и этим было все сказано. Просто кормил — когда не было продуктов, он брал ружье и возвращался с мясом. Когда не было дров, он доставал из-под своих нар мешок с березовым корьем или керогаз. Когда летом на вулканах долго не было воды, а пустые канистры бесполезно звенели — он устраивал «систему сбора атмосферных осадков» — росы и тех дождей, что шли над головой, а не внизу, под ногами. Хозяйствовал он отдельно. В палатке, что носила статус столовой, были сколочены нары, там жили он, кандей Михалыч, и Сашка Горбун. Там же стоял большой дощатый стол и самодельная полка с черепками и плошками.

У него была только одна дурная привычка — когда готовил, любил петь. Все повара поют! Но этот змей пел самые кондовые коммунистические песни. Впрочем, привыкли и к этому. Даже приспособились предсказывать по совковым песням ближайшее будущее. Если Михалыч пел, захлебываясь от восторга: «А Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди» — то дело, похоже, пахло куропатками, тушеными с картошкой и черемшой. Если же тоскливо тянул: «Что тебе снится, крейсер «Аврора» в час, когда утро встает над Невой?» — то на большее, чем макароны с тушенкой рассчитывать не приходилось.

Был в отряде еще один кадр. Громатун. Вездеходчик. Здоровый малый. Он умел все, и это было хорошо. Но у него была пролетарская заноза в заднице — он не любил начальство любого ранга, и это было плохо. С Лешкой они ладили. Во-первых, работали вместе давно, много чего пережили, во-вторых, Лешка получал на тысячу меньше.

Наконец Михалыч пробил склянки, все расселись за столом. Разговор, как это водится в середине сезона, шел о работе.

— Эти умные головы в бухгалтерии придумали вводить нам понижающий коэффициент в расценки, на двадцать процентов урезали, гады! — рассказывал доктор Пилюля.— За что? Пытаюсь добиться правды. Иду в бухгалтерию.

— За транспорт! — наконец говорит она мне, главбухша наша крашеная. — За какой еще транспорт?

— За лыжи! На них же быстрее, чем пешком! Вот и высчитываем, как за транспорт!

— Если ты, корова, меня на этих лыжах на веревочке тянуть будешь или на эти гребаные лыжи моторчик поставишь, тогда это будет транспорт! А пока это транспортом быть никак не может!

И Доктор, изобразив все это в лицах, сделал губы бантиком, стерва, мол.

— И что дальше-то?

— Да ничего! Как обычно. Завизжала, прибежали эти быки из охраны, рожу мне разбили, выкинули на улицу. А куда меня выкинешь? Дальше этой тундры не пошлешь, меньше лопаты не дашь!

— Дам! — сказал Михалыч, кандей. — Вот тебе, Доктор, ложка, налегай. Когда Громатун-то к нам пробьется, начальник?

— Завтра к вечеру жду, — сказал Леха, пожирая фаршированные перчики. — Он уже Хайлюлю прошел.

— Шустрый!

— Ну, это же Громатун!

Вездеход, однако, пришел только через день. Первым далекий выстрел услышал Сашка Горбун, прибежал:

— Начальник, дай ракету! Громатун идет, просит посветить.

Ракета, зашипев, повисла над лагерем, в ответ донесся дуплет «та-так!» — мол, понял.

Когда вездеход вырулил на поляну, стало ясно, почему он задержался — пришлось пробиваться через подлесок, было тяжело — от лобового стекла остались одни осколки по краям, да и будка, где стояла Лешкина аппаратура, немного подкоптилась по краям, похоже, горел вездеход.

— Привет, Громатун! — сказал с удовольствием Леха. — Что, пободался немного с природой?

— Да просто против шерсти шел, начальник! — сказал с удовольствием вездеходчик, выбираясь из кабины, — встал, потянулся: здоровый бычара, волосы — жесткой кудрявой гривой и шапки не надо. — Я здесь три года назад проходил, все нормально было, а сейчас ивняк поднялся — в руку толщиной, вот и не удержал машину на спуске, сползла… Нанизало, как рябчика на шампур, еле башку успел убрать.

— Горел немножко?

— Ага! — показал свои крепкие зубы вездеходчик. — Ну, ты знаешь, когда через лес ломишься, кора, щепки под решетку выхлопной трубы набиваются, а выскочишь на тундру, она раскаляется и, как на Курской дуге, — дымим. Ванька бегал, тушил.

— Кто?

— Ванька Иванов. Русский парень с двумя дипломами. Тебе в помощники прислали, — собрал все свои морщины в усмешку Громатун.

Молодой блондин в кудряшках сидел в кабине, тряс головой — приходил в себя. Лешка подошел, кивнул ему, а потом открыл свою будку с аппаратурой — проверить, а оттуда вдруг тяжело выпрыгнула ушастая, нелепого вида собака. Прижав хвост, она поползла к людям, таща по снегу отвислое брюхо, обнюхала одного, другого… И вдруг села перед Лехой на задние лапы, поджав передние под грудь, а ее огромные уши тут же встали торчком.

— Ты смотри, начальника опознала!

— Так по нюху же!

— Громатун! Ты чего мне целый зоопарк привез? — развеселился Леха. — В кабине барашек кудрявый сидит, а здесь эта… кенгура!

— Зато теперь каждой твари по паре! — сказал умный Доктор Пилюля и задрал весело свою гишпанскую бородку. — А кличка у собачки хорошая. Смешная.

К этой рыжей суке с нелепыми длинными конечностями и отвисшим брюхом так и прилипла эта точная кличка — Кенгура. В отряде обычно бывает много собак, без них в экспедициях не живут, и у каждой собаки есть свой хозяин, своя миска, меченная топором, свой старый ватник на подстилку. Но тут, так уж случилось, на всех одна уродина.

У каждой собаки есть свои достоинства — кто по медведю идет, кто по глухарю, или просто голос подает, чтобы спать было спокойней. У Кенгуры было только огромное отвисшее брюхо, волочившееся по земле, тоскливые, слезящиеся глаза и поджатый хвост.

Обычно собаки убегают с хозяином в лес или тундру, где он работает. С Кенгурой было так. Лешка заканчивал писать свои вариации, Сашка с Доктором сматывали провода, и вездеход быстро шел по снежной целине, а Кенгуру не брали наверх, к пышущему жаром, дышащему горячим маслом двигателю, где раньше ездили другие собаки, ими же пахло там… И она обреченно бежала по колее, хватала пастью зернистый снег, конечно же, отставала, и приходила порой даже под утро, когда в палатках уже горели печурки, а от кухни — самой большой шатровой палатки, тянуло вкусными запахами.

— Пристрелить ее надо! — сказал как-то Сашка Горбун, балуясь курками двустволки.

— Все бы тебе… стрельнуть по кому-нибудь! — отозвался насмешливо Громатун. — Экий ты кровожадный. Викинг…

Намек Сашке-горбуну не понравился. И через пару дней, когда бригада возвращалась с профиля, он, похоже, решил отыграться. Они подняли на крыло пару лебедей. И Сашка выстрелил.

В отряде знали, что эти две птицы остались здесь зимовать у термальной, горячей лужи — не то лебедка приболела, не то оба обессилели во время шквального ветра, что тянул в то время, когда все улетали, со стороны океана. Когда этих царских белых лебедей первый раз увидели на воде — просто постояли, помолчали. Красиво! Огромные, как ангелы, птицы, красное закатное небо, синий, в наступающих сумерках, снег и тишина. Больше Громатун к горячей луже не заруливал, чтобы не пугать их, а тут фишка так легла, надо было рядом с термальным источником контрольный замер сделать.

Отработали тогда осторожно — размотали провода, забили в мерзлоту электроды, подцепились — вариации поля были, солнышко, несмотря на зиму, шевелилось. Леха включил свою магнитотеллурическую станцию*, поколдовал часок, потом махнул мужикам — все! — можно было возвращаться на базу.

Сашка Горбун, как всегда, вскарабкался на кабину, он во время переездов вместо «дворников» работал. Разбитое лобовое стекло вездехода заколотили фанерой, в центре вырезали квадрат, вставили кусок плексигласа, можно было ездить дальше. Но вот «дворники» по этому столярному производству приспособить не смогли, пришлось Сашку Горбуна наверх сажать — как только забьет снегом эту амбразуру, громыхнет Громатун кулачищем в крышу кабины, а Сашка варежкой по стеклу: туда-сюда, туда-сюда….

За это ему разрешалось сверху влет хлестать куропаток, выводки которых поднимались из-под снега через каждые пятьсот метров. Куропаток — да, тушенка-то опостылела, а тут — лебеди!

Они поднялись на крыло тяжело и плавно, все, кто видел, шеи свернули, глядя на них, и дышать забыли, а тут Сашка Горбун жахнул дробью, лебедка сбилась с крыла, пошла, кружась, к земле, а сам лебедь закричал отчаянно, рванулся, прикрыл ее распластанными крыльями.

Сашка Горбун приложился быстро еще раз, но Громатун вынырнул из кабины, поймал за стволы его старенькую «тулку», выдернул из Сашкиных длинных и цепких рук, выбросил в снег.

— Слазь, козел, пешком пойдешь! — сказал он просто.

Сашка, обиженный до слез, попытался предъявить свои гражданские права:

— Не имеешь права! Здесь десять километров, темно уже, не дойду, замерзну! — Но Леха молчал, а он здесь был и за начальника, и за демократическую власть, и за прокуратуру, остальной же народ хмыкал, глядя в сторону, и Сашка полез с вездехода, канюча:

— Вон же они, летят! Дробь-то была — бекасинник, да у них перо — картечью надо!

Ему выбросили из вездехода на снег его лыжи, палки, банку тушенки и уехали. Кенгура осталась с Сашкой — сидела, смотрела на него испуганно.

Сашка пришел в лагерь к полуночи, когда вошел в шатровую палатку, где была кухня, все сделали вид, что ничего не произошло, ну пришел человечек, притомился. И собака пришла, слышно было — скулит.

— Лебеди красивые, да, Громатун? — спросил Сашка, отдирая сосульки от своей жидкой бороденки.

— Ну, красивые! — поднял тяжелую бровь вездеходчик.

— Поэтому их нельзя убивать? Типа, красота спасет мир?

— Да ты сообразительный пацан! — развеселился Громатун. — Складно говоришь!

— А вот эта… Кенгура… Как тебе?

— Ну, не повезло животному…

— Жуть, какая уродина! — поддакнул Сашка Горбун. — Так я ее пристрелю завтра, чтобы народ не расстраивала. Там ведь дальше-то сказано, что некрасивость этот мир погубит.

Собака была ничья, заступиться за нее — это было бы непростительной слабостью, и все промолчали, только Леха выматерился вслух, но такое случается, может, просто какая-то мысль неожиданная человеку в голову пришла.

Наутро Сашка встал, не умывшись, не позавтракав, демонстративно зарядил свою двустволку и ушел, посвистывая: «Кенгура! Ко мне!» Все перестали жевать, прислушиваясь. Выстрела все не было. Через четверть часа Сашка вернулся, таща на пузе тазик с чем-то живым, пищащим, шевелящимся. Следом за ним, скуля, ползла на брюхе Кенгура.

Доктор Пилюля почесал свою шкиперскую бородку и заметил:

— Ну, хоть Кенгура выполнила свое предназначение — продлила свой род!

— А что, так сложно? — спросил, скалясь заранее, Громатун.

— Я не смог, — просто сказал Доктор. — А ты?

— Н-ну… пока нет. Хотя неоднократно пытался.

— Вот! — сказал Сашка. — Ощенилась. Шесть штук. Михалыч, дай, что ли, пожрать животному. Кормящая мать все-таки…

Так он стал хозяином Кенгуры и целого помета рыжих, заразительно веселых и очень дружных щенков. Имен им пока не давали, неясно еще было — кто выживет в эти морозы.

А морозы навалились крещенские, русские, классические. Как-то утром Леха попытался перевернуться с боку на бок и почувствовал, что кто-то держит его за волосы. Он дернулся, потянулся к голове рукой и понял, что волосы просто примерзли к нарам — надышал, прихватило инеем.

Мерзнуть ему в жизни приходилось часто, порою до сладкого подремывания, до прилива тепла по всему телу, дальше которого — только сон, тихо переходящий в смерть. Холод, как голод — и лечит, и убивает. До сих пор у Лехи ломило обмороженные руки и ноги, простуженные суставы, но, это, как говорится, были издержки профессии.

В тот день они должны были записать самую дальнюю точку, почти на берегу океана. Приехали к обеду, размотались, стали ждать вариаций. А их не было. Электромагнитное поле Земли словно замерзло вместе с воздухом, мраморно-твердым снегом и этим вездеходом — мгновенно остывшим и превратившимся в ледяную железяку.

А мороз был настоящий, градусов под сорок. После обеда подул ровный, без передыха, напористый ветер — метров десять в секунду. Ясное, без облачка небо синей гигантской линзой выгнулось над головой, и тундра — в радиусе сто двадцать пять километров до ближайшего жилья. Снег спрессовался от ветра и зимнего солнца в такой наст, что от вездехода на нем почти не оставалось следа, от удара топором снег откалывался острыми пластинами с раковистым изломом. Вездеход попробовали завести, он чихнул пару раз и намертво заглох, Леха попытался выйти на связь.

— На связи «Базальт»! — отозвалась база.

— Вездеход заглох. У нас тут минус сорок с ветром. И до палаток пятнадцать километров! Прием! — сообщил Леха.

— У вас есть еще звонок другу и помощь зала! — пошутил базовый радист Артамон. — Пятнадцать километров в такой морозец мы в Сибири в десятом классе на уроке физкультуры бегали. Прием.

— Я понял. Мои кадры свое уже отбегали… Прием.

— Вам что — вертолет высылать? Готовы оплатить всей бригадой романтическое путешествие над бескрайней тундрой? Прием.

— Обойдемся без романтики. Прием.

— Ну, тогда вопрос по работе. Сколько точек записали? Прием.

— Ни одной. Поле сдохло, вообще вариаций нет. Прием.

— Ясно. День актируем по погоде. И еще. Громатуну передай — с него высчитали стоимость лобового стекла на вездеходе. Прием.

— Все понял. До связи.

— Я пойду! — сказал Громатун и достал свои обшитые нерпичьей шкурой лыжи. — Не спите только! Как я рад, что хоть на полгода свалил из этой жлобской жизни!

И вездеходчик Громатун убежал, матерясь, к палаткам за пятнадцать километров, а те, кто остались, начали греться, кто как может. Доктор Пилюля, как грамотный военный врач, хоть и разжалованный за пьянство, бегал кругами, поворачиваясь на бегу спиной к ветру.

— Можно подумать, что господин Громатун первым придумал такую замечательную штуку, как внутренняя эмиграция, — сообщил он Лешке. — Еще в шестидесятые годы люди уходили от совка, так сказать, за туманом. Хорошее было поколение!

— Доктор, вас тогда купили, как пацанов, за конфетку под названием «Романтика», а вы с радости наоткрывали такое количество месторождений, что до сих пор страна живет и богатеет… некоторыми своими гражданами, — ответил Леха, с трудом шевеля резиновыми губами.

Сашка колол топором снег, пытаясь выложить «и́глу*, как у эскимосов». Лешка, как и положено молодому начальнику, еще попытался подбодрить своих бичей, заставил Доктора Пилюлю провести медосмотр — может, у кого побелели щеки или нос. К вездеходу — промерзшему уже до инея, никто и не подходил, снаружи, под ослепительным и ледяным солнцем, казалось теплее, только вот дыхание почему-то перехватывало и начинался сухой и удушающий кашель.

Через час Лешка с ужасом вспомнил, что с ними в первый раз выехал еще один человек — кудрявый блондин Ванечка Иванов, человек с двумя дипломами. Лешка кинулся в одну сторону — не видно, может, и ушел, да следов не оставил, в другую — тундра до горизонта была в сверкающем, нетронутом снегу.

— Может, в будке? — спросил Сашка Горбун.

— Да нельзя там — замерзнет, уснет… — начал было говорить Лешка, и тут же стал отгонять от себя мысль, что так оно уже и случилось: уснул, замерз. Откинули брезентовый полог, заглянули — Ванечка сидел, сняв валенок с одной ноги, грел ее над свечкой и блаженно улыбался.

— Что, смешно? — спросил Леха в ответ на ехидное хихиканье Сашки Горбуна. — А я, ты знаешь, ему сейчас позавидовал — блин, догадался!

— Кенгуру бы сюда… — лязгая зубами, сказал Сашка Горбун.

— Зачем? — спросил любознательный Ванечка.

— Как зачем? Погреться! — собрал свои морщины в улыбку Сашка Горбун.

— Да ты и, правда, замерз! — сообразил Леха и снова закашлялся от глотка холодного воздуха.

К вечеру вернулся Громатун, принес запчасть, негнущимися руками затолкал ее на место, завелся — полчаса они сидели в салоне, отогревались.

— Я все хотел спросить тебя, Леха… — начал Громатун, растирая свои твердые, как траки, ладони.

— Что?

— Ты зачем тогда себе ноги связал? Вешку с красным шарфиком воткнул — это понятно, чтобы быстрее нашли. А ноги?

— Да так… Ну, не захотел, чтобы вы меня нашли заледенелого и скрюченного, а потом, матерясь, пинками в гроб забивали. А так — лежу себе смирно, ровненько…

— Вот чудило! А помыть, переодеть? Думай, когда что-нибудь делаешь!

— Ладно, не бухти, Громатун! У меня тогда и мозги тоже замерзли.

Через день на связи база опять спросила:

— Сколько точек вчера записали?

— Ни одной, мороз у нас! И вариаций нет!

— Значит, актируем еще день по погоде!

А это значит, половина тарифа, как если бы в палатке под дождичком просидели, шлепая картами.

Потом морозы пошли на убыль и в отряде уже обсуждали — как они отметят мужской праздник, даже Сашка Горбун хотел чего-то особенного на День Советской армии, но тут пришло сообщение, что у Михалыча, кандея, умерла жена.

Там, в городе, было кому ее похоронить, но подвернулся попутный вертолет, Михалыч и улетел.

— Мы, понимаешь, последние годы как-то мало общались, ссорились, я только деньги домой высылал, — сказал виновато Михалыч. — Но сорок лет все-таки… Срок.

Неделю отряд жил на сухом пайке. Блюдо под названием «чудо-вещь» — солянка в банках и тушенка, разогретые на сковородке с луком — надоело безмерно, хотелось пирожков.

— Моя бригада электроразведки много сделала для Родины и может себе позволить шурпу из оленины! — сказал Леха, и Громатун намек понял.

Олень, которого они привезли с Сашкой Горбуном, был сухой и жилистый, как и они сами, череп с рогами украсил вход в Лешкину палатку, а шурпу, сваренную на скорую руку, бригада ела еще пять дней.

Однажды утром Ванечка Иванов вышел из палатки и обомлел: Громатун и Сашка Горбун пилили на козлах двуручной пилой остатки оленьей туши.

— Что же вы его, бедолагу, как… бандеровцы — председателя сельсовета пилите! — сказал с укором Леха. — Вон, молодого… второй раз молодого специалиста… в нервозную бледность вогнали.

— А он еще не знает, что оленя зимой пилят, а свинью рубят, ибо от постного оленя много крошек разлетается, если его рубить, а свинью пилить невозможно, пила в жире вязнет, — прочел короткую лекцию Сашка Горбун.

Однако скоро и олень надоел. Кенгура уже закапывала мясо в снег вместе с миской.

Короче, плохо было без кандея. Однажды народ уж было обрадовался — вернулись с профиля, а на вертолетной площадке — блок мороженой корюшки и канистра с маслом. Наломали рыбки топором — и на сковородку. Три минуты и готово. Вкусно! И еще! Вот так-то веселей жить!

Когда жарилась третья сковородка, кто-то спросил: «А что за масло странное? Слишком того… тягучее». — «Рафинированное!» — пояснил ему Сашка Горбун со знанием дела.

Разобрались с рыбкой, принялись чаи гонять. А тут — снова вертолет. К ним! Заходит на посадку! Может, кандея везут?

Но из зависшего МИ-восьмого выскочил бортач, нагнувшись, побежал к палаткам.

— Мужики, мы тут канистрочку с вертолетным маслом, кажется, оставили. Рыбу выгружали вам, и масло — по запарке… МС-20… Не видели?

— Не хрен было оставлять! Мы ваше масло уже съели! — угрюмо сказал Леха.

— Нет, я серьезно!

— И мы серьезно! Там осталось литра три. Заберете?

— Ну, вы… троглодиты! Ладно, кому плохо будет, вызывайте санрейс! Пока, полетели мы!

— Три пера вам в задницу! Летуны…

Никто не заболел, даже на запоносил. Хорошее было масло. А кандея все не было. Появился он через неделю после рыбного дня. Первым признаки его присутствия увидел Громатун, еще за три километра увидел — вдоль колеи, пробитой вездеходом, Михалыч начал накрывать на ужин: расставил миски, кружки, ложки, порезал хлеб. Разложил все это через каждые сто метров.

— Ясно! — сказал Громатун. — С «кондратом» приехал.

Кондрат, кондрашка, белочка, белая горячка — называй, как хочешь, суть одна. В лучшем случае человек зеленых чертиков щелчками со своего плеча сбивает. В худшем — может начать стрелять, оружия-то в отряде много, как у хунхузов.

— Сашка! Становись на лыжи и собирай вон в тот баул всю посуду, а то сейчас дунет пурга, и до весны все по очереди из одной миски у Кенгуры жрать будем, — сказал Леха.

— Давайте в лагерь! Я все соберу и прибегу, а вы его там проконтролируйте! Набарогузит! — сказал Сашка, спрыгивая с вездехода, где он, как всегда, ехал наверху. — Тихо! «Вихри враждебные»… Может, пельмени привез домашние?

Кандей сидел на кухне, глядя подозрительно на всех вошедших. Ножи, топоры, ружье — все это было собрано в кучу и лежало у него за спиной.

— Ты чего это здесь устроил, Михалыч? — спросил миролюбиво Леха.

— Для порядку! — быстро ответил кандей. — Чтобы никто глупостей не наделал!

— Молодец! Кормить-то будешь?

— Буду! Только я вам на свежем воздухе накрыл!

— Спасибо, а мы здесь, в тепле, поедим. Хватило нам сегодня… свежего воздуха. Есть еще миски-то?

— Да есть…

— Наливай-наваливай! Что там?

— Манты из баранины!

Кандей пошел к печке, где рядом, на специально сколоченных скамеечках, томилась готовая еда, судя по запахам, что-то, и правда, с бараниной. Лешка быстро пересел в угол, блокируя склад холодного и огнестрельного оружия. Манты оказались сочными, были еще и салаты — да черт с ними, с мисками вдоль колеи! Забудем.

Внезапно Михалыч вскочил, схватил со стола кусок замороженного масла, сунул его за пазуху и с криком: «Я ребеночка родил!» бросился вон из палатки. Минуты три все сидели, пожимая плечами.

— Да и черт с ним, с ребеночком, ну, родил человек. Ной тоже родил Хама. И про каких-либо баб при этом ничего не говорится, — сказал Доктор Пилюля.

Но Громатун не выдержал:

— Нет, это уже бардак! В конце концов, я просто хочу масла! Такого… холодного… стружечкой!

И все кинулись в погоню. Далеко Михалыч уйти не смог, завяз в глубоком снегу. Его догнали, врезали по заднице лыжной палкой, отобрали масло, обтерли его снегом, и только Леха, наклонившись, спросил:

— Михалыч! Как ты? Кончай дурковать!

— Похоронил я ее, Андрюха! — сказал, давясь слезами кандей. — Закопал. Кусками мерзлоты завалил.

— Ладно, все там будем! Хоть вертолет подвернулся, слетал, простился!

— И то верно… А, как дураки, ругались!

Наутро он снова шуровал в печке, на всю тундру пахло борщом и пирогами, неслась песня о стране, «где так вольно дышит человек». Не то «кондрат» был скоротечный, как насморк, не то просто вчера взгрустнулось человеку.

Да и не до того, если честно, было — не до грусти, отряд уходил с тундры на юг участка, где вдоль замерзших ручьев густо рос ивняк, приходилось пробиваться. А там ударили оттепели и ручьи вскрылись.

Работать стало совсем тяжело. Если раньше, в морозы, нужно было просто согреться, то сейчас сырой снег набивался под катки и при повороте, стоило только Громатуну чуть прижать на себя рычаг фрикциона, как вездеход тут же разувался, тяжелая гусеница слетала с катков, и вся бригада, как солдатики на учениях, отрабатывала одно упражнение — выбить «палец», растянуть «гусянку», накинуть на катки, забить «палец», натянуть… Бывало, за пять минут управлялись. Правда, упражняться приходилось иногда по двадцать раз на дню. Все были мокрые, усталые, злые.

А тут еще эти вскрывшиеся ручьи! Не настилать же гати, не ставить мосты, чтобы один раз проехать. Громатун делал так — накатывал на берегу твердую площадку, как «стол отрыва» для прыжков с трамплина, разгонялся, газовал — вездеход перелетал через ручей. До трех метров в длину брал. Громатун был чемпионом по прыжкам в длину на вездеходах ГТС, то бишь гусеничных тягачах средних. Правда, случалось, что и не долетал, плюхался днищем об воду, бешено царапался траками за берег, но все равно сползал и застревал в слякоти и снежной каше.

Когда это случилось в первый раз, бригада из солидарности с Громатуном, поджав ноги, осталась сидеть на кабине, где они и были во время прыжка.

Вода вокруг полузатопленного вездехода бурлила, несла комки снега, ледяное крошево, из будки поплыли шмотки, какие-то макароны, лавровый лист, бумага, полевые журналы наблюдений.

— Сашка, мудила из-под Нижнего Тагила! — заорал Громатун, вылезая из кабины. — Чего рот раззявил? Кувалда твоя уплыла! Чем теперь «пальцы» заколачивать будешь?

— Где? — всполошился Сашка. — Куда? Может, зацепится еще где-нибудь?

Шутка была немудреной, но ржали они тогда до икоты, а после такого смеха и в воду лезть было легче.

Дело было простое: приходилось раздеваться, матерясь для сугрева, лезть по горло в эту сжимающую сердце купель, заводить под гусеницы бревно, цеплять его цепями к «гусянкам», и вездеход, прокручивая бревно у себя под брюхом, выползал, рыча, на берег, а бригада, лязгая зубами, бежала греться к заранее разведенному костру.

— Как говорят, на фронте простуды не бывает! — сказал однажды Ванечка.

— За кого воюем? — поинтересовался Доктор Пилюля. — Где наши, где враги окаянные? Кому принесем на знаменах весну победы?

Но выматывало все это страшно. Леха изобрел новый допинг — настоянный на спирту «золотой корень» (родиолу розовую) он смешивал с чифирем, и тогда сердце пыталось выскочить через горло после одного глотка, но бодрости это прибавляло.

Такие дни нужно было просто пережить, перетерпеть.

— Хорошо хоть, есть Кенгура со своим выводком! — сказал как-то Сашка.

— Это точно! — согласился Леха.

Приезжая с профиля, бригада шла первым делом потискать щенков, пощекотать им голые пузики. Потом придумали развлечение — в большущую миску, почти тазик, выливали жратву и засекали время. Щенки быстро поняли, что если не смести все за минуту, то миску уберут. Тогда они научились не толкаться, не залазить лапами в общее блюдо, а жрать быстро, дружно и аккуратно. Лучшее время — сорок три секунды. По связи рассказали об эксперименте соседнему отряду. Андрей, их начальник, обещал побить рекорд со своими псами. Давали то же самое блюдо взрослым собакам, получалось хуже, результат — больше минуты.

Потом Сашка Горбун решил, что хватит их баловать, и пока он сам не поужинает, вся эта гопка должна сидеть и смиренно ждать. Щенки дня три не понимали — что за новая игра, они бежали за ним по тропинке, но за двадцать метров до столовой Сашка брал хворостину, чертил поперек тропы линию, грозил пальцем: «Я вот вам, сукины дети!» и шел ужинать. Первое время щенки пытались обойти черту, перепрыгнуть, забросать ее снегом, пописать на нее всей компанией — все, нет этой гадкой линии! Можно идти к палатке, где так вкусно пахнет. Но каждый раз Сашка Горбун выскакивал из-за стола и больно стегал их по толстым задницам все той же хворостиной. Тогда они начали применять другую тактику — выталкивали самого смелого, он один пробирался к кухонной палатке, засовывал внутрь морду с закрытыми глазами (шел, дескать, мимо, вот… нечаянно голова тут к вам попала), но слюна предательски капала, ноздри трепетали. Сашка Горбун, осерчав, опять бросал ложку, гнался за лазутчиком. «Ай-ай-ай!» — вопил на весь лес щенок, удирая.

Заканчивался сезон, следом за ручьями стала вскрываться и тундра, а там уже есть такие болота, что при помощи бревнышка не выползешь — где и по восемь метров глубина указана, а где у топографов и шестов для промеров не хватило, написали на карте честно: «глубина неизвестна».

Однажды вечером Сашка Горбун пришел в командирскую палатку. Молодой специалист Ванечка слушал радио, Леха дремал под эти бормотушки: «…роскошный замок на севере Италии купил известный российский олигарх, разбогатевший на разработке месторождения…»

— Да выключи ты эту лабуду! — сказал Лешка, открыв глаза.

— Я насчет щенков… — начал Сашка, присев на нары.

— Ну? Что делать будешь с этой псарней?

— А попробую раздать по отрядам, — сказал Сашка. — Не возьмешь одного, начальник?

— Куда я его? В общагу?

— Через месяц снова в поле, перекантуешься, — сказал просительно Сашка.

— Я подумаю, — пообещал Леха.

— Слышь, начальник… Ты по связи в другие отряды предложи, может, кто там захочет?

— Предложу. На вечерней связи.

Но никто не захотел брать безродных щенков от мамки по кличке Кенгура.

— Я же говорил, застрелить ее надо! — снова начал злобствовать Сашка Горбун.

— Ладно, заткнись! — хором пожелали ему спокойной ночи.

А под утро отряд проснулся от возбужденного скулежа щенков.

— Они что — в палатку забрались? — возмутился Леха. — Совсем оборзели?

— Счас, начальник, я свет зажгу… — сказал Громатун, щелкая в темноте зажигалкой.

Наконец зажгли керосиновую лампу, подкрутили фитиль, посветили — у входа в палатку лежал придушенный здоровенный глухарище, а рядом, перебирая лапками от возбуждения, топтались все щенки, а с улицы виновато заглядывала сама Кенгура. Увидев, что люди проснулись, они, как когда-то из кухни, выползли задом, оставив добычу.

— Вот это да! — сказал Леха. — Добытчики! Я беру того, с белой отметиной на башке.

— Я — толстого с рваным ухом!

— Я — сучонку с белой грудкой!

Разобрали всех, Сашке Горбуну опять осталась одна Кенгура. Когда закончился сезон, он попросил забросить его на весновку вместе с этой нелепой собакой. Пообещал подготовить дрова, наловить и накоптить гольца, поставить каркасы для палаток.

— А чего в город-то, Сашка, не поедешь? — спросил его Леха. — Брал бы Кенгуру с собой, у меня есть приятель, живет в частном доме, там бы и переждала она межсезонье. А ты бы в бане отпарился, подивился бы… на шорохи жизни!

— Спасибо! — сказал Сашка. — Только нам, уродам, лучше в лесу. Правда, Кенгура?

И она положила ему на колени свою длинную, не по-человечьи умную морду.

* Иглу — эскимосская хижина, построенная из снега в виде купола.

* Магнитотеллурическуя станция — комплекс аппаратуры для записи изменений естественных магнитных и постоянных электрических (теллурических полей) Земли.